Склоняясь над бумагой тленной,
Я слышу грозный гул Вселенной,
Вихрь мирозданья слышу я,
Как будто в одеяньи строгом
Строитель-Бог идет по строкам
Священной Книги Бытия.

Деревья помнят о последнем снеге,
Хотя на них тревожно дышит март.
Нас трое соревнующихся в беге.
Судьба воскликнула: «Внимание! На старт!»
Желтеет страшная дорожка беговая,
К ристалищному близится огню,
И, собственную гибель обгоняя,
Я жизни собственной никак не догоню.

Затеплился запад, и краски погасли,
И ласточек стая мелькнула вдали.
Кого в этом доме так ждали? Не нас ли?..
Нас ждали, нам пели, но мы не вошли.
И смолкло волшебное, долгое пенье.
О нежная дрема, щемящая глушь!
А мы все бредем по окопам терпенья,
Оставшимся после сраженья двух душ.

О ангел мой нищий и верный!
И скорбен твой лик, и суров.
В какой тесноте непомерной
Мы движемся к центру миров!
Я вижу: в небесных торосах
Пылает заката пожар,
И тут помогает не посох,
А мысли мгновенный удар.
Звезда в пустоте зависает
И к нам опускается вновь.
То кверху, то книзу бросает
Вселенной горячая кровь.

Снег, один снег.
Не подымай век.
Не придумывай цели.
Раньше мы верили, раньше мы пели.
А теперь — только снег.
Не подымай век.
Мы погибли, мы не успели…

Растрепанный птенец открыл огромный ртище
И хлеба ждет.
Ах, милый мой, мы бесконечно нищи,
Мы — сброд.
Мы пленники громадного вокзала,
Где на пожитках спят, и радио сказало,
Что поезд не придет.
А ведь когда-то верилось и мнилось,
А ведь когда-то в сердце гордо билось,
Что мы — народ.

Рука над строчкой застывает.
Еще вдохнуть — и стих готов.
И кровь, и золото играет
В тиши оставленных садов.
Да, жизнь могла пройти иначе,
Но очень страшно умирать.
А музыкант, сосед по даче,
Запутал все, не разобрать.
Его crescendo, moderato
Летят в пустую синеву.
Моя душа не виновата,
Что я недружно с ней живу.
Нам надо примириться снова
В плену свобод и несвобод…
А листья клена молодого —
Как птичий след вблизи ворот.

Зари вечерней полыханье…
А комнаты уже темны.
И забивает мне дыханье
Зеленый, горький дым весны.
Немного впереди осталось,
А позади — огромный путь…
Душа почувствует усталость,
Когда я дам ей отдохнуть.

«Их две, их две!» — поет рассветный хор.
«Их только две!» — твердят Камены дружно.
Ужели ты не понял до сих пор —
Их в мире две, и более не нужно.
Молчи и сердце к подвигу готовь.
Их две, и каждая есть неизбежность:
С землей все связи рвущая любовь
И землю обнимающая нежность.

Унеси свечу,
Пожалуйста.
Никому не хочу
Жаловаться.
А ведь есть, на что: и в судьбе кривизна,
И страна моя пропита, отдана
         То ли гуннам, то ли готам,
         А может, и тем, и другим.
         То ли дождь, то ли дым…
         Да что там…

Узловатые пальцы земли
Шьют платки из листвы облетевшей.
Пароход просигналил вдали —
И клонюсь головой поседевшей.
Много мудрости в доме родном:
И очаг, и забытая прялка…
Но всегда говорить об одном —
Просто слов опадающих жалко.
Я хочу на бескрайний простор,
Где лишь белые птицы летали.
Где пылает заката костер,
На котором поэты сгорали.

Стихотворец, до нитки проплаканный всеми,
Ты лежишь в земле, как горчичное семя,
О котором Спаситель сказал, что станет деревом сильным,
В своей стране ты был ссыльным,
В чужой стране… Но не важно.
На щеках и так уже слишком влажно.
В пещере, куда задувает ветер,
Мать и Ребенок. Их только двое на свете.
А в гостиницах пьют и едят до отвала.
Женщина! Подними покрывало,
Погляди глазами бессчетных икон.
Тебе и твоему Ребенку,
Над которым песни поешь внаклонку,
От грядущих изгнанников — низкий поклон.

Мы теперь крылаты. И пусть
Не в телесной своей оболочке,
Мы твердим нашу жизнь наизусть,
Путь пройдя до последней строчки.
Парадов мы не любили,
Не любили литого шага.
Мы пером по бумаге водили,
И чернела бумага.
К житью привыкшие скверному,
Одним мы себя возвысим:
Все ушло по адресу верному —
В небесный отдел писем.

За давностью лет прости меня.
Я неверна, но все-таки люблю,
Пускай уже без прежнего огня,
Со стрелкой жизни, брошенной к нулю.
Ты холоден, ты вечен, ты — покой.
А я двенадцать страшных лет подряд,
В безумьи, с рассеченною рукой,
Звала тебя со мной делить мой ад.
Двенадцать лет, двенадцать лет подряд.
Каких же хочешь ты высоких чувств?
В моей стране от горя воздух густ.
И самолеты в небесах горят,
И тихо слезы льет жасминный куст.

Ищешь тапочки, не открывая глаз,
К умывальнику пробираешься сонно.
День пришел, чтобы сказать еще раз,
Что пропасть, разделившая нас,
Бездонна.
В окна стучит надоевший дождь.
Осыпаются листья с клена.
Кого ты любишь? Кого ты ждешь?
Эту пропасть не перейдешь.
Она — бездонна.
Нищий Лазарь страдал и попал
На Авраамово лоно.
Кто с кем спал… кто кого целовал…
Чернеет и пламенеет провал.
Пропасть — бездонна.
А я вхожу в заколдованный круг.
Страшным до боли сделался вдруг
Звук телефона.
Лучше уж — абсолютная тишь.
Как через Вечность поговоришь?
Пропасть — бездонна.

Душа — она всегда навылет,
А у поэтов — особливо.
Пускай холодный ветер пилит
Гладь задремавшего залива.
Нет, господа! Еще не вечер!
Пускай природа умирает,
Пускай повсюду бродит ветер
И в лица нам листву швыряет,
Пусть нас в прямой борьбе осилят,
Пускай нас ожидает плаха,
Душа у нас всегда навылет
И в тысячи сердец — с размаха.

Ангел мой светлый, ты слышишь, тихо?
Звезды над головой.
Горечью ветра и сладостью жмыха
Пахнет ночлег наш земной.
И молоко говорит белизною
Нецелованных губ своих
С крутолобой, задумчивою луною
Среди звезд литых.
И я вспоминаю раннее детство,
Когда так сладки куски льда…
С вечностью тихой благое соседство
Зрячими делает нас навсегда.

Да, мною вправду создано немало,
Но не в один присест, когда влечет порыв.
Беря перо иль кисть, я понимала:
Бог требователен, но терпелив.
И ласточка в своем полете смелом
Не раз прочертит штрих готическим крылом.
Младенческую жизнь рисуют мелом.
Законченную жизнь — всегда углем.