Ставший одним из самых обсуждаемых литературных событий начала года "Филэллин" Леонида Юзефовича – виртуозный исторический роман с метафизической подоплёкой. Книга об освободительной войне греческих повстанцев против Османской империи и их поддержке русской короной – на самом деле о надежде, судьбе и иллюзиях. О новом романе и работе с историческим материалом писатель рассказал "ЛГ".

– Среди героев романа "Филэллин" – Александр I, его ближайшие сподвижники и члены императорской фамилии, имеющие реальные прототипы. Однако решающую роль в этой метасюжетной коллизии играет выдуманный Григорий Мосцепанов – неудачливый отставной штабс-капитан, разжалованный в ябедники. Почему фактор вмешательства такого персонажа оказывается решающим и нелепый в общем-то человек играет роль капитана Тушина?

– С капитаном Тушиным моего героя роднит только воинское звание и служба в артиллерии. Если выбирать из героев "Войны и мира", Мосцепанов ближе к Пьеру Безухову – в тот момент, когда он решил убить Наполеона и убеждает себя, что это антихрист. Примерно так же сумасшедший в рассказе Гаршина "Красный цветок" видит в обычном цветке из больничного сада сосредоточение мирового зла. У Мосцепанова есть общее с тем и другим. Он – вздорный психопат, фантазёр, одержимый идеей всеобщей справедливости. Он борется со злоупотреблениями начальства Нижнетагильских заводов, но его сжигает жажда борьбы со злом более масштабным. Им движет иллюзия, что освобождённая от османского владычества Греция станет не просто ещё одной европейской страной, но земным раем. А что его вмешательство в войну оказывается решающим для её исхода – это награда, которую я ему дал за идеализм и веру в свою миссию. В жизни, конечно, так почти не бывает. Мосцепанов оказался счастливее главных героев других моих книг, хотя в принципе он из их компании. Эсперантисты из романа "Казароза", Пепеляев и Строд из "Зимней дороги", даже, при всём его злодействе, барон Унгерн из "Самодержца пустыни" – все они, в сущности, провинциальные мечтатели с глобальными замыслами.

– Расскажите о литературных прототипах Мосцепанова – в нём можно найти черты Левши, Очарованного странника, есть что-то и от Фомы Фомича Опискина... Как он был задуман? И почему именно он – главный филэллин?

– Можно, наверное, наделить Мосцепанова родословной из литературных героев, но я об этом не думал. Для меня важнее, что у него есть прототип в истории. Этот человек жил на Урале в 1820-х и носил ту же фамилию, но имя ему я изменил. Как мой герой, он был преподавателем горного училища и угодил в тюрьму за такое же бескомпромиссное правдоискательство. В молодости, в архиве моей родной Перми, я нашёл его прошения с жалобами на "управителей" Нижнетагильских заводов и использовал их в романе. Сейчас модно стало обвинять писателей в плагиате, поэтому даю ссылку на первоисточник: ГАПК (Государственный архив Пермского края), фонд 297, дело 504. Мосцепанов, видимо, был помилован царём при посещении им Перми в 1824 г. Что с ним случилось потом, неизвестно, но я сделал его филэллином и отправил сражаться за свободу Греции. В общем, он – кентавр, соединение реальности с моей фантазией.

– В чём, на ваш взгляд, предназначение человека в постсекулярную эпоху?

– Мне кажется, постсекулярная эпоха сделала невозможным разговор о человеке как таковом. Вне отношений с Богом он растворяется в национальных, профессиональных, гендерных и тому подобных параметрах. Конфессиональная принадлежность – лишь один из них, отнюдь не главный. Если нет предстояния перед Богом, у человека столько же предназначений, сколько у него социальных ролей. Для героев "Филэллина" предназначение – обычная вещь, но они оперируют понятием "судьба", в которой видят Божественный замысел о себе. Разгадать его – значит понять смысл и цель своего существования.

– "Филэллин" – стереороман в письмах. Почему выбрана именно такая форма? Не было ли в этом аллюзии на толстовскую традицию – "залезть" в голову каждого героя? Знаю, что писатели не любят сослагательного наклонения, но мог бы этот роман существовать в обычной форме? Всё-таки письма немного ослабляют драматургию – сделано ли это намеренно?

– Драматургия важна для пьесы или киносценария. Интерес к крупной прозаической форме держится не на острых драматических столкновениях между персонажами, а на сложных, медленно зреющих конфликтах, часто внутренних. Роман в виде писем и дневников даёт стереоэффект, как вы это сформулировали, позволяет увидеть события и людей с разных точек зрения, сделать воображаемый мир многомерным. Есть романы, где в разных главах разные герои ведут рассказ от первого лица, но мне как историку показалось интереснее написать "Филэллина" в форме псевдодокументов. Конечно, в каждом из них звучит мой голос, но я старался его изменить в меру отпущенной мне способности к перевоплощению.

– С какого момента начинается история? В вашем романе прослеживается некоторый скепсис по отношению к судьбе и миссии архетипического героя. Совершив великие подвиги, ваши победители просто сошли со сцены.

– История для меня – то, что лежит за пределами памяти трёх поколений. Всё, что ближе, – это продлённое настоящее. А если мои герои, совершив подвиги, сошли со сцены, так это им ещё повезло. Активные участники исторических катаклизмов такого масштаба обычно погибают или в первом акте этой драмы, или, что чаще, во втором, когда победители начинают делить плоды своего триумфа. По моему первоначальному плану Мосцепанов тоже должен был погибнуть, но неожиданно для меня самого остался жить дальше. Как, впрочем, и другие герои романа. Они спустились со сцены в зрительный зал, заняли места среди публики, запаслись попкорном, обняли своих подруг и с интересом смотрят сиквел той пьесы, в которой им довелось сыграть не последние роли.

– Почему, на ваш взгляд, историческая романистика интереснее читателю, чем книги на актуальные темы? Как-то вы говорили о разочаровании читателя в беллетристике как инструменте познания мира и в самой фигуре художника с его демонстративнопошлым "я так вижу" и явным нежеланием "отвечать за базар".

– Разочарование читателя в беллетристике связано ещё и с общим падением престижа литературы. В этой сфере нет ни громкой славы, ни больших денег. А в тех областях, которые не представляют особого интереса для общества, дела идут неважно. Если не говорить о модернистской литературе и литературе духовного опыта, современный писатель – поставщик не самого востребованного развлекательного продукта. Иногда плюс к этому он берёт на себя функцию психотерапевта, иногда – лектора из общества "Знание". Не думаю, что исторический роман популярнее книг на актуальную тематику, но всё-таки в нём развлечение соединено с просветительской функцией. Любой забаве мы отдаёмся с тем большим удовольствием, чем она кажется нам полезнее.

– Изучение каких мемуаров, документов подвигло к написанию романа о временах Александра I?

– Литература об эпохе Александра I огромна, но поскольку в "Филэллине" важное место занимает его смерть, упомяну воспоминания лейб-хирурга Тарасова о предсмертном путешествии императора в Крым и его последних днях в Таганроге. Многое дал мне и обстоятельный труд придворного историографа Шильдера "Император Александр I, его жизнь и царствование". О греческой войне за независимость у нас написано мало, я пользовался литературой на английском. Сведения об Афинах в начале правления короля Оттона I почерпнул из записок графа Орлова-Давыдова о поездке в Грецию в 1835 году. Его спутником был Карл Брюллов, чьи путевые зарисовки помогли мне воссоздать атмосферу этого места и времени. Кроме того, эллинистка Екатерина Владимирская перевела для меня с новогреческого фрагменты не издававшихся на русском "Мемуаров" Иоанниса Макриянниса, руководившего обороной Акрополя от турок в 1826 году. А эмоциональным настроем я отчасти обязан старому, 1957 года издания, живущему у меня с детства сборнику греческих народных песен в замечательных переводах Владимира Нейштадта.

– С чем, на ваш взгляд, связана легенда, что Александр I не умер, а стал старцем Фёдором Кузьмичом?

– В последние годы жизни Александр не раз говорил об усталости от верховной власти, о желании вести жизнь частного лица. Насколько серьёзны были эти настроения, судить трудно, но внезапная кончина 47-летнего императора вдали от обеих столиц, в Таганроге не могла не вызвать слухов о том, что таким образом он исполнил своё намерение. Сразу после его смерти начали курсировать слухи, будто вместо него похоронили какого-то другого человека. Есть немало легенд о его дальнейшей судьбе, самая известная из них – о жившем в Томске старце Фёдоре Кузьмиче, который якобы и был ушедшим от мирской суеты Александром I. Легенда красивая, в неё хочется верить, но все доводы в пользу её истинности разбиваются об один-единственный аргумент: десятки, если не сотни людей видели императора мёртвым. Если бы он действительно инсценировал свою смерть, в этот замысел должны были быть посвящены как минимум два десятка лиц, состоявших при нём в Таганроге, – флигель-адъютанты, генералы, фрейлины императрицы Елизаветы Алексеевны и прочие члены свиты, включая группу медиков, составивших заключение о смерти императора и бальзамировавших его тело. Очень маловероятно, чтобы ни один из них до конца жизни не проговорился об этой тайне.

– Среди правил выживания и безопасности одного из героев, грека Константина Костандиса, есть такие: "Маска обязана скрывать лицо, но подходить к его чертам, не то можно стереть кожу до мяса", "Ум измеряется умением его прятать", "Прямая дорога ведёт на кладбище". Насколько они согласуются с современностью или это на все времена?

– Кому-то эти правила сгодятся и в наше время. Думаю, есть люди, которые найдут здесь что-то созвучное своему пониманию жизни. Кое-какие из них – итог моего писательского опыта, сфера их применения ограниченна, но первое и третье как элементы жизненной стратегии универсальны, по-моему. Одна моя однокурсница, то есть женщина очень немолодая, прочитав роман, написала мне про последнее правило, что если бы она всю жизнь инстинктивно ему не следовала, её давно не было бы в живых.