***

То не ветер ветку клонит,
ветки вовсе высоко,
то меня по жизни гонит
стая мысленных волков.
Легион в затылок дышит —
всё равно не убежишь.
Если есть такие мыши —
буду мысленная мышь.
Неумышленно летучей,
непростительно живой
буду мышью самой лучшей,
если сзади волчий вой,
слева — лава, справа — бойня,
впереди — гнилая падь…
Больно, больно, больно, больно.
Невозможно не летать
в эту сказочную небыль
лазуритовых полей,
в это небо, небо, небо
бедной родины моей


Неностальгия

1

Амаретто липкие повадки.
Не роман, а харумамбуру.
Как всегда, сплошные непонятки,
не читай — смотри цветную вкладку,
вот тебе и радость поутру.
Вот тебе бумажный пароходик,
спи один, гнедой гардемарин.
Я уйду, как молодость уходит.
Вот тебе надежда от Мавроди,
от Чубайса жёлтый стеарин.

Курт тебе с непознанной нирваной,
рваной курткой самопальный плен.
И гуляет в джинсовых карманах
вечно молодой и вечно пьяный
ветер перемен.

От тебя, восторженное лихо,
ухожу в глухие январи…
Я с трудом нашла табличку "выход",
от меня на выстрел и на выдох
сны мои тарковские смотри.

2

Всего-то полшага —
уральский Чикаго.
Вальяжность киосков,
подростков ватага,
о бабках, о бабах…
"Рябиновки" запах…

И призрачным клином
к безлюдным оврагам
уходят рябины.
Всего-то полшага…

3

А бывало, мы ложились на пол
и не поднимали головы.
За окном — похмельной смуты лапы,
пули уралмашевской братвы.
Тонко-тонко стёкла дребезжали,
тормоза визжали сверху вниз.
Мы с трёхлетней девочкой лежали
и боялись — честно — только крыс.

Как мы жили, что мы ели-пили —
крысы наблюдали из норы,
первозданный воздух поделили,
на ломти разрезали дворы,
столбиком кладбищенской оградки
град мой расчертили с давних пор.
У меня нелепые порядки,
у меня опасный разговор.

Разбиваю крепости хрустально
и ломаю вафельно вполне
скучные штакетины гештальтов
на своей проигранной войне.


***

Снова снился дом на краю обрыва,
Незнакомых лун перекрёстный свет.
Ты стоишь спиной — молодой, счастливый,
Но уже, уже кислорода нет.

Леденеют стены, редеют травы,
Оплывают тени узорные.
Это наш финал, немота-расправа,
Это наш отель "Калифорния".

Обернись — аккордом, салютом, летом,
Переделай песню, сломай сюжет!
Только оползень увлекает в Лету
Ледяной ларец, кислорода — нет…

Эти сны — навылет, чтоб я узнала,
До чего живая луна в окне,
И моё цветастое одеяло,
И твоё "Наташка, иди ко мне".


***

а я говорю отстань говорю под нож говорю лезть-то
а я говорю ну сань говорю не время же не место
придут говорю вот-вот говорю рубаху смени что ли
ты что говорю как кот говорю ах доля моя доля
салат сотворю сейчас говорю ты тома поставь уэйтса
а то говорю я гребня врублю попробуй-ка не взвейся
звонят говорю пойдём говорю а он только смеётся
и тихое время пахнет дождём и небо в окно льётся

Ах, генацвале, родина, blue blye sky.


Памяти брата

1

В чёрной шапке тебя хоронили,
Чёрта лысого ты обманул,
Дивы дивные слёзоньки лили,
Оттесняя детей и жену.

Я к тебе не приеду, братишка, —
Не хочу на могиле реветь.
Ни на трассе, ни в драке потише
Не умел — так и мне не суметь.

Новый год назывался "две тыщи".
Мама спать в полвторого ушла.
Мы с тобою глушили винище,
Детский стыд выжигая дотла,

Обнажая рубцы девяностых,
Целый мир на предметном стекле,
И по звёздному телепрогнозу
Жить могли ещё тысячу лет.

А теперь — только феназепама
Смотрит в прошлое белый зрачок.
А теперь наша мамочка-мама
Поминальною стала свечой.

2

Перекрестишь постель троекратно:
Одолели сюжетные сны.
Там глазами погибшего брата
Смотрят карие птицы войны.
Перелётные — чтоб им неладно,
Молчаливые — не о чем петь,
Осеняют смертельной прохладой,
Приучают терпеть.

А наутро продолжится праздник,
Как снаряд продолжает полёт:
Фотокарточка, птенчик вихрастый,
Наше общее детство живёт.
Наши демоны мирно уснули,
Наши споры прервались легко.
Я нарочно растратила пули
В молоко, в молоко.

Жить, воробушек, больно и просто.
Не смотри на меня, не зови.
Будь готов и к любви, и к погосту —
Даже если не будет любви.


Немного о работе вахтовым методом

Перезрелые львы отмечают начало субботы.
Одеяла в альпийский цветочек холмятся в тепле.
Сладким маревом сыты железобетонные соты,
В каждой маленькой кухне малиновый джем на столе.

Эти львы прилетели из сумрачной нашей метели.
На весёлых крылах по малину летали они.
Всю неделю потели и в город вернуться хотели.
Синеокие львицы шептали "Спаси, сохрани!"

Перепачканы крылья, и приторной стала малина.
Милый мой, ты бесстыдно хмелеешь в родимом краю,
Ты шмелеешь, мелеешь, сатиновым воздухом млеешь
В колыбельной зиме, в одноразовом талом раю.

Я жалею тебя, потому что сама виновата.
Как страна и война, я со всех виновата сторон.
А в окне проплывают снежинками малые львята
На весёлых крылах вереницей в малиновый звон.


Китайская куколка

Я была статуэткой, лесною феей.
Понарошку крылышки, мэйд ин Чайна,
но такая грусть! и такая шея! —
шелестела жизнь, а потом — нечаянно
дети — мячиком…

Сколько раз говорила
не играть в квартире (компьютер! люстра!).
Я была дремучей еловой силой,
а теперь осколки мертвы и тусклы.

Благодарна вам, дорогие чада,
эскулапы с нежностью суперклея!
Я уже лечу.
Я ужасно рада.
Я уже в лесу — я лесная фея.


Окнами на север

1

Воскресенье окнами на север,
Норд немного Ост.
Недолётом летнее веселье
Пало на погост,
Где травы некошеные выи —
Выстрелом во сны.
Белые одежды снеговые
Издали видны.

А вблизи остыли да осели
Ангелы-зэка.
Воскресенье окнами на север,
Капли с козырька.
Ртом ловить Россию понаслышке —
Чистая лафа.
Высь моя, высотка, воля, вышка,
Мене, текел, фа…

2

я у тебя одна
и у тебя одна
и у тебя одна
вот на ладошке — на

только себе самой
стала совсем чужой
Господи Боже мой
нарисовал и смой

впрочем помедли чуть
ради твоих галчат
радужных голых чуд
стены мироточат

нас у тебя — увы
да половина спит

это полёт совы
это палёный спирт

это стелить постель
это любить в метель
что там прости ещё
миром течёт со щёк

я у тебя одна
я для тебя страна
выстирана странна
тра-та-та трачена

3

Хотела рано встать и быть хорошей,
Но встала поздно, и опять стихи.
Любовь моя — восторженная лошадь —
На маяковской площади хрипит,
Ногами на весу перебирает,
То хлябь — то хлеб, то просо — то прозак.
И вороньё неутомимым граем,
И мальчики кровавые в глазах.


Парус одинокий

Кварталы поразительно жилые,
Жующие беспамятство своё.
Здесь женщины красивые и злые
Развешивают ветхое бельё.

Здесь ярок ядовитый крестоцветник,
Крестом рубаха вышитая — рвань,
И трын-трава, пока ещё мы дети,
А после — сок-трава да сон-трава.

И Лермонтов из хора пионеров
По небу треугольником плывёт,
И экскаватор в рамках новой эры
Переселяет в облака народ.

А время укорачивает сроки
И полосатым мячиком летит
В огромный ров у каменной дороги,
И только парус в небе одинокий,
И мальчик на него глядит, глядит…


***

В кошачьем сумраке подвала
гнилой картошки аромат.
Душа восторгом замирала,
мы с папой — маленький отряд.

В его руках — волшебный лучик,
фонарь охотничий — смотри!
Разведка, нет, погоня лучше,
мы ищем дверцу "двадцать три".

Он ничего не забывает,
он знает квесты наперёд,
шутя "Смуглянку" напевает
и крепко за руку берёт.

Нас обнимает тьма живая,
и воздыхают горячо
пещера гномов, кошек стая
и дядька-пьяница ещё.

…Когда глаза, как два оврага, —
полуулыбка, полуплач,
когда до вечности полшага,
а в ближнем видится палач —

играй фонариком карманным
и не вникай в отцовский план,
и мир опять предстанет странным,
закутанным в цветной туман.