К русской истории, к русскому сознанию (не забывая о его "всемирной отзывчивости"!) обращена книга Юрия Полякова "Желание быть русским". Поскольку тема государствообразующего русского народа, его судьбы в собственной стране почему-то с давних пор считается в нашем Отечестве деликатной, "неполиткорректной", фактически табуированной в информационном пространстве (как раз и принадлежащем тем самым "цензорам"), то и поднимать разговор по этой проблеме мало кто отваживается, что называется – себе дороже, наживёшь врагов и мелких, и влиятельных, попадёшь в их "чёрные списки". Берясь же за эту тему, даже такой известный писатель, как Юрий Поляков, драматург, остроумный и бесстрашный публицист, общественный деятель, медийный человек, – открыто называя вещи своими именами, приводя неопровержимые болезненные, замалчиваемые исторические факты, используя документальные и литературные источники в своих доводах, – всё-таки вынужден проявлять известную выдержку. Деликатность проявлена уже в самом названии, в котором слово "желание" звучит несколько извинительно, как будто речь идёт о приставном стуле в театре, где на чужом балу жизни все места заняты. Хотя здесь уместен только категорический императив: "Быть русским!"
Логика создания этой книги (справедливо называть её "многолетний труд писателя") понятна. Юрий Поляков на всех этапах современной истории, свидетелем и действующим лицом которой он был, при всех сменах замысловатых идеологических курсов оставался верен себе. "О патриотизме я писал тогда, – говорит он, – когда само слово "патриот" было почти бранным, а теледикторы если и произносили его, то с непременной брезгливой судорогой на лице. Не знаю, откуда взялась уверенность, что строить новую Россию следует на основе стойкой неприязни к Отечеству, но могу предположить: идея исходила от тех политических персонажей, которые видели в РФ лишь факторию для снабжения цивилизованного Запада дешёвым туземным сырьём. С патриотизмом боролись так же истово и затейливо, как прежние воинствующие безбожники с религией".
Также понятно – почему публицистика, историческая публицистика, разумеется, поскольку: "Статьи и эссе, точно предохранительные клапаны, позволяют литератору выпустить лишний пар – социальный гнев, ярость оскорблённой нравственности, мимолётную обиду на подлость эпохи, тоску бытовых неурядиц... Художник имеет право на пристрастие, но без гнева".
Эту книгу трудно пересказывать, её надо читать. Поэтому и дана к моим заметкам рубрика "Перед чтением". Она является как бы неким вводным предварением к погружению в непростую проблему исторической несправедливости, связанную с положением русского народа на собственной земле, причём как в дореволюционные времена, так и в советскую и постсоветскую эпохи. При этом умный автор (а глупый наколбасил бы тут непременно!) прекрасно отдаёт себе отчёт: "Этническая самоидентификация – категория тонкая: нажал – и сломал. Она, подобно любви, не терпит принуждения и навязчивости. Русским, как и нерусским, никого нельзя назначить или обязать быть. Можно пытаться. А толку? В основе этнического самоопределения лежит желание человека принадлежать к данному народу, в нашем случае – "желание быть русским". Чем объясняется такое предпочтение – генетикой, культурой, языком, комплексом причин, – пусть разбираются специалисты. Нам важно другое: с нежелания или боязни людей принадлежать к тому или иному этносу начинается исчезновение народа. В нашем случае – русского".
Уместно, хотя вряд ли будет услышано недоброжелателями, и авторское предупреждение: "Не волнуйтесь, друзья, автор – не русский националист, а скорее русский заботник – есть у Даля такое хорошее словцо. И заметки эти написаны именно с позиций русского заботника. Поверьте, таких заботников немало по всей стране и за рубежами. Я, к вашему сведению, прилежно выполняю совет Гоголя литераторам – "проездиться по России".
Назову только несколько главных, на мой взгляд, мыслей из книги Юрия Полякова, без которых невозможно понять суть многовековой отечественной истории. Это, во-первых, историософский и духовный (религиознодуховный) аспект вопроса: "У русских имелся, если хотите, особый, в чём-то мистический "завет" с государством, пронесённый сквозь тысячелетие. Наши предки рано поняли: на бескрайней равнине мы, окружённые кочевниками и агрессивными иноверцами, можем сохраниться как народ только в жёстких обручах державы – "наряда", по летописному слову, которое понималось гораздо шире, чем "порядок". Призвание на княжение Рюрика (возможно, балтийского славянина) объясняется именно этими обстоятельствами. Этим же объясняется и тот факт, что мы прощаем Кремлю излишнюю суровость и неудачи во внутренней политике, если ему удалось организовать отпор иноземному посягательству".
Другая мысль, красной нитью прошивающая всю книгу: "Если ты боишься или стесняешься вслух назвать себя русским, ты почти уже перестал быть им". Это как щит от всех невзгод исторических, от всех нападений лукавых искусителей и клеветников России. Тут – как всегда на Руси – либо ты со щитом или на щите, а вместе с тобой и твоя Россия!..
Среди болевых точек – существенный урок, который не был извлечён из территориально-национального устройства государства: "Именно по национально-территориальным швам, сиречь по "союзным" границам, часто условным, непродуманным, продиктованным политическим моментом, и лопнул СССР. Оказалось, запретную игру "в самоопределение вплоть до отделения" никто и не думал забывать, включая руководителей равноправных республик", при этом "русские вообще не воспринимали себя народом, имеющим отдельные этнические интересы, все свои планы и устремления связывая с многонациональной страной. Так их воспитали история, церковь и власть, не только советская". И именно этому народу кричали со всех неблагодарных окраин рушащейся империи: "Чемодан, вокзал, Россия!" А была ли у русских своя Россия – вот в чём вопрос!
Помнится, самым опасным советская власть считала в СССР так называемое почвенническое направление в русской литературе, видя в русских писателях проявление "русского национализма", а по сути, боясь и удушая ростки национального возрождения на родной земле, достаточно вспомнить омерзительную русофобскую статью "Против антиисторизма" партийного идеолога Александра Яковлева, надолго перекрывшего кислород патриотически мыслящим русским деятелям культуры. Даже "тихая лирика" с голосом Николая Рубцова, Владимира Соколова, Николая Тряпкина объявлялась опасной. "Поэтами русской резервации" назовёт их Юрий Кузнецов. Ю. Поляков, говоря об этой неискоренимой тенденции, перебрасывает мостик в век девятнадцатый: "Напомню, что многие активные славянофилы, такие как братья Аксаковы, состояли под негласным надзором полиции и жёстко цензурировались". И объясняет этот страх власти: ".главная опасность заключалась в русском народе, в его имперском инстинкте, в том мистическом завете с государством".
И здесь, конечно, обозначается наиболее важная и глубинная проблема всей российской истории о роли личности в этой истории и об отношении власти и народа, а фактически о пропасти между ними. Поражает только удивительное качество русского народа – незлопамятность. О нём не вспоминают, так сказать, в спокойные и более-менее сытые и тучные времена. Ему отводится едва ли не второстепенная роль во властных элитах, в общественно-политической иерархии. Но когда наступают времена испытаний, годины лихолетья – именно русский народ становится объединяющей силой, забыв обо всех обидах и несправедливости по отношению к себе, именно он является ратным и духовным творцом очередной победы над очередным вражеским нашествием двунадесяти языков на его Родину. Как справедливо замечает Ю. Поляков: "А Генералиссимус на победном банкете в 1945 году произнёс отдельный тост за русский народ и его долготерпение."
И всё же, читая мужественную и честную книгу Юрия Полякова, не будем впадать в уныние. Учителями Полякова в поэзии были фронтовые поэты, о которых он писал, которым посвящал стихи. Он один из немногих в послевоенном поколении, кто написал десятки стихотворений о Великой Отечественной войне, вошедшие в самые престижные поэтические антологии. Память о тех учителях, о победителях в самой кровавой битве не даёт права терять веру в Россию, в свой народ. Ведь "мистический завет" связывает нас и с нашими учителями, с живыми, какими мы их знали, и с теми, кто остался на полях сражений. И пушкинское "бывают странные сближения" – порой приобретает поразительную реальность.
Составляя антологию военной поэзии, я обнаружил фронтового поэта Юрия Полякова, погибшего в двадцатилетнем возрасте в боях на подступах к Ленинграду. И вот, читая книгу "Желание быть русским", я вспомнил замечательные строки погибшего поэта, которые промыслительно словно благословляли через годы своего полного тёзку, говоря ему, что он не один в своём сегодняшнем служении России и что отступать нельзя: