ИННА РЯХОВСКАЯ
Поэт, научный редактор. Окончила филологический факультет МГУ. Член Союза писателей Москвы и Союза писателей XXI века. Автор поэтических книг "Свет осенний", "Золотое сечение", "Песочные часы", "Голос", "Шиповник", "В объятиях родного языка". Стихи публиковались в газетах и журналах "Поэтоград", "Дети Ра", "Европейская словесность" (Кёльн), "45-я параллель" и др., вошли в литературные альманахи, в том числе международные. Лауреат Международного литературно-художественного фестиваля "Русские мифы" в Черногории (2013, 2014) и XIII Артиады народов России. Победитель Подмосковного фестиваля поэзии и авторской песни "Серебряный журавль" (2013). Финалист Международного литературного форума "Славянская лира" (2014, Полоцк, Белоруссия), Тургеневского литературного конкурса "Бежин луг" (2020) и др.
В гулких просторах Вселенной
Ночь 19 августа 2018
Падаю, падаю в звёздное небо,
падает небо навстречу ко мне.
Этот пробитый алмазами невод
Землю, как в люльке, качает во сне.
Зыблется нежно-туманно стремнина –
Млечный текучий и призрачный путь,
словно Вселенной родной пуповина
греет Земли одинокую суть.
Преображенье.
Глубин постиженье,
смыслов и знаков, намёков и снов
и потаённых, подспудных движений,
несокрушимых и вечных основ.
Стук спелых яблок и шорохи ночи,
месяц – но близко явленье луны.
Весь ты наполнен и сосредоточен,
будто несёшься на гребне волны
августа, взмывшего к финишу лета.
Апофеоз – и паденье в сентябрь.
Следом – дожди без конца, без просвета,
дальше – промозглый московский декабрь.
Не торопись уходить, благодатный
месяц прозрений, прощанья, любви,
тысячеусто и тысячекратно
лозами песен поэтов увит.
Пир урожая, вина молодого,
проливень звёздный – и тишина.
И притяженье родимого дома,
где вся душа этой ночью бездонной
мудростью августа напоена.
* * *
В гомоне птичьих атак,
в сполохах вешних рассветов
и не заметишь ты, как
грянет короткое лето.
Вот налетает гроза,
всё освежая озоном.
Как изумрудны глаза
острых стрекоз изумлённых!
Так, когда моешь окно,
всё проступает объёмней.
Каждое ярче звено
мира картины огромной.
Господи, что за напасть –
август промчался в горячке.
Осень. И вечная страсть –
долгая зимняя спячка.
Приз утешительной лжи
в сладкой облатке на случай.
Всё лишь готовимся жить,
пестуя мудрость паучью.
Но накрывает волной
сердце тупая усталость.
Путь, что лежит за спиной,
больше того, что осталось.
Промельк и вспышка звезды,
жизнь – вдох и выдох мгновенный,
отсвет земной борозды
в гулких просторах Вселенной.
Метель
Падаю, падаю в звёздное небо,
падает небо навстречу ко мне.
Этот пробитый алмазами невод
Землю, как в люльке, качает во сне.
Зыблется нежно-туманно стремнина –
Млечный текучий и призрачный путь,
словно Вселенной родной пуповина
греет Земли одинокую суть.
Преображенье.
Глубин постиженье,
смыслов и знаков, намёков и снов
и потаённых, подспудных движений,
несокрушимых и вечных основ.
Стук спелых яблок и шорохи ночи,
месяц – но близко явленье луны.
Весь ты наполнен и сосредоточен,
будто несёшься на гребне волны
августа, взмывшего к финишу лета.
Апофеоз – и паденье в сентябрь.
Следом – дожди без конца, без просвета,
дальше – промозглый московский декабрь.
Не торопись уходить, благодатный
месяц прозрений, прощанья, любви,
тысячеусто и тысячекратно
лозами песен поэтов увит.
Пир урожая, вина молодого,
проливень звёздный – и тишина.
И притяженье родимого дома,
где вся душа этой ночью бездонной
мудростью августа напоена.
* * *
В гомоне птичьих атак,
в сполохах вешних рассветов
и не заметишь ты, как
грянет короткое лето.
Вот налетает гроза,
всё освежая озоном.
Как изумрудны глаза
острых стрекоз изумлённых!
Так, когда моешь окно,
всё проступает объёмней.
Каждое ярче звено
мира картины огромной.
Господи, что за напасть –
август промчался в горячке.
Осень. И вечная страсть –
долгая зимняя спячка.
Приз утешительной лжи
в сладкой облатке на случай.
Всё лишь готовимся жить,
пестуя мудрость паучью.
Но накрывает волной
сердце тупая усталость.
Путь, что лежит за спиной,
больше того, что осталось.
Промельк и вспышка звезды,
жизнь – вдох и выдох мгновенный,
отсвет земной борозды
в гулких просторах Вселенной.
Метель
Памяти мужа
Заметает метель мою жизнь,
Засыпает последние тропы,
То пророчит, свистит и пуржит,
То едва различим её ропот.
Золотых чьих-то окон привет
В темноте, в танце снежной позёмки.
И мерещится твой силуэт,
Хруст шагов накрахмаленно-звонкий.
Не кружи ты, метель, не морочь
Вороватой и хитрой цыганкой.
Я устала, невмочь мне, невмочь
За фантомом бежать, за обманкой.
...Он уходит всё дальше, во мрак,
В злую замять, в седое горнило.
Оглянись! Ну подай же хоть знак,
Я с тобою не договорила...
Белизна. Целина. Ни души.
Только, вихрясь, куражится вьюга...
Тише, сердце, аллюр приглуши,
Не сорвись окончательно с круга.
* * *
Утро дудочкой тростниковой
напоёт еле слышный мотив,
чтоб мелодию в звонкое слово
моей лёгкой рукой воплотить.
И творящею силой раскован,
превратится мой голос живой
и в берёзовый, и в сосновый,
и в ромашковый песенный строй.
И серебряной, ключевою,
чтоб широким ковшом зачерпнуть,
потечёт родниковой водою
моя песня прокладывать путь
прямо к сердцу, что много страдало
и любило, – но тяжко пришлось,
не сдавалось, – но сил было мало,
не смирилось, – но не сорвалось.
Её звуки весёлой погудкой
зазвенят в журавлином краю
над просёлком, где в старой попутке,
мужичок раскурил самокрутку,
над обочиной в незабудках,
где усталая женщина с сумкой,
над рекой в её плавных излуках,
над жнивьём,
над землёй, что люблю.
Засыпает последние тропы,
То пророчит, свистит и пуржит,
То едва различим её ропот.
Золотых чьих-то окон привет
В темноте, в танце снежной позёмки.
И мерещится твой силуэт,
Хруст шагов накрахмаленно-звонкий.
Не кружи ты, метель, не морочь
Вороватой и хитрой цыганкой.
Я устала, невмочь мне, невмочь
За фантомом бежать, за обманкой.
...Он уходит всё дальше, во мрак,
В злую замять, в седое горнило.
Оглянись! Ну подай же хоть знак,
Я с тобою не договорила...
Белизна. Целина. Ни души.
Только, вихрясь, куражится вьюга...
Тише, сердце, аллюр приглуши,
Не сорвись окончательно с круга.
* * *
Утро дудочкой тростниковой
напоёт еле слышный мотив,
чтоб мелодию в звонкое слово
моей лёгкой рукой воплотить.
И творящею силой раскован,
превратится мой голос живой
и в берёзовый, и в сосновый,
и в ромашковый песенный строй.
И серебряной, ключевою,
чтоб широким ковшом зачерпнуть,
потечёт родниковой водою
моя песня прокладывать путь
прямо к сердцу, что много страдало
и любило, – но тяжко пришлось,
не сдавалось, – но сил было мало,
не смирилось, – но не сорвалось.
Её звуки весёлой погудкой
зазвенят в журавлином краю
над просёлком, где в старой попутке,
мужичок раскурил самокрутку,
над обочиной в незабудках,
где усталая женщина с сумкой,
над рекой в её плавных излуках,
над жнивьём,
над землёй, что люблю.