ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Дрожит машина братьев Райт –
Мотору верная фанера;
Но инженер на инженера
Глядит уверенно: alright!
Еще не время для войны,
И небеса обетованны;
Но обещают расставанья –
И обещаниям верны -
Три неделимые оси,
Осенних дней гроза и диво.
На синем блюде объектива
До нас, фотограф, донеси
День первый и последний день –
Где блещет тучка золотая
И век летит, перелетая
Из света в тень.


***

Переменив обряд и норов,
наряд положенный надев,
на положении non-native
ты пребываешь не у дел.
положим, доля эмигранта
неутешительна, пока
приходится на горстку грунта
родного – пригоршня песка
заморского; зато вершина
горит, и манит вышина:
затем, что жизнь несовершенна,
точнее – не завершена,
но выражается перфектом
ее движение вовне –
и непреложным этим фактом
оправдана вполне.


***

Город не сдал позиции. Город пуст.
Столп и досель соседу грозит, как перст.
Ангел часу в шестом заступил на пост,
выпрямился в рост.
Справа, в разливе, в ступке елозит пест,
"Шо6 вам..." – ворчит чухонка и морщит нос.
Ангел крестом замахивается: "Брысь!
Ты это дело брось!"
Слева, в заливе, злится веселый бриз
и с боссановой схлестывается блюз.
Мне ничего не видно ни вдаль, ни вблизь;
мокрая прядь волос
лезет из-под фуражки (к чертям устав).
Мой часовой ни капельки ни устал.
"Быть ли пусту, служивый, месту сему?" -
Я говорю ему.
"Быть – золотым и пламенным! Нынче в пол-
неба пылает адмиралтейский шпиль;
вон у Петра и Павла петух пропел –
враг уже отступил,
Стражу несет отряд у морских ворот
триста-который-год".
Он поправляет форменный отворот.
Смотрит вперед.


***

А когда на рассвете лег
ветру в ноги зеленый луг –
сводом выгнулся потолок,
изогнул односкатный лук.
Вьется весточка на стреле,
что нацелена в облака:
"Мы в осаде. Пошли земле
хлеба, яблок и молока;
пропитания – до зимы;
подкрепления – за плечо;
И тогда, обещаю, мы
простоим еще".


***

Навалило снегу – до крайней Тули\
А на днях ко мне намело Катулла.
ОН, болезный, плюхнулся мимо стула,
был измучен И удручен,
говорил: "Послушай, какое дело:
Passer mortuus est meae puellae,
Passer, delioiae meae puellae...
- Ну а я-то, а я при чем?"
Я чайку на кухне сообразила,
но поэт не пил и глядел уныло.
Говорил, что милая изменила,
что ни совести, ни стыда, говорил:
"Совсем расшалились нервы:
До того люблю – придушил бы стерву.
Не беда, что я у нее не первый:
Не последний – вот в чем беда!"
Поняла я с ходу, что дело худо,
Говорю: "Послал бы ее... послушай,
Поселись поближе, возьмись-ка лучше
За родной Геликонский гуж,
Потому как бабы у нас не хуже.
А в четверг Вергилий зайдет на ужин –
Будет выть про битвы и ныть про мужа
(Если только позволит муж)".
Только тут Катулла как ветром сдуло:
То ли зря Я мужа упомянула,
То ли тень Вергилиева мелькнула
Неэпически перед ним?
Облачен в диванное покрывало,
Он смотался, словно и не бывало,
В направленье Киевского вокзала
Поджидать электричку в Рим.
Навалило снегу снаружи добро!
Поднялась я с рожею дуже храброй,
Отложила книжку, взялась за швабру:
Разобрали совесть и стыд,
Потому – в прихожей пора прибраться,
А не то припрется какой Гораций.
Ради мужа можно б и не стараться,
Но поэзия не простит.


CHIBA CITY BLUES

Куда не следует нос не суй
И ереси не неси.
В люминесцентной сети Нинсей
(Night City; long time no see* -
И не видал бы еще сто лет) –
прожектор в пустом порту
лучом, отточенным, как стилет,
врезается в темноту.
Прищурившись, из последних сил
высматриваю кусок,
в кислотной мороси Тиба-си
прожженный наискосок:
над тусклыми куполами, над
осколками облаков
колючий блик, опалив зенит,
качнулся и был таков.
Пускай в стотысячный раз пусты
карманы – спасибо за
неоновую фрезу звезды,
прорезавшей небеса,
за то, что отблеск ее дрожит
на плоскости голубой;
за право – может, и не прожить,
но сдохнуть самим собой.


***

Не обману, не изменю
земной косноязыкой твари.
Как эти звери, горы, травы
произрастали без меня?
О чем – во сне ли, наяву –
стонал залив, обледенев, и
переговаривались нивы
без перевода моего?
И днем и ночью начеку:
В ущелье вздрагивают глыбы,
Ворочаются бычьи губы,
Ворчат горошины в стручке,
но строчкой тянется горе
через нагорья и равнины
над горечью непониманья –
прямая речь.