Александр
БОГДАНОВ
Калининград
Александр Геннадьевич Богданов Родился в 1983 г. в городе Калининграде. Окончил Калининградский государственный технический университет. Кандидат экономических наук. Автор четырех сборников стихотворений, среди которых: “Музыка, которая... “, “ С весной... “, “Вот бы встретиться нам с тобой”, “Предпосылки высокого чувства”.
ОТ ЧИСТОЙ КРАСОТЫ
НЯНЕ
Ты спишь не в горнице у зимнего окна...
В том состояньи, в тайной сени сна,
Без чёток, – обвораживанья вроде,
Твоя душа вздыхает и мельчит
По ходикам, что тикают в ночи.
На шёпот половиц – Морфей свой мак изводит.
Я чуткостью по юности сорил.
С причудой нрав ли нас с тобой мирил
Заботой кровной обо мне. Прости,
Что был далёк, когда ты оставалась
В немом краю. Свиданий наших малость
Служила светочем на всём моём пути.
Спи няня, чистая подруга прежних дней.
Пусть тьма морозная под стать томит длинней,
Чтобы сошёл угар нестихшего накала:
Обид, разлук, сомнений и тревог;
А утро б засветло (увидит только Бог!)
Твоим глазам вполсилы потакало.
И масленичной суматохе впредь
Открыла б память... поварскую клеть,
Готовясь угощать блинами с чаем,
Что будет возвещать имбирный дух...
И в честь твою прочту с грустинкой вслух,
Как я люблю и без тебя вовек скучаю.
Пенаты милые, ухоженность полей,
Река с молвой о здешней Лорелей...
Сплелось незримо, Муза, между нами –
Сродством прикормленное и без суеты,
Простой и гениальной красоты
(Из сказок добрых в ширь твоей мечты!),
Теперь граничащее с райскими стенами.
В том состояньи, в тайной сени сна,
Без чёток, – обвораживанья вроде,
Твоя душа вздыхает и мельчит
По ходикам, что тикают в ночи.
На шёпот половиц – Морфей свой мак изводит.
Я чуткостью по юности сорил.
С причудой нрав ли нас с тобой мирил
Заботой кровной обо мне. Прости,
Что был далёк, когда ты оставалась
В немом краю. Свиданий наших малость
Служила светочем на всём моём пути.
Спи няня, чистая подруга прежних дней.
Пусть тьма морозная под стать томит длинней,
Чтобы сошёл угар нестихшего накала:
Обид, разлук, сомнений и тревог;
А утро б засветло (увидит только Бог!)
Твоим глазам вполсилы потакало.
И масленичной суматохе впредь
Открыла б память... поварскую клеть,
Готовясь угощать блинами с чаем,
Что будет возвещать имбирный дух...
И в честь твою прочту с грустинкой вслух,
Как я люблю и без тебя вовек скучаю.
Пенаты милые, ухоженность полей,
Река с молвой о здешней Лорелей...
Сплелось незримо, Муза, между нами –
Сродством прикормленное и без суеты,
Простой и гениальной красоты
(Из сказок добрых в ширь твоей мечты!),
Теперь граничащее с райскими стенами.
МОЙ ГОРОД
(Калининграду)
“Мой город перестраивают турки,
Весь, Боже мой, в затейных кренделях,
Бурлит Сарай, там где цвёл полис. Гулкий
Опаранджёван “новых римлян” шлях.
И новодела высится громада,
У берегов снимаются мосты,
Из древнего зелёного фасада
Останутся, боюсь, одни кусты.
Наверно, и религии подтексты
Имеют основание ломать.
Молитвенные наши с ними жесты
Расходятся, сулят перенимать.
Софию словно мыслят в тень Сераля
Поставить, не от зодчих лезет прыть.
Без боя мы взирали, как карали –
Жилищам плебса при базаре быть.
Молюсь тебе, Андрей, апостол истин,
Чтоб первый камень оказался сбит,
И просвещённый град с небес очистил
Насущный дождь, прервав срамной гамбит...”
Из строчек восемнадцатого века
Для третьего тысячелетья весть.
Роман такой-то пишет имяреку,
Оплакивая Византии честь.
...Мой город перестраивают реже.
Не суховеи трепят мыс Таран.
Генпланом роста штадт “в умах” подвержен
Страдать, терпя эклектику и кран.
И Кантова тропа пересекалась,
Латалась, перекраивалась в хлам,
Немного из спасённого осталось,
Прошу: шабаша, не “залесьте” Храм.
Другой Андрей, по-светски избран даже,
Но не меняется строителей размах.
Квартирные с маржой цветут продажи,
А пядь газонов выдрал рынок-шах.
Весь, Боже мой, в затейных кренделях,
Бурлит Сарай, там где цвёл полис. Гулкий
Опаранджёван “новых римлян” шлях.
И новодела высится громада,
У берегов снимаются мосты,
Из древнего зелёного фасада
Останутся, боюсь, одни кусты.
Наверно, и религии подтексты
Имеют основание ломать.
Молитвенные наши с ними жесты
Расходятся, сулят перенимать.
Софию словно мыслят в тень Сераля
Поставить, не от зодчих лезет прыть.
Без боя мы взирали, как карали –
Жилищам плебса при базаре быть.
Молюсь тебе, Андрей, апостол истин,
Чтоб первый камень оказался сбит,
И просвещённый град с небес очистил
Насущный дождь, прервав срамной гамбит...”
Из строчек восемнадцатого века
Для третьего тысячелетья весть.
Роман такой-то пишет имяреку,
Оплакивая Византии честь.
...Мой город перестраивают реже.
Не суховеи трепят мыс Таран.
Генпланом роста штадт “в умах” подвержен
Страдать, терпя эклектику и кран.
И Кантова тропа пересекалась,
Латалась, перекраивалась в хлам,
Немного из спасённого осталось,
Прошу: шабаша, не “залесьте” Храм.
Другой Андрей, по-светски избран даже,
Но не меняется строителей размах.
Квартирные с маржой цветут продажи,
А пядь газонов выдрал рынок-шах.
ОЭЛОВА АРФА
Эолова арфа дрожать не устанет,
В назначенный срок дождь на флейте споёт.
Весна наступает, и чувства не ранит
Оркестрик стихийною силою тот:
Сзывает всю живность из-под покрывала,
Перины зимы улетучив в ручьях.
Созвучного нежности в жизни немало,
Как зайчиков солнечных в беглых лучах.
Синички растенькают, повод сорваться –
Погода природе даёт бенефис.
И будням придётся с искусством считаться,
Идя с цветомузыкой на компромисс.
Под грохот раскатного, зычного неба,
От слякоти тёплой, упавшей на твердь, –
В грудь вдарит озоном и запахом хлеба,
Что будет в колосьях по лету звенеть.
Добро, в такт вложившись из божьего слова,
По вещим мотивам земных берегинь
С людским придыханием грянуть готово
На отпуск и, как колокольчик, – “динь-динь”.
Игру ароматов, цикад и напевов
Эолова арфа разбавят с дождём:
И встретится парню заветная дева,
И дева узнает того, кого ждёт.
Всему своё время: и шуму, и тиши;
Черёд наслаждения сменит покой.
Нашёптывать любящий выберет вирши
Любимой над чуткой к поэзе щекой.
Сбаюкает месяц истому и трепет,
От ночи и страха – за чудо внутри.
А знающий ветер с губ мамы есть лепет,
Что душу под сердцем смирит до зари.
Сигналы мирские и вечные – в связке,
В содружестве, к благу, под стать селяви.
Танцуют осенние тени, как в сказке,
Звучит (по-шопеновски ль?!) вальс о любви.
Чу, рыжая медь под багряным закатом
Спадёт, разбиваясь о птичий косяк.
Морозом трескучим в хрустальные латы
Оденется тусклый декабрьский голяк.
...Не тронет “флейтист” кожух струнных Эола,
Притихнет концерт до весенней поры,
Чтоб с криком близняшек обоего пола
Вручила супруга супругу дары.
В назначенный срок дождь на флейте споёт.
Весна наступает, и чувства не ранит
Оркестрик стихийною силою тот:
Сзывает всю живность из-под покрывала,
Перины зимы улетучив в ручьях.
Созвучного нежности в жизни немало,
Как зайчиков солнечных в беглых лучах.
Синички растенькают, повод сорваться –
Погода природе даёт бенефис.
И будням придётся с искусством считаться,
Идя с цветомузыкой на компромисс.
Под грохот раскатного, зычного неба,
От слякоти тёплой, упавшей на твердь, –
В грудь вдарит озоном и запахом хлеба,
Что будет в колосьях по лету звенеть.
Добро, в такт вложившись из божьего слова,
По вещим мотивам земных берегинь
С людским придыханием грянуть готово
На отпуск и, как колокольчик, – “динь-динь”.
Игру ароматов, цикад и напевов
Эолова арфа разбавят с дождём:
И встретится парню заветная дева,
И дева узнает того, кого ждёт.
Всему своё время: и шуму, и тиши;
Черёд наслаждения сменит покой.
Нашёптывать любящий выберет вирши
Любимой над чуткой к поэзе щекой.
Сбаюкает месяц истому и трепет,
От ночи и страха – за чудо внутри.
А знающий ветер с губ мамы есть лепет,
Что душу под сердцем смирит до зари.
Сигналы мирские и вечные – в связке,
В содружестве, к благу, под стать селяви.
Танцуют осенние тени, как в сказке,
Звучит (по-шопеновски ль?!) вальс о любви.
Чу, рыжая медь под багряным закатом
Спадёт, разбиваясь о птичий косяк.
Морозом трескучим в хрустальные латы
Оденется тусклый декабрьский голяк.
...Не тронет “флейтист” кожух струнных Эола,
Притихнет концерт до весенней поры,
Чтоб с криком близняшек обоего пола
Вручила супруга супругу дары.
* * *
Не бывает много тишины,
Как и жизни не бывает много,
По которой без беруш в дороге
Часто мы ступаем, как слоны,
Слабо представляя уши Бога.
Не жалеем, совестим и плачем,
Нарушая просто без вины,
Со своей взываем стороны,
Чтобы не остаться наудачу
В лабиринтах чуждой тишины.
Нынче все возможности даны,
Строится реальность виртуально.
Мы свидетели одной и страшной тайны
О великой силе тишины,
Одинокой, странной, неслучайной.
Потому и в принципе ценны:
Статусов взамен из соцпространства,
Тихие для слушанья богатства,
Громкие сокровища страны.
Только бы своё не слышать чванство.
Для душевной тоненькой струны
И для судьбоносной, в общем нитки,
В пущей громкости порой одни убытки.
Чтоб достичь предвечной тишины,
Жизнью ограничена попытка.
Как и жизни не бывает много,
По которой без беруш в дороге
Часто мы ступаем, как слоны,
Слабо представляя уши Бога.
Не жалеем, совестим и плачем,
Нарушая просто без вины,
Со своей взываем стороны,
Чтобы не остаться наудачу
В лабиринтах чуждой тишины.
Нынче все возможности даны,
Строится реальность виртуально.
Мы свидетели одной и страшной тайны
О великой силе тишины,
Одинокой, странной, неслучайной.
Потому и в принципе ценны:
Статусов взамен из соцпространства,
Тихие для слушанья богатства,
Громкие сокровища страны.
Только бы своё не слышать чванство.
Для душевной тоненькой струны
И для судьбоносной, в общем нитки,
В пущей громкости порой одни убытки.
Чтоб достичь предвечной тишины,
Жизнью ограничена попытка.
* * *
Ищите и обрящете, просите и получите,
Стучите и воздастся всем – и чувством, и судьбой.
А вы потомков прячете и неугодно учите.
Какой быть и каким остаться, только не собой.
И днём, и ночью надо бы, так совестью положено.
Так истина написана, и так предрешено.
Понятно, время скорбное, зовущее и сложное.
Но, как и встарь, чудесное, оно любить дано.
Жизнь по заветам лучшая, чуть грустная и светлая.
Пусть трудная, кипучая и в общем селяви.
Мы зимами и летами, прощаньями с приветами
Мечтаем, мыслим, трудимся и сохнем от Любви.
Ненастное, тревожное, мятежное сомнение
Под небом в меру пасмурным... нависнет где-то там.
Цените и обрящете, младое поколение,
Упорство добродушное – достойная черта.
Стучите и воздастся всем – и чувством, и судьбой.
А вы потомков прячете и неугодно учите.
Какой быть и каким остаться, только не собой.
И днём, и ночью надо бы, так совестью положено.
Так истина написана, и так предрешено.
Понятно, время скорбное, зовущее и сложное.
Но, как и встарь, чудесное, оно любить дано.
Жизнь по заветам лучшая, чуть грустная и светлая.
Пусть трудная, кипучая и в общем селяви.
Мы зимами и летами, прощаньями с приветами
Мечтаем, мыслим, трудимся и сохнем от Любви.
Ненастное, тревожное, мятежное сомнение
Под небом в меру пасмурным... нависнет где-то там.
Цените и обрящете, младое поколение,
Упорство добродушное – достойная черта.
* * *
Жизнь у мрамора, как у людей, наверно,
Для кого-то он прилажен, стёсан,
Выгодный, подчёркнутый, примерный.
С пьедестала привлекает косо.
По естественной причине исключенья,
Век иной скульптурного созданья,
Ценного, как правило, творенья,
Как и человек у мирозданья.
Трудное стояние пророчат,
Так бы он себе лежал в породе,
А теперь зимой пылит и ночью,
Вроде пугала в столичном огороде.
На дожде, под ветрами и птицей,
Осмелели птахи, божьи чада,
Норовят по несколько садиться,
Может, в честь пернатого парада.
Шутки шутками, статУя засияет.
Раз в году сбывается программа,
Что обученный уборке натирает,
Как таджик на стройке стеклорамы.
И всё чаще, так и в планах было,
В турсезон с учётом обстановки,
К мраморной “высотке” масс наплыло,
В нём влечёт, чью позу принял ловко.
Вспышки камер, шёпот, разговоры,
На поверку доверяют много,
Мрамор с виду мёртвый для укора,
Но с возможностями слышать – бога.
Жизнь течёт, не старится заметно
Грузный постамент под глыбой мускул:
Вспоминает в новых лицах тщетно,
Отраженья чьи в веках потускли.
Для кого-то он прилажен, стёсан,
Выгодный, подчёркнутый, примерный.
С пьедестала привлекает косо.
По естественной причине исключенья,
Век иной скульптурного созданья,
Ценного, как правило, творенья,
Как и человек у мирозданья.
Трудное стояние пророчат,
Так бы он себе лежал в породе,
А теперь зимой пылит и ночью,
Вроде пугала в столичном огороде.
На дожде, под ветрами и птицей,
Осмелели птахи, божьи чада,
Норовят по несколько садиться,
Может, в честь пернатого парада.
Шутки шутками, статУя засияет.
Раз в году сбывается программа,
Что обученный уборке натирает,
Как таджик на стройке стеклорамы.
И всё чаще, так и в планах было,
В турсезон с учётом обстановки,
К мраморной “высотке” масс наплыло,
В нём влечёт, чью позу принял ловко.
Вспышки камер, шёпот, разговоры,
На поверку доверяют много,
Мрамор с виду мёртвый для укора,
Но с возможностями слышать – бога.
Жизнь течёт, не старится заметно
Грузный постамент под глыбой мускул:
Вспоминает в новых лицах тщетно,
Отраженья чьи в веках потускли.
* * *
Нас время не щадит и обстановка,
Сгущается предвечная гроза.
Смолкает преходящая массовка,
И мэтров закрываются глаза.
На классике, что прожита душою,
От криков сердца и эстампов воли,
Артист из кинохроники большой
Жизнь покидает, не устав от роли.
Жгут слёзы, это в образах играют
По памяти воскресшие мгновенья.
Ушёл свидетель после ада рая,
Оставшись вне духовного забвенья.
Осиротело выглядит твой зритель,
Художник жеста, слова и души.
Аплодисменты заслужив, учитель
Вновь смерть (посмертно) отыграть решил.
Ведь матереем мы достойным делом.
Геройство и хорошие поступки,
Здоровый дух и даже крепость тела –
Часть истин добрых для созданий хрупких.
И каждый раз, взглянув со старой пленки,
К всепродолженью сопричастен мастер:
Актёрскую работу сделав тонко,
У времени столь заручился властью.
Им свечи ставятся, горят и не сгорают.
Всевышний и игру, и жизнь рассудит,
Но так уже сегодня не играют:
Не лицедеи поменялись – люди.
Сгущается предвечная гроза.
Смолкает преходящая массовка,
И мэтров закрываются глаза.
На классике, что прожита душою,
От криков сердца и эстампов воли,
Артист из кинохроники большой
Жизнь покидает, не устав от роли.
Жгут слёзы, это в образах играют
По памяти воскресшие мгновенья.
Ушёл свидетель после ада рая,
Оставшись вне духовного забвенья.
Осиротело выглядит твой зритель,
Художник жеста, слова и души.
Аплодисменты заслужив, учитель
Вновь смерть (посмертно) отыграть решил.
Ведь матереем мы достойным делом.
Геройство и хорошие поступки,
Здоровый дух и даже крепость тела –
Часть истин добрых для созданий хрупких.
И каждый раз, взглянув со старой пленки,
К всепродолженью сопричастен мастер:
Актёрскую работу сделав тонко,
У времени столь заручился властью.
Им свечи ставятся, горят и не сгорают.
Всевышний и игру, и жизнь рассудит,
Но так уже сегодня не играют:
Не лицедеи поменялись – люди.
* * *
Паук в искусстве свойском знает сроки,
На стыке двух миров сплетая нить:
Что дух промозглый обещал казнить,
Голубит воздух лета в поволоке.
Хмарь назревает. Тонкостью даров,
Проворством секреторным и по звёздам
Рисунок паутины внове создан –
Вскрыть ветру неслучайное таро.
Колоду листьев перебором ост
Снимает к принимающим былинкам,
Паучье кружево (и шалость, и нарост)
Изводит: отлетают с паутинкой
На осени отгулянной погост
Несклеенные чувства-половинки.
На стыке двух миров сплетая нить:
Что дух промозглый обещал казнить,
Голубит воздух лета в поволоке.
Хмарь назревает. Тонкостью даров,
Проворством секреторным и по звёздам
Рисунок паутины внове создан –
Вскрыть ветру неслучайное таро.
Колоду листьев перебором ост
Снимает к принимающим былинкам,
Паучье кружево (и шалость, и нарост)
Изводит: отлетают с паутинкой
На осени отгулянной погост
Несклеенные чувства-половинки.
* * *
Есть только небо, там с Аустерлицем,
И подвиг лишь отсрочит нам покой.
Наверно, стоит заново родиться,
Чем в облаках зависнуть высоко.
В горниле боя князь сошёл в солдате,
Вся жизнь слегла в пылу сознанья вмиг.
За жертвенность так точно не фанатик,
Но и от рвенья доброту ль постиг,
Как воин одинокий и народный,
В пене от битвы и в чужой крови.
Когда ещё придётся знать угодно
Как неизменном высшем – о Любви.
Там где-то виноград сажают, ценят
И семя, и лозу, в их долгий век.
И время то со светом мир изменит,
Замедлив рваный и нечуткий бег.
Тулон до Лысогорья – много ль чести,
Походный добровольно выбран плен.
Безвестно не пропал, финал известен,
Глазам бы – Родины с молитвенных колен
Наташи... Чётче б счастье в сущем видел,
Чем сон, где мир не суета спасёт:
В беззлобии, с порядком, не в обиде,
В каждом мгновеньи, всякий день и год.
О лучшем ты мечтал, о бренном славном,
Благое думал – быть полезней всем;
Как человек другому в общем равный –
В различьях частных самых чуждых тем.
И так всегда пусть будет, если болен,
Когда и воли нет к чему стремиться.
У Бога есть одна из истин в роли
Тихого неба над Аустерлицем.
И подвиг лишь отсрочит нам покой.
Наверно, стоит заново родиться,
Чем в облаках зависнуть высоко.
В горниле боя князь сошёл в солдате,
Вся жизнь слегла в пылу сознанья вмиг.
За жертвенность так точно не фанатик,
Но и от рвенья доброту ль постиг,
Как воин одинокий и народный,
В пене от битвы и в чужой крови.
Когда ещё придётся знать угодно
Как неизменном высшем – о Любви.
Там где-то виноград сажают, ценят
И семя, и лозу, в их долгий век.
И время то со светом мир изменит,
Замедлив рваный и нечуткий бег.
Тулон до Лысогорья – много ль чести,
Походный добровольно выбран плен.
Безвестно не пропал, финал известен,
Глазам бы – Родины с молитвенных колен
Наташи... Чётче б счастье в сущем видел,
Чем сон, где мир не суета спасёт:
В беззлобии, с порядком, не в обиде,
В каждом мгновеньи, всякий день и год.
О лучшем ты мечтал, о бренном славном,
Благое думал – быть полезней всем;
Как человек другому в общем равный –
В различьях частных самых чуждых тем.
И так всегда пусть будет, если болен,
Когда и воли нет к чему стремиться.
У Бога есть одна из истин в роли
Тихого неба над Аустерлицем.
ОТ ЧИСТОЙ КРАСОТЫ
Какой природы женщина в миру?!
Из пены Афродита выходила...
А наша баба – лихо, по добру
Тянула хату, пела и чудила.
Так в нынешнее время, как и встарь,
Когда ей подносились мадригалы,
В сан “император” возводился царь,
Респект интеллигенция слагала.
И барышня, крестьянка ли мадам,
Завуалированная как есть Татьяна,
Премудрая уже не по годам,
Любила и воображала рьяно.
Ты русская – и сердцем, и умом,
Сплетаешь косу, как дорожку к тайне,
В себе бы стимул выведать самом –
Быть ближе и не стать вполне случайным.
Затейница, прелестная едва ль,
Вторичны оба свойства, пусть в довесок.
Я благодарен за твою печаль,
Я каюсь, что бываю чувством резок.
На плечи запрокинь, о Муза, шаль.
То не каприз, стоическая дива,
Смотрящая из окон в бездны даль,
С молитвой за весь мир и без надрыва.
Молчи же просто, верная, молчи,
Пронзительная манна декабристов,
И будущих героев свет в ночи,
И звёздочка для вовсе не артистов.
Всё про тебя, воистину, всяк прав,
Поэт и гражданин: с конём, про избу.
Во имя грозный Зевс свой сонм поправ,
До лебедя сходил от эротизма.
Да, ты доводишь – на укус с грехом,
Для оправданья лучших побуждений.
Избегнув рая с первоженихом,
Беду несла и благо всем рожденьям.
Не вопреки и ради жив, люблю,
Тебе и эти ниточки подвластны.
Сводящая сомнения к нулю,
Что прожитое пресное напрасно.
Чаруй с душою, в чём способна ты,
Раба молвы – до глянца наводиться,
Ведь гений прост – от чистой красоты,
Раз чудное мгновенье снова длится.
И потому, читатель, не могу,
Да и не волен разглашать секреты;
Лишь небу ведомо: вдруг та, что берегу,
Причина и конец земного света.
Из пены Афродита выходила...
А наша баба – лихо, по добру
Тянула хату, пела и чудила.
Так в нынешнее время, как и встарь,
Когда ей подносились мадригалы,
В сан “император” возводился царь,
Респект интеллигенция слагала.
И барышня, крестьянка ли мадам,
Завуалированная как есть Татьяна,
Премудрая уже не по годам,
Любила и воображала рьяно.
Ты русская – и сердцем, и умом,
Сплетаешь косу, как дорожку к тайне,
В себе бы стимул выведать самом –
Быть ближе и не стать вполне случайным.
Затейница, прелестная едва ль,
Вторичны оба свойства, пусть в довесок.
Я благодарен за твою печаль,
Я каюсь, что бываю чувством резок.
На плечи запрокинь, о Муза, шаль.
То не каприз, стоическая дива,
Смотрящая из окон в бездны даль,
С молитвой за весь мир и без надрыва.
Молчи же просто, верная, молчи,
Пронзительная манна декабристов,
И будущих героев свет в ночи,
И звёздочка для вовсе не артистов.
Всё про тебя, воистину, всяк прав,
Поэт и гражданин: с конём, про избу.
Во имя грозный Зевс свой сонм поправ,
До лебедя сходил от эротизма.
Да, ты доводишь – на укус с грехом,
Для оправданья лучших побуждений.
Избегнув рая с первоженихом,
Беду несла и благо всем рожденьям.
Не вопреки и ради жив, люблю,
Тебе и эти ниточки подвластны.
Сводящая сомнения к нулю,
Что прожитое пресное напрасно.
Чаруй с душою, в чём способна ты,
Раба молвы – до глянца наводиться,
Ведь гений прост – от чистой красоты,
Раз чудное мгновенье снова длится.
И потому, читатель, не могу,
Да и не волен разглашать секреты;
Лишь небу ведомо: вдруг та, что берегу,
Причина и конец земного света.
МОРЕ ВОЛНУЕТСЯ РАЗ...
Снова холодное, рвёшь и трепещешь.
Плаха и совесть стальных якорей,
Страсть и клепсидра стихии зловещей, –
Разве для чаек ты с гребней добрей.
Парус белеет, надувшись от воли
Из кутерьмы, что над сушей вилась.
Помедитировать лодочка, что ли,
Мне для души и рассудка нашлась.
В плеске прибрежном вот что замечаю:
Как бы ни грозно ревел этот вал,
Берег привычно с прибоем мельчает,
Скрыто во мне, что он вдруг открывал;
Гнев умягчается новым напором,
Раз уж былинкой топчу променад.
Ревность, надменность, заносчивость, ссоры –
Бросятся с сердца в волнующий ад.
Не вопрошаю у неба пространно;
Тронув кашне и ослабив обхват,
Вижу, что нет той измышленной раны,
Нервной коросты и суетных лат.
Не утомившись, чуть воображая,
Даже примечу кипучую кисть:
Силою Истину преображая,
Топит Нептун всю до капли корысть.
В пене обида и гордость о камень,
Мол равновесия мглу разобьёт.
Море захлёстами – моря мазками
Пишет, как жизнь ему сплин отдаёт.
Солнце в тумане ещё щели ищет,
Так уж февраль над водой порешил.
Воздух, на глаз и на ощупь, стал чище,
Точно я раньше сильнее грешил.
Щурясь от брызг благовестной пучины,
Взгляд в горизонт обратив не пропащий,
Строгость и нежность проветрив, мужчина
(Может и женщина впрок от морщинок.)
Курс к Музе брал за поэзией чаще.
Плаха и совесть стальных якорей,
Страсть и клепсидра стихии зловещей, –
Разве для чаек ты с гребней добрей.
Парус белеет, надувшись от воли
Из кутерьмы, что над сушей вилась.
Помедитировать лодочка, что ли,
Мне для души и рассудка нашлась.
В плеске прибрежном вот что замечаю:
Как бы ни грозно ревел этот вал,
Берег привычно с прибоем мельчает,
Скрыто во мне, что он вдруг открывал;
Гнев умягчается новым напором,
Раз уж былинкой топчу променад.
Ревность, надменность, заносчивость, ссоры –
Бросятся с сердца в волнующий ад.
Не вопрошаю у неба пространно;
Тронув кашне и ослабив обхват,
Вижу, что нет той измышленной раны,
Нервной коросты и суетных лат.
Не утомившись, чуть воображая,
Даже примечу кипучую кисть:
Силою Истину преображая,
Топит Нептун всю до капли корысть.
В пене обида и гордость о камень,
Мол равновесия мглу разобьёт.
Море захлёстами – моря мазками
Пишет, как жизнь ему сплин отдаёт.
Солнце в тумане ещё щели ищет,
Так уж февраль над водой порешил.
Воздух, на глаз и на ощупь, стал чище,
Точно я раньше сильнее грешил.
Щурясь от брызг благовестной пучины,
Взгляд в горизонт обратив не пропащий,
Строгость и нежность проветрив, мужчина
(Может и женщина впрок от морщинок.)
Курс к Музе брал за поэзией чаще.