АЛЕКСАНДР ЦЫГАНКОВ
Цыганков Александр Константинович – поэт и художник. Родился 12 августа 1959 года в Комсомольске-на-Амуре. Живёт и работает в Томске. Автор книг "Лестница" (1991), "Тростниковая флейта" (1995, 2005), "Ветер над берегом" (2005), "Дословный мир" (2012). Публикации в периодических изданиях: "Сибирские огни", "День и ночь", "Литературная газета", "Дети Ра", "Крещатик", "Урал", "Новая Юность", "Знамя", "Новый Журнал" и др. Стихи вошли в региональные, российские и зарубежные антологии.
На мотив Борея
Сон Иакова
И бедность — гнет, и роскошь мне претит,
И алтари расписаны не Чимой
Де Кастельяно... Родина горит!
И нет в ней купины неопалимой.
Все явленное свыше для царя —
Для подданных просеяно сквозь сито.
И я давно, по правде говоря,
Не верю в то, что истина сокрыта.
Она — как сон Иакова. Он спит,
И видится ему одно и то же:
Опоры нет, а лестница стоит,
И так светло — идет мороз по коже!
Нет никого! Но чья-то речь слышна...
И птиц там нет, но кто-то бьет крылами.
И моря нет, но вдаль бежит волна.
И темнота накрыта облаками.
Минута века
Снег падает и тает, земли не долетая.
И черные машины осыпаны листвой.
Красивая картина! И тишина такая,
И снегопад, как порох, горит над головой.
И миг подобен чуду. Еще минута века —
И всё! И в целом мире огнями октября
Пробито наше время, как память человека,
И черные машины — в листве календаря.
Человек
Вот человек дождя — печальней, чем пасмурная погода.
Бывают люди света — ясные, как майское солнце.
А вот человек луны смотрит из темноты окна
И гадает по звездам о том, что прошло и никогда
Не вернется, не будет, не повторится ни здесь, ни там —
Нигде. Как ему хорошо — смотреть из темноты
В бездну бархатного неба, мечтая о том...
Воспоминание
Что было, то и помню — как тебя,
Врачующей не душу, только тело
Мечтателя с повадкой соловья,
Что норовил из клетки то и дело.
Где вы теперь? Картавый шансонье
О том не пропоет в пустой квартире.
Да и тебя, наверное, нигде
Я больше не увижу в этом мире,
По крайней мере, той, какою мне
Казалась ты — и так была желанна,
И совершенна, как на полотне
У Боттичелли или Тициана.
Три восьмерки
Голая поэтесса выходит на сцену.
Ропот, аплодисменты, пауза... Поэтесса
Громко хохочет. Пауза. Плачет.
Всхлипывает. Улыбается. И начинает
Декламировать список прочитанных книг,
Из коих она выросла, как из одежды.
Когда поэтесса упала в обморок,
Объявили антракт. Свист и топот.
Голая поэтесса лежит на сцене.
После драки в театральном буфете
Почтенная публика толкается в партере.
Визг и крики. Бронза и канифоль.
Оркестр исполняет "Полет шмеля".
Галерка рвется в первые ряды.
Поэтесса поднимает кудрявую голову
И просит не играть Римского-Корсакова.
В конце двадцать четвертого акта,
Когда кареты скорой помощи
И полицейские фургоны
Развозили зрителей из театра,
На сцену вышел Гений Метаморфоз.
Голая поэтесса стояла у рампы
И отчитывала суфлера за прямую речь
Во время натуральной сцены. Занавес.
Крылатый флот
Улисс от века требует погоды!
И ни при чем девятибалльный шторм,
И нипочем удачи и невзгоды,
Когда сама Эллада за бортом.
Не лучше ли доверить век природе —
Все испытать и сделать разворот
Назад к архаике? Читай, к свободе
Вернуться и воспеть крылатый флот,
Построенный, как принято, богами —
В подарок искрометному царю...
Что смертные пожнут за облаками —
Об этом ничего не говорю.
Перелети-печаль
На маленький островок в синей дали морской
Уехать, продолжить путь, словно к себе домой
Вернуться и созерцать — петь в унисон волнам,
Пророчествовать, гадать по четырем ветрам.
Перелети-печаль! В небе воздушный флот
Вневременных облаков — словом, круговорот
Событий, зеркальных рек, звезд переменный ток
И несказанный свет, прочитанный между строк.
Новая земля
И бедность — гнет, и роскошь мне претит,
И алтари расписаны не Чимой
Де Кастельяно... Родина горит!
И нет в ней купины неопалимой.
Все явленное свыше для царя —
Для подданных просеяно сквозь сито.
И я давно, по правде говоря,
Не верю в то, что истина сокрыта.
Она — как сон Иакова. Он спит,
И видится ему одно и то же:
Опоры нет, а лестница стоит,
И так светло — идет мороз по коже!
Нет никого! Но чья-то речь слышна...
И птиц там нет, но кто-то бьет крылами.
И моря нет, но вдаль бежит волна.
И темнота накрыта облаками.
Минута века
Снег падает и тает, земли не долетая.
И черные машины осыпаны листвой.
Красивая картина! И тишина такая,
И снегопад, как порох, горит над головой.
И миг подобен чуду. Еще минута века —
И всё! И в целом мире огнями октября
Пробито наше время, как память человека,
И черные машины — в листве календаря.
Человек
Вот человек дождя — печальней, чем пасмурная погода.
Бывают люди света — ясные, как майское солнце.
А вот человек луны смотрит из темноты окна
И гадает по звездам о том, что прошло и никогда
Не вернется, не будет, не повторится ни здесь, ни там —
Нигде. Как ему хорошо — смотреть из темноты
В бездну бархатного неба, мечтая о том...
Воспоминание
Что было, то и помню — как тебя,
Врачующей не душу, только тело
Мечтателя с повадкой соловья,
Что норовил из клетки то и дело.
Где вы теперь? Картавый шансонье
О том не пропоет в пустой квартире.
Да и тебя, наверное, нигде
Я больше не увижу в этом мире,
По крайней мере, той, какою мне
Казалась ты — и так была желанна,
И совершенна, как на полотне
У Боттичелли или Тициана.
Три восьмерки
Голая поэтесса выходит на сцену.
Ропот, аплодисменты, пауза... Поэтесса
Громко хохочет. Пауза. Плачет.
Всхлипывает. Улыбается. И начинает
Декламировать список прочитанных книг,
Из коих она выросла, как из одежды.
Когда поэтесса упала в обморок,
Объявили антракт. Свист и топот.
Голая поэтесса лежит на сцене.
После драки в театральном буфете
Почтенная публика толкается в партере.
Визг и крики. Бронза и канифоль.
Оркестр исполняет "Полет шмеля".
Галерка рвется в первые ряды.
Поэтесса поднимает кудрявую голову
И просит не играть Римского-Корсакова.
В конце двадцать четвертого акта,
Когда кареты скорой помощи
И полицейские фургоны
Развозили зрителей из театра,
На сцену вышел Гений Метаморфоз.
Голая поэтесса стояла у рампы
И отчитывала суфлера за прямую речь
Во время натуральной сцены. Занавес.
Крылатый флот
Улисс от века требует погоды!
И ни при чем девятибалльный шторм,
И нипочем удачи и невзгоды,
Когда сама Эллада за бортом.
Не лучше ли доверить век природе —
Все испытать и сделать разворот
Назад к архаике? Читай, к свободе
Вернуться и воспеть крылатый флот,
Построенный, как принято, богами —
В подарок искрометному царю...
Что смертные пожнут за облаками —
Об этом ничего не говорю.
Перелети-печаль
На маленький островок в синей дали морской
Уехать, продолжить путь, словно к себе домой
Вернуться и созерцать — петь в унисон волнам,
Пророчествовать, гадать по четырем ветрам.
Перелети-печаль! В небе воздушный флот
Вневременных облаков — словом, круговорот
Событий, зеркальных рек, звезд переменный ток
И несказанный свет, прочитанный между строк.
Новая земля
Итак, мы решили отправиться дальше...
Лукиан из Самосаты
Лукиан из Самосаты
Дальше воды корабли не ходят. Греки
Вспять повернули время. Читай, навеки
Зашифровали море в культурном коде,
Чтобы разлиться речью в любом народе —
Притчею, сказкой, легендой, сатирой, типа
Битвы титанов, что рецидив Мениппа
Сводят к мотиву вечной эпиталамы
В честь Одиссея в самом начале драмы.
И никому не разгадать сюжета.
Море кипит! И песня еще не спета.
Время волной соленой бежит по венам,
Словно мечта о чем-нибудь сокровенном.
Там и любовь — как случай для "Илиады",
И кораблям только сирены рады.
Как ни крути, все сводится к трем ядрёным —
Внутренним войнам, внешним и межплеменным
С ядерным яблоком, выкаченным на сцену.
Там не Парис, а Хронос украл Елену
И переставил в памяти место встречи —
Вот и осталась детям возможность речи
На языке одного из народов моря,
Что обратятся к ветру: "Полегче, Боря!" —
И повернут свой парус иль что там будет
По направленью к миру, где их прибудет.
И развернется новая "Одиссея"
Там, где поет пурга на мотив Борея.
Как ни смотри, но Арктика перед нами
Словно снега, покрытые городами.
Размыкая время
Одним не хватит русского, другим —
Не языка, а ветерка в просторе,
Что рвется в небо с посвистом лихим
И размыкает время в разговоре.
И записным словечком с языка
Слетает век, разобранный на строки.
И выше поднимают облака
Поэзии воздушные потоки.
Так с миром о природе говоря,
Аристофан оспаривал Шекспира,
Взирая на британские моря
С орлиных круч античного кумира.
Смеялись дети — пели в высоте
Сирены и гудели самолеты!
И ангелы в матёрой темноте
Сливали мед во временные соты.
Праздник
Заснеженные сосны на горе.
И вдалеке — пробитые огнями
Стихи об уходящем декабре
Рифмуются со всеми январями.
Зима на грани. Мира суета.
Планета в календарном переходе.
Скорей бы выбраться и вновь с листа
Начать или продолжить что-то вроде
Легенды на пороге Рождества
С двенадцатью забытыми волхвами,
Не подобрать, а выстрадать слова,
Выстраивая лестницу словами.
Начать бы вновь! Да нет, дружок, разлей
Свое вино. Не жди второго дара.
Ты пригласил на праздник трех царей —
Каспара, Мельхиора, Бальтазара.
Порадуйся! И с голоса прочти
Придуманное звездными ночами.
Всю жизнь искал. Всю жизнь терял ключи.
И вот — нашел. Поговори с царями...
Вспять повернули время. Читай, навеки
Зашифровали море в культурном коде,
Чтобы разлиться речью в любом народе —
Притчею, сказкой, легендой, сатирой, типа
Битвы титанов, что рецидив Мениппа
Сводят к мотиву вечной эпиталамы
В честь Одиссея в самом начале драмы.
И никому не разгадать сюжета.
Море кипит! И песня еще не спета.
Время волной соленой бежит по венам,
Словно мечта о чем-нибудь сокровенном.
Там и любовь — как случай для "Илиады",
И кораблям только сирены рады.
Как ни крути, все сводится к трем ядрёным —
Внутренним войнам, внешним и межплеменным
С ядерным яблоком, выкаченным на сцену.
Там не Парис, а Хронос украл Елену
И переставил в памяти место встречи —
Вот и осталась детям возможность речи
На языке одного из народов моря,
Что обратятся к ветру: "Полегче, Боря!" —
И повернут свой парус иль что там будет
По направленью к миру, где их прибудет.
И развернется новая "Одиссея"
Там, где поет пурга на мотив Борея.
Как ни смотри, но Арктика перед нами
Словно снега, покрытые городами.
Размыкая время
Одним не хватит русского, другим —
Не языка, а ветерка в просторе,
Что рвется в небо с посвистом лихим
И размыкает время в разговоре.
И записным словечком с языка
Слетает век, разобранный на строки.
И выше поднимают облака
Поэзии воздушные потоки.
Так с миром о природе говоря,
Аристофан оспаривал Шекспира,
Взирая на британские моря
С орлиных круч античного кумира.
Смеялись дети — пели в высоте
Сирены и гудели самолеты!
И ангелы в матёрой темноте
Сливали мед во временные соты.
Праздник
Заснеженные сосны на горе.
И вдалеке — пробитые огнями
Стихи об уходящем декабре
Рифмуются со всеми январями.
Зима на грани. Мира суета.
Планета в календарном переходе.
Скорей бы выбраться и вновь с листа
Начать или продолжить что-то вроде
Легенды на пороге Рождества
С двенадцатью забытыми волхвами,
Не подобрать, а выстрадать слова,
Выстраивая лестницу словами.
Начать бы вновь! Да нет, дружок, разлей
Свое вино. Не жди второго дара.
Ты пригласил на праздник трех царей —
Каспара, Мельхиора, Бальтазара.
Порадуйся! И с голоса прочти
Придуманное звездными ночами.
Всю жизнь искал. Всю жизнь терял ключи.
И вот — нашел. Поговори с царями...