Я читал Чехова у постели матери
в больнице для престарелых...
Короткие рассказы.
Поздний свет несмелый сочился сквозь окно -
рама стояла на томике Куприна.
...На крики болезных семенили медсёстры, филиппинки, цветные.
Места нагорные висели в закате, ей недоступном.
Была весна.
Я дочитал, проверил растворы, тронул мел лба -
и вышел, размышляя о том, что время течёт для нас по-разному.
Для меня - неделя, для неё - минута, месяц ли, годы,
и бормотанье, слов предтеча, становится также праязыком
другого молчания.
Что ещё вспомнить?
В такие погоды
на расстоянии "Еврейский дом" на холме
кажется усадьбой Набокова или Бунина,
то есть почти родной речью,
перенесённой в таинственную индейскую долину.
И чем дальше маячит тот дом за пределом,
тем всё более и более ткань бытия,
цвета, запаха, боли - для тебя,
да и для меня
постепенно становится
ветром в кронах,
в овраге мелом.

Когда-то я начал писать стихи – во -первых, потому что не мог не писать, но также из из-за того, что в своё
время, в юности, не очень очень-то умел логическим образом высказать свою
правду более "умным" или образованным приятелям и собеседникам.
Со временем мне это стало удаваться образным путём, когда в свободном
по лёте метафоры то тут, то там сверкнёт истина, чтобы потом, исчезнув,
оставить дуновение памяти.
Меня иногда спрашивают – где же твой дом? Конечно, родина – это
Москва: мартовские ручьи на 2 2-й Мещанской; быстрины на Истре;
серебряные сугробы на Кропоткинско й подороге от Дома учёных к метро у
хлорированного котлована на месте храма Христа Спасителя; футбол в
дворовой "сетке" у стадиона "Локомотив" и "Солнцедар" в подъезде у
"Преображенки". Эти образы, каждый из которых имеет особый смысл и
открывает дверь в с воё "зазеркалье", можно выстроить в некий знаковый ряд,
по нему ощутить вехи жизни.
Но дом образовался в конце концов и здесь, в Америке, и, подобно Но дом образовался в конце концов и здесь, в Америке, и, подобно стране под названием "Москва", мы обрели новую страну стране под названием "Москва", мы обрели новую страну – "Нью"Нью-Йорк", где Йорк", где тоже "каждый камень знает". Здесь втоже "каждый камень знает". Здесь выросли дети, вспыхивала любовь и ыросли дети, вспыхивала любовь и настаивалась горечь. настаивалась горечь. В двух километрах от места, где я сейчас пишу эти строки, покоится В двух километрах от места, где я сейчас пишу эти строки, покоится прах моей матери прах моей матери – в зелёном холме американского кладбища, больше в зелёном холме американского кладбища, больше похожего на ухоженный парк, в отличие от старых российских кладбищ, похожего на ухоженный парк, в отличие от старых российских кладбищ, напоминающих мелколесье или садовые участки с заросшими малинниками. напоминающих мелколесье или садовые участки с заросшими малинниками. КогдаКогда-то я писал, что получаешь право на землю, когда в неё ложатся твои то я писал, что получаешь право на землю, когда в неё ложатся твои близкие…близкие… В НьюВ Нью-Йорке возникает чувство, что ты на месте, дома, всё открыто Йорке возникает чувство, что ты на месте, дома, всё открыто – и выход в Атлантику, а там и в Средизвыход в Атлантику, а там и в Средиземноморье. И чемемноморье. И чем-то близкий то близкий новоанглийский хвойный север. новоанглийский хвойный север. НьюНью-Йорк Йорк – город перемещённых лиц, портовый город, пересадка, город перемещённых лиц, портовый город, пересадка, большой вокзал, с которого мы почемубольшой вокзал, с которого мы почему-то не поехали дальше, а остались, то не поехали дальше, а остались, достали жареную курицу, выстроились в очередь за кипятком,достали жареную курицу, выстроились в очередь за кипятком, – вотвот это и это и стало домом.стало домом. Ностальгия по утраченному дому стихла, и возникло чувство Ностальгия по утраченному дому стихла, и возникло чувство новорожденной бездомности, как бы второго рождения с генетической новорожденной бездомности, как бы второго рождения с генетической памятью прошлой жизни.памятью прошлой жизни. Мне пришлось долго ждать своего голоса. Но я дождался Мне пришлось долго ждать своего голоса. Но я дождался – и начал и начал "говорить стихи" со своей"говорить стихи" со своей собственной интонацией, и пособственной интонацией, и по-русски, и порусски, и по- английски. Я почувствовал, что получил право голоса, и голос мой загрубел, английски. Я почувствовал, что получил право голоса, и голос мой загрубел, "сел" и "сломался" в процессе коренного перелома, переселения и потери "сел" и "сломался" в процессе коренного перелома, переселения и потери всего, что было домом… всего, что было домом…
Поэзия Поэзия – прежде всего отражение судьбы, исппрежде всего отражение судьбы, исповедь. оведь. Это Это – глоссолалия души, попытка понять философию жизни (и смерти) глоссолалия души, попытка понять философию жизни (и смерти) при помощи созданного самим собой инструмента сенсорного, при помощи созданного самим собой инструмента сенсорного, метафорического познания, посредством улавливания подспудного ритма как метафорического познания, посредством улавливания подспудного ритма как внутреннего, так и окружающей жизни. Улавливание этовнутреннего, так и окружающей жизни. Улавливание этого ритма, го ритма, периодичности, видимо, и является эмпирическим, субъективным поиском периодичности, видимо, и является эмпирическим, субъективным поиском связи со Всевышним.связи со Всевышним. Мой опыт стихотворчества на английском (мир, в который я залетел Мой опыт стихотворчества на английском (мир, в который я залетел случайно двадцать лет назад) открыл для меня надъязыковый, случайно двадцать лет назад) открыл для меня надъязыковый, "примордиальный" импульс поэзии, "примордиальный" импульс поэзии, который выливается в речь. Существует который выливается в речь. Существует он как ритмическион как ритмически-звуковая эмоциальная прозрачная структура в горном звуковая эмоциальная прозрачная структура в горном воздухе поэзии до "оформления" стихотворения, на том языке, на котором воздухе поэзии до "оформления" стихотворения, на том языке, на котором душе естественнее рассказывать о своём житие. душе естественнее рассказывать о своём житие. Лирическая поэзия Лирическая поэзия – ностальгияностальгия по времени, сжатому в кристалле стиха. по времени, сжатому в кристалле стиха. У нашего поколения переселенцев ностальгическая нота не обязательно У нашего поколения переселенцев ностальгическая нота не обязательно имеет отношение к стране, к земле и т.имеет отношение к стране, к земле и т. п., а скорее к прустовскому п., а скорее к прустовскому "утраченному времени", ощущаемому "перемещённой душой", прошедшей "утраченному времени", ощущаемому "перемещённой душой", прошедшей таможню и улететаможню и улетевшей вместе с "перемещённым лицом" к другим берегам и вшей вместе с "перемещённым лицом" к другим берегам и далее далее – вверх по долине реки, к ничейной земле, в заповедник шумящих, вверх по долине реки, к ничейной земле, в заповедник шумящих, безъязыких лесов…безъязыких лесов…

.... .Пора расслабиться.

Подумать:
будь что будет, писать хайку.
Так наворочено всего, что не понять —
никто не виноват.

Судьба
в одно касание живёт с другой,
потом летит.

Лишь изредка,
когда будильник будит,
из сна плывут прозрачные слова.

Вернее, даже не слова, а след воздушный, словно в небе
сверхзвуковое дежавю.
А ночью некому сказать: мне душно.
Накрыться с головой и слушать.
Я знаю сам: жалею, не зову.
Так оказалось, что опустошенье несимметрично по своей природе.
Как зов без отзыва, как смерть без отраженья, враждебное
сгущенье одиночества, опущенного
в быт, как в натюрморт,
вернее, в этот стих о возвращенье:

"Паденье. Замороженный рассвет.
Движенье, остановленное в фильме.
В разреженном пространстве - струнный свет,
застывший на завесе пыли.

Пыль памяти. Июня бормотанье,
что худшее в разлуке - возвращенье
к тому, что не случится, потому,
что не сбылось, но продолжает
жить воспоминаньем.

Забытое осело слоем пыли.
Лишь отголоски запаха сирени
да в зеркалах мелькающие тени
давно пропавших лиц...
На тёмных полках книги
видят сны о лесе...
Ты изредка дотянешься до них,
оставив пустоту в качающемся кресле.
В тот час видна слюда прозрачных лун,
оттенки покаянья в сонных окнах.
Пробравшись сквозь окрестные сады,
прошелестев в пустом закрытом доме,
где по углам воспоминанья глохнут,
ты видишь прошлого безлиственные купы.

Орешник свет струит на изумрудный купол,
висящий меж прудом и старою скамьёй,
где ты порой сидел устало.

Дождь напевает песню птиц,
ту, что давно молчаньем стала".

Услышав голос тихий и глухой,
остановлюсь с протянутой рукой,
сжимая прошлогоднюю газету.
Снег падает по направленью к лету
и замирает где-то за рекой.
Гудок оттуда хриплый и глухой
всё тянется без эха, без ответа.
Я в сумерках ищу источник света
за городской невидимой чертой,
давно уже от стаи той отсталый.
Слетает незаметно снег усталый.
Его ловлю я ртом и, застегнув пальто,
гляжу в незамерзающие лужи,
гордясь лишь мне заметной красотой,
и радуюсь: могло бы быть и хуже.
И странно, что оставлена была
за рубежом осеннего стекла
рукой рассеянной
полоска этой суши.

Я жизнь свою провёл в борьбе с тобой
с тех пор, когда стоял на мостовой
в морозном паре у родных парадных.
Теперь опять с повинной головой
я слушаю, что шепчет соглядатай.
Но, Боже мой, на то ответа нет.
И только сон, когда плывёт рассвет,
мне уши затыкает мёртвой ватой.
Прости меня, я не желаю зла.
Но тычется дурная голова
в пустые руки, что не держат книгу.
И, падая во тьму, воздушные слова,
как блики, в никуда бегут по свету.
И мой ровесник, собеседник мой,
сидит передо мной, задумчиво-седой,
молчит и курит, старый неврастеник.
Хранит посулы телефон немой.
Там был и третий, безупречный, но
и мной, и им остался не замечен
и ускользнул полупрозрачной тенью.

По поводу ситуации, моя дорогая.
Она, по-прежнему, грустная,по меньшей мере.
Теряешь одну, приходит другая.
Но каждый сам, в одиночку, боится своей потери.
Что такое потеря?
Поиски дома, пустое место в груди субъекта.
Правоверные за меня справляют субботу,
где угодно, а я, молодея,
ношу по гостям грудную клетку.
Как стареет женщина? Память о боли,
крик: - Филипп! - в окно, в горящую бездну.
Забота о пыли.
Мужчина стареет, как волк в диком поле,
ища реку родную.
Потом на пределе —видит душу свою, как маяк в тумане,
плывущий, зримый, недостижимый.
Корабль жизни проходит мимо
в мерцающем караване,
и на борту неразборчиво имя.
Что же остаётся?
Глоток свободы.
Приятие неизбежного счёта,
счета, заботы, вечерняя почта.
О чём, Всевышний?
Дожить до субботы,
До Рош Хашана, до Эрец —и там залечь ночью.
Камень стынет медленно.
Звёзды хрупки.
Пахнет горящим вереском, мусором от Рамаллы, сухой кровью.
Лежу один, поднимая к луне озябшие руки, своему покою не веря.
И на меня, тихо старея,
глядят удивлённо масличные деревья,
так и не узнав, что они деревья...

Так и болтаешься между TV и компьютером:
Хоть шаром покати, хоть Шароном.
С полуночи знаешь, что случится утром.
Вчерашний вечер прошёл бескровно.

Только солнце село в пустыню сухой крови.
Мёртвое море спокойно, как в провинции "Лебединое озеро".
Тени, как патрули, тают по двое.И вся земля - это точка зеро.
Расстегни ворот, загори, помолодей, умойся.
Прохладны холмы Иерусалима утром.
Там сквозные, резкие, быстрые грозы
обмоют красные черепичные крыши и без тебя обойдутся.
Кому там нужны твои карма и сутра?
К вечеру маятник ужаса застынет в стекле безразличия.
Заботы затоном затягивают под надкостницу.
Жизнь-то одна, и она - неизбежная.
Вот она, жизнь твоя - места имение личное.
Только крики чужих детей висят гроздью на переносице.

Ветер стих. Зайди за угол, передохни.
Отпускает в груди. Вверху загорается уголь.
Боль стихает. Всё одно, куда ни гляди.
На закате: Луга, Бостон, Барт, Анн-Арбор, Калуга...

Дым ложится в затихший окопный Гудзон,
скрывая конечную сущность парома.
Запретить бы совсем, сейчас как пойдут по низам.
Все теперь мастера в ремесле покидания дома.
Размозжи мою мысль, мою речь, эту грусть
на волокна, частицы, впусти в этот город, как влажность.
В общем шуме не слышно, кого назовут,
да теперь и неважно.

Лучше бы помолчать, когда нету и слов,
слушать тающий шёпот угасания пепла.
Когда смотришь подолгу, Свобода подъемлет весло -
и Манхэттен плывёт в пионерское лето...
Всё смешалось, разъято, позволено, разрешено.
И ползёт, как безвкусный озон, безопасная зона.
Все в прострелах мосты под ничейной луной,
и дичает ландшафт без тени на пол-горизонта…