* * *

Эх, и на что мы потрачены.
Тихо гниет утиль.
Видишь в разводах ржавчины
ложку прощальной кутьи
в пальцах друга сердешного.
Воздух полон трухой.
Стол, накрывавшийся к вечеру,
пройден к утру сохой.
Сохнет межа под лампою,
в чашке пророщен чай.
Кровь прогоняется клапаном
под бормотанье врача
по кольцевым артериям,
что ни кювет – то жуть.
На вот – стучи по дереву,
чтобы туда не нырнуть...
Выводы геодезии
о заповедной земле
вечно грешат претензией,
но не к самим себе.
В саван одели дворника,
а ведь хотел в пальто:
я за бутылкой, мол, орликом,
да насмерть сбило авто.
Ты ж промышляешь строчками –
ищешь потоньше смысл,
можно подумать, скорчившись,
станешь, как чешский сервиз.
Липнет к стеклу снежинка,
но ей отведен лишь миг.
Смотришь в тетрадь с ошибками –
тоже мне ученик.


* * *

И падал снег, и западала клавиша,
чернели гроздья, но не в нашем сне,
где зябкая рука искала варежку,
как век назад разбитое пенсне.
Куда ни заводила эта песенка
под заурядный аккомпанемент,
а нам казалось, что выходит весело
и ничего азартней в мире нет.
Кричали птицы голосами мертвых,
которым отменили кислород,
как средство словооборота,
хотя возьмешь ли слово в оборот.
Здесь проводами небо зарешечено –
смотри-смотри: с овчинку вновь оно.
Опять себя накручивают счетчики,
а нам платить за это вот кино.
И шла война по головам прохожих,
внезапно поскользнувшихся на льду,
и колкий ветер когтем вел по коже,
допытываясь: how do you do?
А песенка-то – дрянь, сказать по правде,
но лучше не сумели сочинить.
Стареют стены школы за оградой,
где за иглой не поспевает нить...


* * *

Косарь – коса – кошу –
заданный алгоритм.
Птицы летят на шум,
происходящий внутри,
в каждом клюве – перо
и в каждом глазу – свеча.
Мысленный Эдгар По
в пепельной маске врача
перелистнет закат,
став золотым жуком,
как и все те, что висят,
стянутые шнурком,
над упокой-травой
в заданный день и час.
Шапка горит, и вор,
чувствуя, как горяча
сорная голова –
входит по горло в пруд,
но погасить едва
ль сможет он пламя тут…
Ветер с границ сильней,
чем предсказал прогноз.
Ложкою в киселе
вязнет немой вопрос
про адреса воды,
где от теорий – сушь.
Ложкой мешать одним,
а вот хлебать кому ж?


* * *

А жил бы рядом с морем –
пропах бы той треской,
что монотонно с мола
ловил бы день-деньской
в провинции, где скоро
забудут в шуме волн
не то чтобы канцоны,
но даже сам канон,
поскольку все развязней
в таверне черный ром
и проводок до часа
припаян серебром...
Сел в поезд бы, уехал,
сошел бы бог весть где,
все стало бы не к спеху,
размешанным в воде.
Мечтал бы на террасе
под метроном цикад
о чем-нибудь прекрасном
но взятом наугад,
да это – только книжки,
прочтенные тогда,
когда зимы излишки
всем стоили труда.
Бормочешь чьи-то строчки,
сулящие муссон,
а сам – как рваный почерк –
упрям, но невесом.
В империи родился –
в империи умрешь.
Бегут по кругу числа,
мерцает Малый Ковш.
В провинции без моря –
все та же глухомань,
есть и треска, и мойва,
хоть чаще – требуха.