В науке давно утверждается, что границы между художественными и нехудожественными текстами весьма условны. Литературоведческое исследование творчества Достоевского, осуществленное Николаем Караменовым, своим новаторством впечатляет читателя-новичка и удивляет даже читателя квалифицированного, поскольку оно нестандартно для восприятия как на логическом, так и на чувственном уровне, вдобавок существенно расширяя читательский опыт.
Николай Караменов видит в произведениях Достоевского то, чего не видят другие. Будучи поэтом, он и к работам великого прозаика подходит со своей меркой. Автор анализирует поступки знаменитых героев на основе мифологических представлений о быстром достижении благосостояния посредством совершения ритуалов плодородия.
Мифопоэтическое сознание не разделяет понятий «пространство» и «время». В мифологической картине мира они существуют воедино, по принципу «здесь-сейчас». Мифологическая картина мира представляет собой пространство не как единый организм, а как расчлененное, состоящее из тех или иных фрагментов и определенным образом систематизированное. Произведения Достоевского прекрасно «укладываются» в эту картину, что полностью переворачивает наше понимание о них. Вот, например, потайной, скрытый от неподготовленного восприятия смысл романа «Преступление и наказание»: «…художественная, образная реальность романа существенно отличается от смысловой и представляет собой мир, где правят пожилые женщины. Они имеют богатство и распределяют его, — в символическом и мифологическом значении олицетворяют собой плодородие, тогда как мужчины становятся заложниками их богатства — плодородия и одновременно орудиями, слугами молодых женщин, которые вследствие служения им мужчин начинают обладать деньгами пожилых представительниц слабого пола». Мы об этом не думаем, однако, не только потому, что озабочены судьбой Раскольникова — признается или нет, но попросту этого не видим. А все потому, что смотрим «невооруженным глазом».
По мнению Алексея Лосева, миф не нуждается в усложнении, так как он представляет собой самое настоящее и реальное — нашу жизнь. Человек вынужден добывать себе пропитание, и в этом плане он недалеко ушел от «доисторического» пра-пра-пра… Именно это Николай Караменов доносит до читателей. Под каждым художественным образом, который в сложившейся науке триединства «автор — персонаж — читатель» трактуется с учетом читательского восприятия, существует контекстовый слой, который строится на мифологических формулах, имеющих место в религиозной картине мира многих первобытных народов. Вот, что, в частности, становится нам известно о князе Мышкине: «Убийства, как результат наказания преступника или как причина молниеносного обогащения, вызывают в нем негодование, но, когда Рогожин, наконец, умерщвляет Настасью Филипповну, князь испытывает некий благоговейный трепет и вместе с тем и благоговейный страх, ибо смерть горячо любимой им женщины — священнодействие, а Рогожин — главный исполнитель священного ритуала».
Вот ведь как! При культурной всеохватности и сопричастности традициям русской литературы для него творчество Достоевского оказывается «многослойным». Николай Караменов копает глубже остальных, поэтому видит гораздо больше, чем среднестатистические читатели, которым просто любопытно, «чем все это кончится». Вот и роман «Идиот» оказывается не трагедией «слишком хорошего человека», но четко структурированной системой: герой (далекий пращур) — некая ситуация, в которой герой совершает необходимое для выживания действие — технология выживания. Судьба Настасьи Филипповны предрешена, и не в любви тут дело, и не в соперничестве Мышкина и Рогожина: «Внешне, с точки зрения бытовой логики, Лев Николаевич своим знакомым характеризует свою будущую невесту как нервно больную, сумасшедшую женщину. Подготовка к женитьбе со стороны князя идет вяло, без свойственного влюбленным ажиотажа: в глубине своего подсознания он уже знает, что Настасью Филипповну ждет смерть». Эта сумасшедшая женщина служит жертвой, принесенной во имя обновления времени. Мурашки бегут по коже от того, насколько все ужасающе предопределено.
Как писал А. Ф. Лосев, «мифический и поэтический образ суть оба вместе виды выразительной формы вообще». Николай Караменов так легко проникает в закамуфлированную бытовыми подробностями мифологическую суть романов Достоевского, поскольку сам поэт. Поэзия — овеществленное слово, тогда как миф — жизнь, видимая изнутри. Однажды ощутив данное единство, «развидеть» его уже не получится. Потому автор «вскрывает» тексты Достоевского, вынося на наше рассмотрение их «животную» подноготную. Так он резюмирует суть романа «Бесы»: «Потуги “бесов” — всего лишь бунт мужчин, и бунт не против самого социального института Власти, как он показан в романе, а отчаянные попытки в знаковой системе Власти занять место женщины со всеми вытекающими из такого состояния обстоятельствами, — как то поиск мужчины-партнера, с которым бы формально взаимоотношения имели гомосексуальный контекст, и с попиранием женщин и всего, в широком смысле, женского, что напоминает просто борьбу с соперницами за обретение мужчины-партнера».
Сила антропологического подхода Николая Караменова объясняется жизненностью, суровой реальностью содержания мифа, хотя при первом столкновении с мифом хочется отмахнуться: это всего лишь сказка, фантазия! Герои Достоевского под пристальным взглядом автора обнажают неприглядную прагматичность своих действий: они борются за выживание, и те способы, которыми добывают себе средства к существованию, в былые времена не встречали осуждения. Кроме того, первобытные мифы определяли элементарные нормы функционирования членов общины, и любая попытка отклонения от устоявшихся правил общежития карается разрушением связи человеческого и сверхъестественного начал, что мы видим в «Бесах»: «…в “Бесах” добровольно уходят из жизни те мужские персонажи, которые решили перевернуть с ног на голову модель Власти, а не найти для себя нечто совершенно новое, что в совершенно новом свете выражало бы для них Власть. Властвующую над мужчиной-партнером женщину, однако во многом обретающую влияние в обществе через сопричастие с общественным либо социальным авторитетом своего мужчины, “бесы” пытались подмять под себя и сделать от себя зависимой».
Литературоведческая антропология Николая Караменова смещает фокус изучения в затекстовую реальность. Поэт не рассудочен, он интуитивен, и силен не своим сознанием, а своим подсознанием. Выдвинутая автором на передний план антропологическая тематика открывает читателю картину взаимодействия персонажей, которая показывает их истинную цель — стремление к быстрому обогащению. Непросто говорить на эту тему в наше время, когда страсть сребролюбия навязывается нашему соотечественнику как смысл жизни, и тем актуальнее труд автора. Как ни парадоксально, именно такой способ прочтения наследия классика русской литературы оказывается не только плодотворным, но и заслуживающим доверия.