В 1974 году волею судеб меня перенесло из семипалатинских степей в столицу нашей родины. К этому времени я перешёл на второй курс заочного отделения Литературного института им. А.М. Горького. Из писательской среды я знал только одного живого поэта, руководителя семинара Егора Исаева, который ещё не был Героем труда и Ленинским лауреатом, но у меня даже мысли не возникало, чтобы обратиться к нему по поводу подходящей работы. Я просто собрался с духом и в один из ясных августовских дней вышел на поиск, как выходят в море или на охоту. На соседней улице располагалось издательство "Художественная литература". Когда решение принято – робость остаётся за дверью. Я переступил порог отдела кадров, где отставной полковник по фамилии Спок, щадя моё простодушие, сказал:
– Ты хоть понял, куда попал? Здесь работают жёны и дочки, – последние слова он произнёс врастяжку и многозначительно, воздевая указательный палец. – Они тебя съедят на десерт и очень быстро. А поезжай-ка ты на улицу Ярцевскую, – он написал адрес на квадратике бумаги, – там недавно открылось издательство "Современник". Если не возьмут – узнаешь хотя бы, где поэты свои первые книжки печатают.
И уже другой отдел кадров. Заведующая Галина Яковлевна ведёт меня в редакцию литератур народов РСФСР.
В маленьком, с позволения сказать, кабинете сидел крупный мужчина с вьющимися волосами и оленьими глазами.
– Юрий Поликарпович, вот вам кадр, поговорите с ним, – сказала заведующая и оставила нас наедине.
Мой работодатель был задумчив, если не мрачен. Он ведал в редакции литератур народов России поэзией.
Последовало несколько дежурных вопросов и односложных ответов.
– Кого любишь из современных поэтов? – вдруг спросил Кузнецов.
"Первый раз тебя вижу, а ты просишь в любви исповедаться, – мелькнуло в голове. – Не на того напал".
– Леонида Мартынова, – выпалил я.
– Старый маразматик, – сквозь зубы процедил Кузнецов. – Ещё кого?
– Игоря Шкляревского.
– Мелкота, – вконец разочаровался Кузнецов. И, давая понять, что разговор закончен, добавил:
– Завтра принесёшь свои стихи.
Это теперь ясно, что неведомая сила вынесла меня прямиком на Юрия Поликарповича Кузнецова, у которого ещё не было знаменитых книг, но сам он совершенно чётко осознавал своё место в русской поэзии. И в каких бы дружеских отношениях мы порой ни находились впоследствии – язык не поворачивался назвать этого человека запанибратски по имени. Для меня он всегда был и остаётся Юрием Поликарповичем.
А тогда подумалось: "Ну и тип! Какие могут быть стихи! Да гори оно огнём!"
Однако на другой день я сидел в том же кабинете и с удивлением наблюдал, как терпеливо Кузнецов читает мою рукопись, раскладывая её на три стопки. Над одним из лирических откровений он хмыкнул: "Шла она, к другому прижималась, и уста скользили по устам."
Наконец он привстал, потёр руки, хлопнул ладонью по одной из стопок и объявил приговор, победно и разоблачительно глянув на меня:
– Это – Рубцов!
Хлопнул по второй:
– Это – твоё!
Третью он пренебрежительно и резко отодвинул от себя:
– А это отнеси в журнал "Юность".
Потом посмотрел на меня столь торжествующе, как будто положил на обе лопатки:
– Иди заполняй учётный лист.

* * *

Юрий Кузнецов создал свою державу, свой поэтический мир, прописал свои законы и каноны. Строжайше охраняя чистейшие родники русского языка, поэт возвёл храм на берегу народной памяти, где прозвучали и поныне звучат откровения, которые опередили время и предсказали надвигающийся хаос.
Сегодня мы обитаем в этом хаосе. Уже без Кузнецова. Но рождённые его могучим воображением образы и герои не только получили российское гражданство – они поныне стоят стеной "за сказку русского лица". А миф бессмертен.