Летава всегда говорила, что лень – мой главный недостаток. Хотя как говорила? Показывала. Летава у нас после той ночи немая.
Я лежу на простынях, вдыхая холодный воздух с улицы. Это моя задумка – открывать окно в холода, чтобы из страха замёрзнуть не залёживаться. Дышу в потолок и вижу белый-белый пар, который растворяется полностью, едва долетая по локоть.
Пора бы закрывать...
Вообще сегодня ответственная ночь, но я ничуть не волнуюсь. Наверное, из-за того, что ничего от меня не зависит. Из избы я слышу, как ведьмы ходят туда-сюда, будто нарочно у меня под самыми окнами. А что суетиться? Главное действо всё равно на плечах Бабушки, мы же – только стой да помалкивай. Тем более мы уже много-много лет закрываем этот сундук – крышка даже не успевает откинуться, – и ничего из ряда вон не случалось.
Что-то размером с кошку прыгает на мою перину, и это заставляет меня подняться и посмотреть. Косматый коловёртыш двигает ушами и смотрит на меня чёрным глазком, перебирает лапками, точно муха. В темноте можно было бы принять его за зайца – он такой же белый, с длинными ушами и коротким обрубком-хвостом. Только этот коловёртыш поглаживает свой живот, на котором у него что-то по роду сумы, только пришитой прямо к шкуре. Говорят, что, когда коловёртыш уходит из дома, по возвращении он приносит своей ведьме что-то полезное – редкую траву, лучину, красивый камень или проклятье от Одноглазого Лиха в мешочке. Но мой коловёртыш – особенный. Надо бы дать ему имя, да такой диковинке, как он, ничего, кроме его прямого названия, не подходит. Обидно это, наверное, без имени. Да мой готов к лишениям, он с самого начала прибыл ко мне без глаза. Даже сейчас я смотрю на левую сторону мордочки и вижу пучок шерсти, может быть, длиннее, чем на всём теле моего помощника, а справа – блестящий глаз.
Коловёртыш выдерживает мой взгляд, но вдруг что-то внутри него меняется, и он мотает головой часто-часто, потирает лапы друг о друга, приглаживает свою сумку на животе, делая вид, что прихорашивается. Но я-то вижу – нашкодил.
– Ну, показывай, – я встаю с кровати, заранее зная, что коловёртыш так сразу не признается, что натворил. Капризный он у меня и гордый. А быть может, все коловёртыши такие? Не знаю. Я только одного на своём веку встречала.
Я успеваю закрыть окно, а коловёртыш всё сидит на перине и постукивает задней лапой.
– У тебя же глаза нет, а не мозгов, – мягко журю его я, и помощник слушается.
Ловко запуская серую от земли лапу в свою шерстяную сумку, он шарит внутри какую-то секунду, а потом раздаётся чистый звон.
Я вздыхаю обречённо:
– Ссориться из-за тебя с другими ведьмами? Ладно стибрить что-то у русалок, морских чертей, да хотя бы лешего – а тут у своих!
В лапе у коловёртыша маленький серебряный колокольчик – это он так невинно звенел. Несмотря на мои попытки отругать воришку, помощник как-то приосанился, хвастливо помигивая глазом. Знает же, что это чужое, – не может не знать.
– Хулиганьё, – произношу я, отбирая колокольчик. Я сразу его узнала. Он принадлежит Летаве. Когда-то её голос был таким же высоким и громким. Она пела лучше всех нас. Когда-то. Но ведь сейчас у неё есть что-то лучшее. Разве нет?
Обижаться на коловёртыша нет никакого настроения, да и не привычно мне – люблю его, свой как-никак. Потому я присаживаюсь у кровати на корточки и глажу тремя пальцами у него меж ушами. Ласку всей ладонью он не любит. Плавали – знаем.
Резкий хлопок воздуха с порога заставляет нас обоих повернуться. Схватившись за дверь, в проёме стоит Летава. Толстая коса, сплетённая из трёх других, тянется почти до икр. Сама она светлая и как будто бы снежная. Как тот пар, что выдыхаешь на морозе.
Улыбаюсь, завидев, как ведьма жмёт плечи, не особо чувствуя разницу в температуре на улице и у меня в избе.
Она, конечно же, молчит, но приоткрытый рот, частое моргание серых глаз говорят со мной. Что-то случилось.
– Ну? – спрашиваю я, точно подруга в состоянии мне что-то ответить.
Летава запахивает тонкую шубку и кивает головой к выходу. В волосах тут же гремит добрый десяток серебряных колоколов, таких же, какой принёс мне коловёртыш.
Я выпрямляюсь и натягиваю на себя свою шубу. В кулаке отозвался колокольчик.
– На вот, не теряй, – говорю я и передаю украденное хозяйке. – Я его накажу, обязательно, – добавляю, хоть и знаю, что это неправда.
Летава смотрит на колокольчик удивлённо, а потом беззвучно смеётся. Уж не знаю как, но коловёртыш умудрился вытянуть игрушку прямо у неё из волос. Он всё может, хоть и одноглазый.
Как и я. Я одноглазая.
Безумно хочется спросить, что происходит, пока мы чуть ли не бежим к избушке Бабушки. Одним глазком замечаю, что несколько ведьм идут с нами в одну сторону. Ладно бы, если Бабушка вызвала только меня – может, коловёртыш и у неё что-то стащил. За это Бабушка накажет, но толпа встревоженных ведьм у дома нашей предводительницы нагоняет куда больший страх.
Все стоят под лестницей. Бабушка сильнейшая из всех нас, могла бы наколдовать себе избу попросторней, чтобы вместить всех стоящих здесь ведьм, но отчего-то она всегда жила и живёт в своей маленькой избушке, точно в гробике.
Лёгкий говор товарок, который был слышен, пока мы с Летавой бежали сюда, тут же стих около избушки. На этот раз я тоже не стала задавать вопросов, хоть и было кому. Ведьмы вокруг косые, рябые, каждая со своим изъяном, но все говорящие. Только Летава немая. Удивительно, но недуг среди ведьм ни разу не повторяется.
Волнение почти уходит. Я разглядываю подруг, мы перемигиваемся (ну, я просто моргаю), ободряя друг друга. Как только мне кажется, что всё это как-то несерьёзно, скрипит расхлябанная дверь избушки Бабушки.
Я перестаю дышать, так хочется увидеть нашу предводительницу, но, словно желая нас подготовить, выходит Аглая. Эта ведьма шире всех нас в плечах и выше ростом. Никогда я ещё не видела, чтобы она носила какой-то другой цвет, кроме красного. Половина волос у неё была седой, остальная ещё сохранила чёрный природный цвет. На поясе, как и всегда, висела тройка ножей: ритуальный кинжал и атамы. Они всегда у неё заточены, может, оттого с этой ведьмой решают не шутить. Надеюсь, мой коловёртыш не удумает украсть что-то у неё. Рот Аглаи никогда не улыбался, и, уж не знаю почему, она была приближённой нашей Бабушки.
Аглая спустилась на пару ступеней к нам и вытянула руку вверх, желая поддержать ту ведьму, которая выходит.
Наша Бабушка всегда, по моему скромному мнению, была какой-то суетливой. С веками к ней должно было бы прийти спокойствие, но этого не произошло. Даже сейчас, постукивая костяной ногой и опираясь на тяжёлую пыльную метлу, она махала руками, лихо перепрыгивая через ступеньки.
– Тьфу на тебя! – ругается Бабушка на протянутую руку. Но я, долго живя бок о бок с ней, вижу, что нет в её словах никакой злобы. Это даже больше похоже на моё общение с коловёртышем.
Бабушка спрыгивает в талый снег, разливая вокруг тяжёлые брызги воды. Они задевают юбки ведьм, но никто не высказывает недовольства. Все мы стоим и готовимся внимать.
Бабушка, скрюченная, лохматая и длинноносая, кажется в половину роста Аглаи, но всё равно видно, с каким уважением седая волчица стоит около предводительницы. Тело стоит на месте, широко расставив ноги в луже, но нос обходит кругом и едва-едва останавливается на каждой пришедшей ведьме.
– Все вы здесь? – спрашивает Бабушка.
Мы молчим. Вопрос риторический. Ещё никто не рискнул не прийти.
– Славно, – говорит предводительница, правильно переведя наше молчание. Она по новому кругу обводит носом всех собравшихся, а я не могу моргнуть, потому что на долю секунды выпущу из себя образ удивительной старухи.
Взяв черенок метлы в другую руку, Бабушка наконец произнесла:
– Ведьмы, говорю вам как есть – чиста и честна перед вами. Ключ-то наш пропал.
Несколько ведьм разом открывают рты. Я-то, наоборот, стискиваю зубы и чувствую, как волосы на затылке встают дыбом. Вот тебе и спокойствие.
Бабушка даёт секунду – не больше, – чтобы усмирить наши чувства, а потом проходит к нам. Ведьмы послушно расступаются перед ней и её метлой, которая того и гляди ударит по макушке. Мы сразу же образуем полукруг, а Бабушка продолжает смотреть на нас дикими глазами.
Она думает, что кто-то из нас забрал ключ? Невозможно. Я, например, никогда и не была в её избе – надобности не было, и хорошо. Тогда кто? Не хватило бы смелости даже у Аглаи – самой диковатой из нас. Но диковатой в самом благородном смысле этого слова.
– Для чего есть ключ? – громко спрашивает Бабушка.
Никто не отвечает. Да и правильно, а то потом получишь, что говоришь, когда к тебе никто не обращается.
– Вот скажи, для чего? – Голос становится вкрадчивым, и все ведьмы замирают. – Ты! – резко кидается в сторону предводительница, и мне кажется, что я поседею наполовину, как Аглая, потому что смотрит Бабушка в мою сторону.
Но нет, не в мою. Палец с длинным ногтем тычет в грудь Летавы. Но Бабушка ведь не серьёзно...
– Говори, ведьма! Правду говори! – почти кричит старуха, а я всё думаю: "Не может она не знать, не может!"
Летава, кажется, дрожит – колокольчики в волосах зазвенели. Если не скажет, то накажет её Бабушка за дерзость, как есть накажет.
Я закрываю здоровый глаз, а больной с бельмом не пропускает ко мне вид лица предводительницы, и на какое-то мгновение становится не так страшно.
– Немая она, Бабушка, – отвечаю я за Летаву.
Новый звон колокольчиков – подруга поворачивается ко мне. Равно как и все ведьмы, даже предводительница. Она, кстати, молчит. Видно, я сказала достаточно громко, и теперь радует одно – не придётся повторять. Снова своей шкурой я не рискну.
– Немая. – повторяет Бабушка. Палец её опустился и постучал по подбородку Летавы пару раз, но старуха не злится. По крайней мере не на неё. – А отчего немая? Прокляли? Говори уж, раз рот раскрыла!
– Летава нема после обращения. Это недуг за её силу, как и положено.
Бабушка отходит от Летавы и приближается ко мне, а я начинаю понимать, почему ею пугают маленьких шаловливых детей.
– А ты, я смотрю, тоже обращённая? – Она улыбается, но её слова больше похожи на издёвку. – Твой слепой глаз тоже после обращения?
Отвечаю:
– Тоже, Бабушка, тоже. За каждое серьёзное колдовство мы должны отдать часть своего здоровья и красоты. Так положено.
Я вижу, как все по-новому принимаются рассматривать Бабушку. Костяная нога, горб, седина, длинный нос, артрит, бородавка на шее – предводительница много колдовала и много за это отдала.
Она продолжает улыбаться, мне уже не по себе.
– Скажи, жалеешь, что глазом не видно? Не любишь, поди, себя?
Я вздыхаю. Видимо, это надолго.
– Нет, Бабушка. Мир вокруг всё равно красив, смотрю я на него или нет. – Отвечаю, и почему-то становится легче, даже не так страшно. – А красоткой я не была и с двумя глазами.
Бабушка опускает тонкие губы, но искра продолжает плясать в глубине её чёрных глаз. Она похлопала меня пару раз по плечу, как Летаву по подбородку.
– Говори ты тогда, для чего ключ.
Я выпрямилась и быстро затараторила:
– Ключ от замка, замок на сундуке, в сундуке останки Кощеевы. После его официальной погибели вы сложили в сундук, где когда-то была его смерть, всё, что от него осталось. Колдовской силы в старике осталось мало, но он умудряется накопить её и пытается снять замок с сундука изнутри. Вот вам и приходится закрывать его снова и снова, чтобы Кощей не вылез.
– Чтобы то, что от него осталось, не вылезло, – поправила Бабушка. – Жалко старика, как ты выразилась.
"Оступилась", – подумала я и посмотрела в землю.
Но Бабушка уже отковыляла от меня, а я чуть не зацепилась волосами за её раскачивающуюся метлу.
– Но ключ-то пропал, – повторила старуха. – Вылезет же старый хрыч, если не найдём ключа. Ой, что хотите делайте! – крикнула она. – Колдуйте, проклинайте, в речку мёрзлую входите, только найдите ключ! Зря учу вас ведовству?
Ведьмы вокруг отмерли и замотали головами.
– Быстро, а то потом будете колдовать в жабьих шкурках на болоте.
Дважды нас звать не пришлось.
Первое и последнее, что мы принялись обыскивать, – это лес. Но проще сказать, чем сделать. Ключа точно не было ни у одной из ведьм. Страшно и бесполезно воровать у Бабушки. А вот какая-нибудь ворона из старой обиды на скверный характер нашей предводительницы могла. Какой-нибудь морской дух тоже мог. Да кто угодно мог! Иногда кажется, что только ведьмы Бабушку боятся.
Аглая, конечно же, возглавила поиски. Она размахивала копной чёрно-серых волос и делила нас по группам: одни – на опушку леса, другие – к болоту, третьи – к реке, другие – по сторонам света. Какая-то часть особо бесшабашных осталась в поселении и при помощи колдовства собиралась увидеть, где сейчас ключ. Но мне это сразу показалось бесполезным, и я ушла на болото со своими ведьмами.
Вернулись в поселение к темноте. Последняя прибывшая группа, Аглая была со мной, и я видела, как бегают её глаза, ведь никто из ведьм ключ так и не нашёл. Временами мне казалось, что воздух над нашими головами свистит. Может, это Бабушка вылетела на поиски?
Моя изба к приходу успела протопиться. Коловёртыш помог. Он хоть и воришка, а кое-что в хозяйстве смыслит. Вокруг горящие свечи, из печи тянет чем-то вкусным и горячим. Хорошо...
Как знать, может, в последний раз так?
Выискивая ключ в самых неподходящих местах, измарав и шубу, и платье, я думала о том, что будет, если Кощей ("То, что от него осталось!" – подсказывал голос Бабушки) выберется на свет. Если старуха его закрывала, то опасный он. По крайней мере, для нас – ведьм.
По полу застучали тяжёлые широкие лапы. Коловёртыш вышел из-под кровати, куда спрятался, как только я вошла в избу. Уши прижаты к голове, глазик полуприкрыт за подвижным веком. Видно, что тоже переживает. Мне всегда было интересно, как много он понимает. Он ведь и зверь и не зверь в равной мере.
Я протянула руку, чтобы его погладить, но помощник оставался на месте. Лапы лежали на пузике неподвижно.
– Чего ты?.. – спросила я и удивилась, как же устало звучал мой голос. Кажется, подступали слёзы – защипало здоровый глаз. – Откажешь в ласке, может, в последний раз?
Уставившись на меня, коловёртыш полез в свою суму. Нос вздрагивает, глаз закрыт, уши прижаты, весь он точно дрожит. Боится.
– Ну нет. – шепчу я и уже знаю, что коловёртыш достанет ключ. Сразу же думала на него, но надеялась на удачу. Ещё на болоте подумала, незадолго после обеда.
Теперь слёзы полились всамделишные. Огребу, точно огребу. Не знаю, что мне за это будет, и оттого ещё страшнее. Ключ, большой и старый, лежал на полу в свете живого огня, а я закрываю лицо руками. Одна половина мокрая, другая – нет.
Коловёртыш хочет спрятаться под кровать, но я не могу его винить – самой хочется.
Вместо этого помощник – всё равно помощник, хоть и пакостник! – скачет ко мне и упирается белым лбом в колено.
Всё. Наплакалась. От этого пришло облегчение. А ещё оттого, что кости Кощея никуда не выйдут. А значит, что с подругами всё будет хорошо.
Я беру тяжёлый ключ и встаю, подхожу к двери. Коловёртыш скачет за мной и выбегает на улицу.
– Вот скажи, тебе жить надоело? – удивляюсь я. – Бабушка уши тебе отрежет и как ожерелье носить станет. Последний глаз ведь выколет.
Целую минуту пытаюсь загнать его в дом, но коловёртыш шустрый: шмыг под юбку – и на другом конце двора. В итоге бросила это дело – вдвоём, может, не так страшно будет.
Коловёртыш в руках почти невесомый, только ключ тяжёл и тянет вниз, как рабское ярмо.
– Давай ты, – говорю, а сама подталкиваю воришку к двери, чтоб постучал.
Он чует свою вину, иначе бы не застучал лапой по лестнице часто-часто, как долбят дятлы по дереву.
Дверь приоткрывается, но никто не выглядывает.
– Кого нелёгкая принесла?! – рявкнула Бабушка, а я, возвращая коловёртыша себе обратно на руки, захожу в избу. Смелости что-то ответить просто нет.
Внутри натоплено, почти душно. Пахнет травами и одновременно солью, оттого вокруг словно туман. Бабушка сидит за маленьким дубовым столом одна. Она бросает на меня удивлённый взгляд, мне так показалось, а потом скалится:
– А, одноглазая?
Я быстро подхожу к столу и оставляю на нём ключ. Лицо у старухи становится странное, почти неживое. Она не моргает, но поднять на меня глаза даже не пытается. Только сидит и вертит ключ в руках, словно проверяя, тот ли?
– Откуда? – спрашивает она, а я замечаю, как блестят её длинные жёлтые ногти в свете печи.
– Коловёртыш мой стащил. Видимо, у вас.
Бабушка подняла наконец голову. А одноглазый друг юркнул мне под шаль, не выдержав.
– Так тоже с одним глазом?
– У нас пара глаз на двоих, – отвечаю, и хочется смеяться, но страшно.
Бабушка встаёт, а я невольно делаю шаг к двери. Старуха шипит:
– Бесёнок это, а не коловёртыш. Но ничего, воспитаю.
Я распахиваю рот. Со стороны я, должно быть, похожа на перепуганного коловёртыша.
– Вы забрать его хотите? – Голос дрожит. Опять начинаю плакать.
Бабушка лишь отмахивается от меня и уходит к печи. У неё снова появилась жизнь, снова эта суетливость. Я даже удивилась, что она ходит без опоры.
Одно слово – ведьма.
– Это горе луковое к тебе пришло, ты и мучайся! – коротко сказала Бабушка. – Только домой его отправь, а теперь за мной!
Я поставила коловёртыша наземь, но он продолжал дрожать и жаться к моей юбке. Ну, хоть у него уши будут целы.
Бабушка наклонилась к полу и стащила в сторону дырявый плетённый из тряпок коврик. Под ним обнаружилось оранжевое медное кольцо, хозяйка избы потянула за него, и открылся тёмный проход в погреб.
– Ты идёшь или нет?!
Я подтолкнула помощника ногой. И он исчез. Коловёртышу даже дверь порой не нужна.
Несмотря на то что, возможно, меня в этом погребе похоронят, какая-то доля любопытства всё же была. Значит, лень – не главный мой недостаток.
Белая макушка Бабушки уже скрылась в темноте.
– Свечку возьми! – услышала я эхо.
То ли свеча была мала, то ли погреб был велик, а одной капли света не доставало. Мне было мало, а вот Бабушка, похоже, даже в темноте нашла бы старый позолоченный сундук, погребённый здесь среди. солений?
– Кощей в гробу переворачивается, зная, что лежит тут у меня между опятами и вишней, – расхохоталась ведьма.
Вторя её хохоту, из сундука послышался скрип и лязг. Он был таким громким, словно звучал прямо под ухом.
– Да поставь ты свечу! Всё равно руки дрожат и ничего не видно, – Бабушка замахала руками, словно проделывая нехитрую гимнастику, похрустела больными пальцами.
– Ну, держи крышку сундука.
Её весёлость никуда не ушла, даже когда я вскрикнула от боли. Крышка была накалена добела!
Предводительница повторила:
– Держи крышку! Наказание. Так положено. – Я даже не сразу поняла, что Бабушка передразнивает мои слова, потому что сундук обжёг мне ладони.
Я часто задышала, будто это мне поможет. В голове я старательно крутила мысль, что это не живой огонь, а колдовской – ненастоящий по своей природе, а значит, не такой вредный, хоть и опасный. Но скрип металла и костей изнутри сундука сбивал с нужных мыслей.
Касаясь крышки едва-едва, я даже не думала о настоящей боли, которая пришла, когда из сундука что-то толкнуло меня в ладони. Инстинктивно я налегла весом на металл и дерево. Под руками стало мокро. Кровь.
– Давай, ведьма, колдуй. – звучал голос Бабушка издалека. Она то уходила в тень погреба, то возвращалась ко мне. – Так положено.
Я начала читать заговор. Вообще, можно и без него. Сработало бы и простое намерение, но звук собственной речи помогал забыться и отмахнуться от поглаживания чьей-то кистью (вероятно, отделённой от общего скелета) с другой стороны крышки.
Второй толчок, третий. Только после него Бабушка вставила приготовленный ключ в угольно-чёрный замок. Вид у него был не ахти: искорёженный и грязный, он пылился здесь среди огурцов многие месяцы. Но вот щелчок и словно бы победа. Свеча почти догорела, и огонь стал маленьким и слабым. Сколько же мы тут с Бабушкой?
Нутром я почуяла, что что-то внутри сундука успокоилось и отняло руку от крышки.
Мои руки – в вонючей мази и цветной перевязке, которую Бабушка сделала тут же из дырявого ковра. Лекарство приятно холодило кожу, и я почти развеселилась. За раскрытыми ставнями пробивалось молодое весеннее солнце нового дня.
На столике из дуба стоял глиняный стакан с отваром. Ромашковый, с мёдом.
– А когда пройдут мои руки? – осмелилась спросить я. С тех пор как мы вышли из погреба, Бабушка не сказала и словечка.
– За сильное колдовство нужно платить здоровьем и красотой, – сказала она. – Но за ключ спасибо.