Кораблики из ореховой скорлупы
пускали вдоль муравьиной тропы
в самый бурлящий, холодный ручей.
Бежали, кричали, смотрели чей
первый утонет, а чей доплывет
до тенистой заводи, до глубоких вод.
Мой кораблик беспарусный,
доплыви,
доплыви, ты, пожалуйста,
до любви.
Доплыви, мой беспалубный,
до меня,
где живу я без жалобы
в свете дня.
Доплыви, мой ореховый,
до мечты,
что зияет прорехами
суеты.
Кораблики-кораблики пускали в ручей,
бежали, смотрели — выплывет чей...

Воздух так сладок. Небо так близко.
Степь усыпляет, ляг и поспи.
Не замечай комариного писка,
словно дана тебе сроду прописка
в древней каленой степи.
Здесь валуны, как язычников знаки,
между волос ковыля залегли.
Здесь ходят кони, и ходят собаки,
здесь наши предки — шаманы и маги
с небом беседы вели.

Всего лишь легкое дуновенье мая
обнимет голову, руки, платье…
И это — я его принимаю —
самое невинное из всех объятий.

Распахнутое как душа.
(Биение крови стрекочет в ушах.)
Там долго, так долго ведут разговор,
и всплески его вылетают во двор.

Там комнаты темной убогий квадрат.
И кто-то кому-то безудержно рад,
и тени клонятся. Там любят и ждут.
И все источает тепло и уют.

Там лампа горит, а быть может, звезда...
Сквозь стены проходят миров поезда.
Но я не смотрю на окно, мне нельзя, —
там чьей-то судьбы пролегает стезя.

Нельзя под окном так стоять и смотреть,
и я состою из него уж на треть.
Но я не вернусь никогда-никогда
под это окно, где чужая звезда.