Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

СЕРГЕЙ РЫБКИН


Сергей Евгеньевич Рыбкин родился в 1995 году в городе Воронеже. Окончил экономический факультет Воронежского государственного университета. Публиковался в журнале "Подъём", альманахе "Балкон". Участник Воронежских областных совещаний молодых литераторов (2016, 2018), Всероссийского совещания молодых литераторов (г. Ульяновск, 2018). Член Совета молодых литераторов при Союзе писателей России. Лауреат Национальной премии для молодых авторов "Русские рифмы". Живет в Воронеже.


В ОЖИДАНИИ СНЕГА


* * *

Строчкой леса заштопанный край,
вдали от людей
живешь, подуваешь в дуду,
вызываешь созвучья,
ты сам же вода,
но притягиваешься к воде,
как будто тебя обуздало веление щучье.

Выходишь к реке,
от промоин — журчанье и хруст,
срывается снег с камышей,
тебе кажется — чайка,
и в клюве ее золотистый прикушен подуст,
густая вода закачалась, как кресло-качалка.

Вот так и живешь,
ради качки и взмаха крыла,
измеряя на глаз траекторию птичьего взлета,
даже если мне жизнь показалась —
совру, что была
только здесь, и, наверное, значила что-то.


* * *

ругаться матом чтобы отлегло
волнение горячее грудное
как этот воздух солнцем пропекло
какая тень плетется за тобою
здесь кто-то был на этом островке
реликтовом, из вечности сигналил —
завесил небо шторкой на окне
и звезды словно колышки расставил
так каждый раз — всмотреться в темноту
я не могу
по очертаньям света
глаза определяют высоту
далекого оставленного лета


* * *

Если листья летят, значит я не хочу умирать,
значит можно холодному ветру гудеть между линий,
электричка ушла и согнулась дугой — не разжать,
только грусть на лице,
и роса над землею поднимет

все, что было сухим и незримым, земля не земля,
а зеленая вязка нагнулась от тяги и влаги,
и не будет дождя,
нет, не будет дождя,
будут слезы лежать на бумаге.

Будет жить карандаш
невесомый и мятый, парить над столом,
пока нежные окна дрожат и боятся сквозницу,
только смерть волосами спускается с белых голов,
до графитовых рук проползает по новой странице,

может, это еще ничего,
только листья взлетели,
только листья летят и качаются,
падают ниц,
как слепые слетевшие с неба качели,

я — ребенок на них.
я — сорвавшийся лист.


* * *

Если стук топора — то сухие валить для костра,
Чтобы трескались угли и жар нагоняли,
Эта звездная стая зонтов над башкою остра,
Словно стрелами небо на прочность огни проверяли.

Не опустится на воду первый сорвавшийся лист,
Только осени мы на живом пустыре и искали,
Ничего, что огонь под грудной моей клеткой скалист,
Под твоей же грудной — еще искры любви не стреляли.

Словно дождь не пошел, а завис в тишине голубой,
Так слова мои держатся в воздухе, бьются и рвутся,
Сколько нежности в этом безумии над головой
Ты смогла пропустить и легко от огня отвернуться.


* * *

Молчи и помни, сдерживай поток,
Безумный мальчик, плачущий у окон,
Где только мгла сочится в потолок
И сединой поблескивает локон.
Как будто нет и не было воды,
И ночь еще не выбита дождями,
Космическое тело немоты
Прибито наспех к облаку гвоздями.
И только слышишь, как оно сквозит,
И не уснуть, и не отгородиться,

Сверканье звезд, как спаиванье плит,
И мышь летучая, как птица.


* * *

Как страшно жить, когда ты в наготе,
в распахнутом окне под сквозняками,
и ночь рисует солнце в темноте
чернилами густыми.
Ходят сами
по комнате предметы, говорят
о завтрашнем полете, о вчерашнем
падении, и лампочки горят
над миром,
путеводными не ставши.
Мне дышится прерывно и внатяг,
чужие люди шепчутся у окон,
влюбленные над городом летят
и вьют из яблонь яблоневый кокон.
Но сколько их, летящих надо мной,
сцепившихся и спрятанных на крышах?
Любовь стучит, как будто домовой…
Я ничего не слышу.


* * *

Говорить-говорить-говорить,
по осеннему городу вместе,
натянуть эту первую тонкую нить
друг от друга идти в полуметре,
словно можно и это еще изменить.

Полустанок — воронежский шепот,
двух безумных теней перехлест,
только смех и нечаянный хохот,
и душа словно ваза для слез.

Двух себя проживать, разрываться
и спасаться — то нежен, то груб,
как способно лицо изменяться
от движения губ.

Еще листья летят,
еще шапки в карманах
и куртки без теплого меха —

мы идем, мы идем невпопад
в ожидании снега.