* * *

Читаю по диагонали,
И точных слов не нахожу,
И даже вот уже в финале
Не плачу, а, напротив, ржу.
История вообще на диво,
Порывист и нелеп рассказ,
Героев строит директива,
Жестокий авторский приказ.
Они все грезят о побеге
В другие тексты, а сюжет
Их гнёт, как нежные побеги,
И тупо превращает в жертв.
Странней мне книга не встречалась,
Надуманнее и мрачней,
А это, кстати, Диккенс Чарльз,
И многим плакалось над ней.


* * *

Природа как будто взялась доказать –
Бывает плохая погода,
Велела всем тучам бессильно свисать,
Как будто пришли из похода.
Свалив за Уралом большие снега,
А солнце забыв по дороге,
Огромная наглая Баба-яга
Растуркала мишек в берлоге.
Обманом подснежник заставила цвесть
И почки на липе набухнуть,
Кому это радость, кому это месть?
Что в мире обязано рухнуть.
А может, не так, может, я идиот –
Лекарство почёл за отраву
И время само никуда не идёт,
Ему наша осень по нраву.


* * *

Работники Большого Стиля,
Где новый мировой роман?
Героя нет, Макбета, Тиля,
И где писатель Томас Манн?
Романы пишутся, и много,
Но мелкотемье там и здесь,
Никто не вопрошает Бога,
Не слушает Благую Весть.
О чём витийствуют витии?
Цена на газ, цена на нефть,
И даже в глубине России
Не бьётся боль, не зреет гнев.
Придёт роман, снесёт устои
Дешёвых шоу, лёгких драм,
А урожайность и удои
Взлетят на сотни килограмм.


* * *

В глубинах русской новеллистики
Дом с мезонином, старый сад,
Там нету чертовщины, мистики,
И только на стекле оса
Устало бьётся и геранями
Все окна заняты в тиши,
в укромной спальне стонет раненый
или больной – ты сам реши,
читатель. Кто живёт в имении –
Отец, две дочери. Вдвоём
у ложа раненого; времени
проводят много. Водоём
там есть и лодчонка с вёслами,
и выздоравливать корнет
вдруг начинает, очень взрослыми
себя девицы видят. Нет
причины, чтобы не влюбиться им,
и треугольник уж готов,
у девушек страсть и амбиции,
но по шестнадцать лишь годов.
И обе ему очень нравятся,
И выхода, как видно, нет,
С собой решает он расправиться,
Ведь у корнета пистолет.


* * *

В глубинах русской романистики
Доходный дом, снег иль жара,
Есть философии и мистики
Страницы. С самого утра
Скандалы, гувернантка, денежный
Встаёт вопрос, герой же нищ
Или богат, куда же денешь ты
Наполеона, сотни тыщ
В Москву он вводит, но Обломова
Диван не сдвинешь. Русь раба
От слова, Господом рекомого,
Не отойти, всегда пальба
Вокруг избранника и воина,
Все ждут его с свинцом в груди,
И свадьба навсегда расстроена,
Свобода светит впереди
Народам, чистыми идеями
Герой романа обуян,
И девы дивнейшими тенями
переполняют тот роман.
Дух времени пьянит сословия,
Рабочий класс, казачий круг,
О, сколько яркой русской крови я
Увижу. Ангелов, ворюг.
Татьяна, Анна, невозможная,
Мы видим с оторопью ведь,
Растет же железнодорожная
по всей России эта сеть.
По почве кровушкой политой.
В слезах, в тоске, в кругу угроз,
Идут Аксинья с Маргаритою
За кем-то в венчике из роз.


* * *

Что происходит, а просто тоска,
Вместе с безденежьем мерзкая штука,
Да и погода изрядно мерзка,
Сердце щемит, мозг работает туго.
Старые люди, всё в прошлом у нас,
Мы перемоем друзьям своим кости,
Им всё равно воскресать, есть приказ,
Будет исполнен на каждом погосте.


* * *

Хочу найти я лампу с джинном,
Не золото, не серебро,
Зачем мне джинн? Неудержимо
Начну везде внедрять добро.
Скручу торговцев наркотою
И контрафактным коньяком,
Погром чиновникам устрою
И сохраню их под замком.
А также педофилов мерзких
На площадях охолощу,
Грабителей ужасно дерзких
И мелких щипачей сыщу.
Таможню потрясу жестоко,
Открою банки для людей,
Повсюду вникнет моё око,
Последний взмолится злодей:
Взгляни, руководитель джинна,
Ты бьёшь страну свою под дых,
Всех сожрала твоя машина,
Вот только семеро святых
Осталось вне тюрьмы, к границам
Уж подползает злобный враг,
Дай нам за родину вступиться,
Открой тюремный свой барак.
Ворьё, маньяки, педофилы,
Чиновник, сволочь, идиот –
Все лягут в братские могилы,
И враг, конечно, не пройдёт.


* * *

Под голубыми небесами…
Ну, дальше знаете всё сами,
И вот в такой поющий час
Вдруг в сердце – муторная смута,
Как будто должен я кому-то,
Хотя отдать могу лишь часть.
Покровы голубого снега
Ныть заставляют моё эго,
Пошто я сей картине чужд?!
Мир строен, он великолепен,
Мой самоуглублённый лепет
Всего лишь пасмурная чушь!
Но в небе туча вдруг явилась,
И изливаться солнца милость
Закончила, в миру серо.
И начинает вдруг струиться
Мысль и тихонько шевелиться
Моё перо.


* * *

Тебе не поверят на слово,
Какое ни примени,
За чашкою сочного плова
В кругу разомлевшей родни
Ты можешь нести что угодно,
Никто не поверит тебе,
Что вышло из моды, что модно,
Как Путин там и тэ пэ.
Не будешь ты дома пророком,
Хоть ты космонавт, депутат,
Подначат тебя ненароком,
Оспорят твой взлёт и мандат.
Расскажут, в чём Байдена козни,
Кто деньги народа украл,
Что Гитлера найдены кости
И вывезены за Урал.
И ты, брат, не обижайся –
Глядеть не хотят тебе в рот.
Молчи, улыбнись, угощайся,
Ты кто? О, они ведь народ!


Таксист

Привычным стал быт твой и плавным,
Седина коснулась виска,
Когда вспоминаешь о главном,
То сразу на сердце тоска.
И даже поток экстрасистол,
Таблетка под языком,
Всю жизнь проработал таксистом,
Со смертью немного знаком.
Но всё же о ней думал мало,
И в душу глубóко не лез,
И вот она замигала.
Он близок, последний твой рейс.
Старухи суровые, парки,
Сплетая нить прожитых лет,
Найдут тебе в таксопарке
Загробный такой драндулет.
На нём поплывёшь полусонно,
Для, в общем, привычных трудов,
Ты сменщиком станешь Харона,
Монеты гребя изо ртов.