Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ГЕОРГИЙ КУЛИКОВ


Эхо случайной находки



Ретродетектив


Продолжение. Начало в "ЛГ" № 12

– Далее, – продолжал Строгов, – нашим руководством принято решение образовать межведомственную группу по расследованию этого дела. Вопрос сегодня согласован с руководством МВД СССР. От вашего ведомства выделен опытный оперативник из московского главка, в помощь ему я бы хотел включить в состав этой группы и Евгения Сергеевича Кудрина, вашего, Николай Иванович, оперативника, который начал вести это дело.
Кудрин вздрогнул от этих слов, его первый раз на таком уровне назвали Евгением Сергеевичем.
– Но он только начал работать, – возразил Николаев, – без году неделя как из школы милиции.
– Вот и хорошо, – сказал Строгов, – взгляд не замылен, молодой, задористый.
– Возражений нет, – тихо ответил Павел Иванович, – ему будет полезно сразу таким делом заняться.
– Вот и хорошо, – подтвердил Строгов, – откомандируйте Кудрина завтра же в моё распоряжение.
Возвращались в отделение милиции в полном молчании. Павел Иванович что-то бубнил про себя, мол, а кто будет заниматься на подведомственной Кудрину территории и всякое такое. Но в итоге, когда зашли в кабинет к Николаеву, тот обнял Женю и сказал, что надеется на него и что не боги горшки обжигают. Он пожелал по-отечески успехов и попросил зайти ко Льву Алексеевичу для напутствий.
Целый вечер Женя просидел в кабинете с Ерихиным. Лев Алексеевич по-доброму разжёвывал его возможные действия, как поступать в тех или иных ситуациях. В завершение он налил им обоим по стакану водки, они выпили, закусили старым знакомым Жене сухарём, который на цепочке был привязан к сейфу и казался вечным, и разошлись по домам.
Утром Кудрин, как было согласовано, прибыл на площадь Дзержинского. В кабинете у полковника Строгова уже находился моложавый человек, но старше Кудрина.
– Знакомьтесь, майор Корнеев Дмитрий Дмитриевич, – представил его Строгов. – Ты, Кудрин, поступаешь в его распоряжение.
– Кудрин Евгений, – промямлил Женя.
– Так, мужики, за дело, – сказал Строгов. – Первое – мне сообщили, что нашли в Калуге адрес сестры киоскёра. Фамилия у неё уже, конечно, другая, но немедленно оба выезжайте туда и опросите её: что она знает о брате. Второе – немедленно дать информацию по всем отделам милиции водного, авиационного и железнодорожного транспорта о приметах киоскёра на предмет его задержания. Третье – следует запросить все медицинские учреждения, морги, медицинские стационары о возможном нахождении там Дольникова. На второе и третье вам три часа, а потом – в Калугу. Завтра днём в двенадцать ноль-ноль собираетесь у меня в кабинете. Все.
– Ничего себе напор, – подумал Женя, – но это интересно, и даже очень.
Пока ехали в электричке, Женя и Дим Димыч, как он окрестил старшего по званию и их тандему, успели о многом поговорить. Оказалось, что майор тоже окончил московскую среднюю специальную школу милиции и учились они хотя и в разное время, но у одних и тех же учителей. Только у Корнеева уже была за плечами Высшая школа милиции и он работал старшим опером в МУРе. Женя не хотел отставать и немедленно поделился с Дим Димычем своим планом о поступлении в будущем году на заочку в Высшую школу МВД. В общем, контакт был найден, и у Кудрина поднялось настроение.
Калуга, хотя и была южнее Москвы, встретила их дождём и ветром. Видимо, мелкое дело, каких не бывает, после попадания в центральный аппарат оборачивалось подключением начальства на всех уровнях, потому что на вокзале их ждал кортеж в лице заместителя начальника УКГБ области подполковника Ветрова и заместителя начальника местного УВД полковника Иванова. Быстро добравшись до здания УКГБ, Корнеев с Кудриным проинформировали о цели своего визита, местные начальники не задавали много вопросов. Аудиенция прошла быстро, и на любезно предоставленной им машине ребята отправились по установленному адресу к Вере Николаевне Рощиной, сестре Дольникова.
Дверь им открыла довольно пожилая женщина с проседью в волосах и утомлённым взглядом, особенно, в общем, ничем не примечательная, каких много можно встретить в очередях и на автобусных остановках. Трудно было бы предположить, глядя со стороны, что у неё может быть семейная тайна. Когда Женя с Димычем рассказали о цели своего визита, она была искренне удивлена. С братом они уже не общались много лет из-за его нелюдимого характера. Последний раз виделись лет пять назад, когда он приезжал на похороны их двоюродной сестры. Вера Николаевна недолюбливала Павла за нелюдимость, закрытость. С родственниками, которых и так мало осталось на этой земле, общаться не хотел, да и к ней самой не испытывал братских чувств. Когда ей сказали, что Павел Петрович пропал, она даже бровью не повела, только и вымолвила: "Жизнь всё расставит на свои места, хоть он мне и брат, но его служба у немцев у меня всегда вызывала отвращение".
– Да, – сказал Корнеев, не показав своего удивления, как будто каждый день приходилось слушать такие откровения, тянувшие на отдельное расследование, – но ведь он искупил кровью, воевал в партизанах, награды имеет.
– Пусть так. Но не могу я через себя переступить. – Чувствовалось, этот разговор ей трудно давался, мало кому приятно сообщать о своих близких подобные вещи, да и жить с этим. Всё-таки город не так велик, чтоб затеряться, один узнает – все будут знать, потом костей не соберёшь, пальцем будут ходить показывать или за глаза обсуждать. И, видимо, редкие встречи с братом бередили её старую рану и укоряли в утраченных родственных чувствах.
– Ну, это вы сурово, – пытался возразить Женя.
– Пусть сурово, но что есть, то есть, – сказала она, тяжело уронив на колени руки.
– Послушайте, а может, у него были друзья какие-нибудь, с кем он мог общаться? – спросил Женя.
– Да не было у него друзей, – ответила Вера Николаевна, – а хотя погодите, некоторое время тому назад его разыскивал однополчанин один, он приехал в Калугу, пришёл ко мне и спрашивал московский адрес Павла. Он сказал, что нашёл меня, потому что когда-то брат дал ему мой адрес. Тогда это не показалось мне странным, ну я и дала координаты брата в Москве, всё же однополчанин.
– А какой он из себя, – спросил Кудрин, – может, какие приметы особенные?
– Да нет, такой же угрюмый – бирюк, хотя постойте, у него на лбу большой шрам, и ещё я заметила, что на левой руке, кажется, ну, знаете, на запястье, татуировка "wert". Я почему запомнила, меня же Верой зовут, – сказала она.
– Ассоциативно, – подумал Кудрин.
– Он ещё сказал, – поспешно добавила, – что работает где-то в бане в Москве, в Дандунах или Калтунах... и зовут его Степаном.
– Может, в Сандунах? – перебил Корнеев.
– Может, и в Сандунах, точно не помню, только этот Степан просил, чтобы я передала брату, когда увидимся, где его, однополчанина этого, искать. И ситца на прощание мне подарил хорошего, этот отрез я до сих пор храню.
– Спасибо вам большое, а может, ещё чего вспомните? – пытался дожать невозможное Женя.
– Да нет, больше ничего не помню, – ответила Вера Николаевна, давая понять, что устала и хочет закончить неприятный разговор.
Ничего не оставалось, как попрощаться и уйти.
Поблагодарив коллег из Калуги, гости сели в электричку и поехали обратно в Москву в приподнятом настроении. Женя почти всю дорогу травил анекдоты, отчего Корнеев страстно хохотал, и Жене было от этого весело и беззаботно.
На следующий день они долго, в деталях докладывали Строгову о результатах своей командировки в Калугу, обращая внимание на мелочи, на первый взгляд ничем не заслуживающие внимания.
Строгов выслушал их, затем кому-то позвонил, и через несколько минут в кабинет вошёл среднего возраста человек ничем не привлекательной внешности.
– Подполковник Разумов, – представился он.
– Послушай, Борис Фёдорович, тебе ничего не говорит слово или кличка "wert"? – обратился он к вошедшему. – Ты же был в партизанском отряде в Белоруссии во время войны?
– Постойте-постойте, Иван Данилович, так это же зондеркоманда националистов, свирепствовавших во время оккупации Белоруссии в районе Гродно. Сколько на их счету безвинной крови – не сосчитать, отморозки, одним словом, и только.
– Вот, – ответил Строгов, – пасьянс начинает складываться.
Он коротко рассказал Разумову о человеке с наколкой "wert" и приказал прошерстить все московские бани и особенно Сандуны на предмет розыска этого Степана, хотя имя его может быть вымышленным. Срок поставил два дня и не более.
Женя про себя отметил, что уж очень силён полковник, всё у него горит, и от души позавидовал такой хватке.
– Берите себе, Иван Данилович, в помощники сотрудников нашей группы, коллег из милиции, – он кивком головы показал на Корнеева и Кудрина, – выполняйте, сбор через два дня, как сказал, в десять у меня.
На следующий день распределились по баням. Женя целый день просидел в Даниловских банях, упарился до предела, оставив на полках не один килограмм, но человека с такой татуировкой не нашёл. На следующий день он парился уже на Шаболовке, и также безрезультатно. Зато приобрёл новые знания на предмет, чем берёзовый веник отличается от хвойного и жигулёвское пиво от хамовнического.
Лишь к вечеру в кабинете Разумова раздался звонок, из которого стало ясно, что нашёлся в Сандуновских банях некий гражданин по имени Степан Возняк, у которого на руке была татуировка "wert".
– Так, – сказал кому-то Разумов, – сразу брать не будем, санкционирую за ним наружное наблюдение. По часам, по минутам дайте мне весь расклад, куда он ходит, с кем встречается.
– А вам, ребята, – обратился он к Корнееву и Кудрину, – на завтра задание – целый день париться в Сандунах. Вас выведут на Возняка наши сотрудники: просто наблюдайте, фиксируйте любые его контакты, парьтесь, даже можете и пивка позволить, чему я очень завидую. И никакой самодеятельности, слышите? Ни при каких обстоятельствах, – завершил Разумов свой монолог. – А сегодня, в двадцать два ноль-ноль – совещание у Строгова.
Когда вышли от подполковника, оба были ошарашены напором и натиском соседней конторы. Корнеев вообще не находил себе места:
– С этой парилкой никакой личной жизни! Только договорился завтра встретиться с девушкой, так нет, опять баня, будь она неладна. Я уже отмылся на несколько недель вперёд.
– Знаешь, Димыч, ты ещё всё успеешь, – улыбаясь сказал Женя, – а вот как в том анекдоте, Кузьмич в свои 95 лет мог лишь с интересом наблюдать, подглядывая в женской бане: поскользнутся ли они на подброшенной им банановой корке...
– Не смешно, – буркнул он, – тебе бы поржать, а мне что девушке сказать?
– Ну, соври, что у тебя оперативное совещание.
– Да иди ты, в бане, что ли? – усмехнулся Корнеев.
В двадцать два часа они были уже в сборе в кабинете полковника Строгова.
– Ну, вот что, товарищи, – строгим голосом сказал Строгов, – нами установлено, что Степан Возняк, а настоящее его имя Стефан Войтович, – пособник фашистов, действительно служил в зондеркоманде националистов, и есть реальное предположение, что он может быть причастен к подготовке схрона обоза в деревне Стреш- нево. Вот что, Корнеев и Кудрин, вы уже спелись и вместо завтрашней бани в Сандунах вылетайте-ка утром в Гродно. Там вас встретят наши коллеги, отвезут в пансионат ветеранов войны. В этом пансионате живёт Фёдор Ильич Масе- вич, ветеран партизанского движения в Белоруссии, он во время войны как раз воевал в тех местах, да и Стрешнево хорошо знает. Подполковник Разумов полагает, что именно он может дать нам недостающую информацию. Поговорите со стариком, заслуги его вспомните, не перебивайте, всё слушайте внимательно. Ему будет приятно, что востребован, может, беседа его наведёт на подробные разговоры, а нам это может помочь. Всё, вы свободны.
Всё складывалось, как в сказке про щучье веление: с утра уже Корнеев с Кудриным летели самолётом в Гродно, там уже ждала машина, которая отвезла в город, а оттуда – сразу в пансионат.
Фёдор Ильич Масевич оказался очень душевным человеком, сразу предложил по сто грамм для знакомства. Кудрин попробовал было отказаться, но Фёдор Ильич так запротестовал, что деваться было некуда. Сначала сто грамм, потом двести, дойдя до трёхсот, Фёдор Ильич разговорился по полной. Он охотно вспоминал всё в невероятных подробностях, но когда Корнеев мягко подвёл тему к фашистскому обозу, старик мгновенно посуровел, стало понятно, что эта тема не доставляет ему удовольствия.
– Да, забудешь тот обоз, как же! В бою с полицаями я потерял лучшего друга. Вот ведь как, самое страшное прошли, до освобождения Белоруссии дожили, а тут... Эта зондеркоманда дралась насмерть, как сто чертей, видно, ей было за что. Партизаны потеряли добрую часть отряда, но всё равно упустили её. В живых, правда, осталось не более трёх-четырёх карателей, но им удалось уйти.
– Фёдор Ильич, а куда они могли уйти, тем более такие обескровленные, как далеко от Стрешнева? – спросил Корнеев.
– Да ушли-то, может, недалеко, там уже наша регулярная армия наступала, деваться было особенно некуда, – ответил Масевич.
– Значит, – предположил Женя, – обозы прятали либо где-то в самом Стрешневе, либо рядом.
– А по-другому и никак, – согласился Масевич. – А почему вдруг вы сейчас этим заинтересовались, было разве что-то ценное в обозах? Выходит, не простой это был бой?
– Да всякое добро, – сказал неуверенно Женя.
– Отнятое у жителей близлежащих сёл, – моментально подоспел на выручку Димыч.
Старик успокоился и не стал докапываться до истинных причин разговора.
– Ну, понимаю, нелюди они, – задумчиво подытожил он.
– Фёдор Ильич, а вам ничего не говорит имя Стефана Войтовича? – вернулся к разговору Корнеев.
Масевич немного помолчал:
– Это страшный человек, сколько хороших ребят пострелял, но среди убитых его не было, видать, ушёл с обозом. У них у всех была татуировка "wert", видимо, думали про себя, что вечные и будет им при фашистах почёт, но всё вон как повернулось, теперь они меченые. Да, у Войтовича ещё шрам такой должен был на лбу остаться, метка – ни с кем не перепутаешь. Её оставил ему, гаду, один добрый хлопец. У полицаев этих был ещё начальник Гришка Корбут, бывший киномеханик из Гродно, вот кто был пострашнее всех в зондеркоманде, на расстрелы лично сам вызывался, словно для него это нормальное дело было. Ничем не гнушался, выслуживался перед немцами.
– А вы, Фёдор Ильич, случайно не встречали никого из этой зондеркоманды после войны? – наугад спросил Кудрин.
– Знаете, несколько недель назад моя свояченица из Стрешнева вроде как видела в селе Пашку Дольникова, прислужника Корбута, но, может, обозналась, ведь времени много прошло, – ответил Масевич.
– А что вы скажете про Дольникова? – без лишних разговоров, беря быка за рога, спросил Кудрин, словно только что они говорили не о Войтовиче с Корбутом, а о Дольникове.
– Да он был никакой, как наши говорили, в расстрелах не участвовал, всё прятался, вроде бы совестливый был, но там кто его знает, – ответил Масевич.
– Нам бы вашу свояченицу увидеть, – попросил Кудрин.
– Так это легко можно сделать, она так по-прежнему в Стрешневе и живёт, в последнем доме у леса, Анна Егоровна Сбитнева. Скажите ей, что вы от меня, привет передайте, она и расскажет, что знает, – сказал Масевич.
К этому времени разговора стало заметно, что напиток и усталость взяли своё, и Фёдор Ильич стал клевать носом – засыпать. Пора было прощаться. Поблагодарив его и пожелав всего хорошего, Корнеев с Кудриным, не теряя времени, направились в Стрешнево. Им казалось, что информация сама плывёт в руки, вот-вот и случайно образовавшаяся свояченица наведёт их на что-то важное, ключевое во всём деле. Эта волна успеха заставила их торопиться. В Стрешнево они приехали уже к вечеру, местные товарищи пригласили их на ужин, но, зная белорусское гостеприимство и чем оно может закончиться, оперативники поехали за удачей к свояченице Масевича.
Встретила их довольно пожилая женщина, услышав про привет от Фёдора Ильича, она обрадовалась, захлопотала и радушно пригласила ребят в дом, в чистую большую комнату, указала на лавку под образами. Как смогли, Женя с Дим Димычем объяснили цель своего приезда и сразу приступили к расспросам о Дольникове.
Анна Егоровна оказалась женщиной словоохотливой, долго рассказывала про жизнь селян в оккупации, пока наконец не дошла до встречи с Дольниковым.
– Был Павел тут, и через много лет его узнала. Смотрю, идёт к лесопилке, это несколько недель назад как раз. Наша лесопилка старая, работала и до войны, и во время неё, и после недолго. Дольников там работал в довоенное время. Мне показалось, что он узнал меня и даже улыбнулся. Ну и пошёл своей дорогой, а больше я его и не видела.
– Анна Егоровна, а далеко ли эта лесопилка? – спросил Корнеев.
– Да нет, в двух километрах от деревни, если ехать прямо по дороге, в неё и упрётесь, – объяснила Анна Егоровна.
– Скажите, а ещё кто-нибудь теперь из жителей села есть, кто жил при немцах в оккупации? – спросил Кудрин.
– Вы знаете, – тихо сказала Анна Егоровна, – через два дома от меня живёт бабка Шура, её все называют колдуньей, и лет ей под девяносто. Она ни с кем не дружит, ни к кому не ходит, затворница, одним словом. Всю жизнь прожила старой девой – одна, ни мужа, ни детей. В прошлом году у неё коза убежала, и это для неё было трагедией. Она тогда ко мне и обратилась за помощью; нашла тогда я её козу в лесу, уж как она меня благодарила. Скажите ей, что это я вас послала, может, она и расскажет что-нибудь, что вас интересует. В 1944 году, когда наши наступали, она выхаживала какого-то раненого мужика. Поговаривали люди, что тот мужик не наш, не советский, а вроде бы как полицай. Но точно не могу сказать, да и она ничего не говорила никому. Зайдите к ней, может, и разговорите её, но поначалу наколите дрова – она будет счастлива.
День хоть и заканчивался и ребята валились с ног от усталости, информация поступала так легко, цель поездки, казалось, оправдается одним днём. Ради этого Дим Димыч и Женя готовы были колоть дрова хоть в ночи.
От Анны Егоровны ребята сразу пошли к бабке Шуре.
Покосившийся в сторону и почерневший от времени дом бабы Шуры производил грустное впечатление: под фундаментом виднелись короткие столбы, на которых он стоял, забор был наполовину разрушен, а одиноко стоявшие прутья с торчавшей на них проволокой напоминали часовых, охранявших эту избушку на курьих ножках.
Дверь им открыла старая женщина, одетая в стёганую телогрейку, и на голове её красовался выцветший от времени пуховый платок. Удивительно контрастные были соседки. Яркая, словоохотливая, можно даже сказать, болтливая свояченица Масевича, тётка, как смачно говорят о таких в деревне, которой до всего есть дело, за словом в карман не полезет. Бабка Шура, наоборот, была замкнута, вещь в себе. Возможно, когда-то она была красавицей, какая-то тайна сохранялась в ней даже в глубокой старости: высокая, прямая, несмотря на возраст, поджарая, напоминала старуху-графиню из "Бронзовой птицы". Хозяйкой замка она, конечно, не была, но весь её облик выдавал хуторянку, сильную, жилистую, привыкшую к жизни на отшибе, ближе к лесу, во всём полагавшуюся на себя и не ждущую добра от соседей и случайных незваных гостей.
Поначалу разговор не клеился, но словечко о том, что они от спасительницы козы, от Анны Егоровны, сделало своё дело. Строгая бабка размякла и пригласила хлопцев в хату на чашку чая, мягко шаркая валенками.
– А зачем вам надо, милки, ворошить старое, сколько времени прошло? – спросила бабка Шура, не совсем поняв, чего от неё хотят неожиданные гости.
Женя, наученный опытом разговора с Фёдором Ильичом, на этот раз уже придерживался простой версии. Он объяснил женщине, что они разыскивают полицаев, служивших у фашистов, которые везли награбленное у простых людей на двух подводах и которые здесь где-то останавливались.
– Ну, это было как раз в то время, – начала бабка Шура, – когда наши наступали. Как-то под вечер в деревне появились полицаи на подводах, и впереди шёл высокий немец. Полицаи-то были наши, деревенские: Стешка, здоровый детина, Пашка чернявый, Гришка, их начальник, которого они слушались, да ещё двое какие-то. Аккурат у моего дома они развели костёр и стали готовить еду. Тогда ещё Гришка зашёл ко мне и попросил самогону, они ведь тогда уже вежливые были, наши им хвосты накрутили. Что делать? Отдала полбутыли самогона, и он ушёл, а где-то через полчаса раздались выстрелы. Выхожу во двор и вижу, что они стали стрелять друг в друга. Ну а потом ко мне в хату Пашка чернявый и Гришка внесли всего израненного Стефана. Я его перевязала, а они сказали, что придут за ним, но так и не пришли. А через пару недель Стешка стал на ноги и ушёл, больше я его не видела.
– Скажите, бабушка, – спросил Женя, – а больше вы этих мужиков не видели, не появлялись они в Стрешневе?
– Да нет, не видала, – задумалась о чём-то баба Шура, – а вот говорят, что Пашка чернявый вроде бы появлялся здесь недавно.
– Кто говорил? – ухватился Корнеев.
– Да не помню я, и устала уже от расспросов. Говорили – и всё, – отрезала баба Шура, давая понять, что разговор окончен.
Что могли, они уже узнали, ничего не оставалось делать, как закончить разговор. Поблагодарив бабу Шуру, Корнеев с Кудриным наконец поехали в сельсовет, отдых они заслужили.
Прежде чем сесть за обильный стол, накрытый местными товарищами, Корнеев попросил местных коллег на завтра прислать сапёров с миноискателями и несколько человек в подмогу для розыска схрона, а Женя вспомнил вдруг, что дров-то бабе Шуре они так и не нарубили, и ему стало от этого грустно и как-то не по себе.

Окончание в следующем номере