Специальный номер "Литва-100": Иностранная литература. – 2018. – №11.

В критике доминирует принцип конвейера: идут сплошным потоком только что изданные книги, новинка за новинкой – конвейер не остановить, дать ему обратный ход нельзя. Однако выход есть: можно отстраниться, не став "критическим винтиком", и выбрать пусть и не очень популярную свободную литературную эссеистику, читая то, что не совпадает с сиюминутностью, но стало фактом литературы и культуры, а не только издательского процесса.
Так, литовский номер "ИЛ", прочитанный мной спустя два года после его выхода, когда значимая дата – столетие независимости Литвы – уже позади и журнал можно увидеть без юбилейной ауры, таким фактом литературы и культуры, без сомнения, является. Журнал интересен не только качественной прозой и поэзией, но и сконцентрированным на его страницах духом Литвы, культурной и крестьянской, современной и патриархальной, закрытой и одновременно испытывающей влияние других культур – польской, русской, немецкой, – а главное, заслуженно обретающей признание своей самобытности и уникальности.
Поскольку журнал юбилейный – тема независимости Литвы звучит особо. В предисловии к разделу документальной прозы Мария Чепайтите отметила, что "граждане Первой республики присутствуют в каждом разделе этого номера". Французский семиотик литовского происхождения Альгирдас Юлюс Греймас (1917–1992) писал в газете литовских эмигрантов: "В первой половине двадцатого века этот народ настигло чудо. У него возникла возможность воплотиться в организованной форме, стать государством. Литовцу стало понятно, что он, вне всякого сомнения, литовец, а не поляк или белорус. Ему стало понятно, что у него, как и у других, есть право самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Иначе говоря, быть литовцем стало нормальным, естественным образом жизни. Сейчас пришло новое время, но никто не сможет вычеркнуть из истории народа этих двадцати лет". В воспоминаниях историка и дипломата Пятраса Климаса (1891–1959), одного из двадцати членов Совета Литвы, подписавших Декларацию независимости Литвы 16 февраля 1918 г., о поэте-мистике и дипломате, дяде нобелевского лауреата польского поэта Чеслава Милоша Оскаре Милоше (1877–1939) есть два очень интересных штриха. Вот первый: хотя при общении с Милошем выяснилось, вспоминает Климас, "что по-литовски он не понимал", Оскар Милош стал идентифицировать себя как литовец – сила поднявшейся волны литовского самосознания захватила и его, человека смешанной национальности, считавшего себя до этого французом. Второй штрих подчёркивает мистическую тень личности Милоша: из этой тени он черпал не только свет вдохновения, но и образы пророчеств. Пятрас Климас писал: "Однажды – это было в 1936-м или 1937 году – Милош пришёл ко мне в кабинет, запер за собой дверь и тихо, взволнованным голосом сказал, что должен сообщить важные новости. Сев напротив меня, он начал говорить, какое будущее ждёт Европу и весь мир: вскоре должна начаться мировая война, в ходе которой немцы за 17 дней разгромят Польшу, опустошат Францию и большую часть Европы, займут Литву, в результате чего она сильно пострадает, дойдут до глубин России, но оттуда будут отброшены назад, и "копыта казачьих коней будут топтать улицы Берлина" Остаётся только удивляться, что его слова впоследствии полностью подтвердились. Сам Милош к своим мыслям о будущем относился очень серьёзно, считал их не выдумкой, а проявлением высшего духа" (пер. М. Завьяловой).
"ИЛ" также публикует избранную переписку Альгирдаса Юлюса Греймаса с жившей в США художницей и архитектором Александрой Кашубене (на момент издания журнала ещё здравствовавшей). Письма (пер. А. Герасимовой) не только показывают удивительную искренность и душевную синтонность двух незаурядных деятелей культуры, но и приоткрывают их любовь к покинутой ими Литве. "Ты говоришь, что едешь в Литву, – пишет Альгирдас Александре. – Потому я и тороплюсь хоть как-то закончить этот кусок письма, чтоб ты и за меня немножко "запахом земли" подышала". Их перекликающиеся, переплетающиеся мысли о сути творчества и творца очень точны и современны. "Я тоже пришла к выводу, – пишет Александра Альгирдасу, – что меня как субъекта нет. Чувствую себя как инструмент... через который пытается найти выражение жизненная энергия. Со своей стороны могу лишь стараться ей не мешать. Моя одержимость – облечение в форму... В результате работать могу только тогда, когда это греет душу. Всё остальное – производство симулякров..."
В том же разделе – отрывки из книги "Письма ниоткуда" (пер. А. Васильковой) культового режиссёра и лидера нью-йоркского киноавангарда, одного из авторов "нового американского кино" и писателя Йонаса Мекаса (1922–2019), ушедшего вскоре после выхода журнала. В одном из своих последних телеинтервью Йонас Мекас цитирует "Евгения Онегина", чтобы проиллюстрировать строками Пушкина страницу своей биографии. Этот факт – подтверждение того, что культура, искусство стоят и над национальными, и над политическими разногласиями. Если искусство политизируется, оно превращается в агитку, утрачивая свою глубинную вневременную суть. Однако корневой, национальный источник творчества обогащает его, что, к сожалению, в руках спекулятивных политиканов от искусства нередко становится яблоком раздора. Для Мекаса существовал лишь один путь – путь любви. "Помнишь, святой Павел превратился из энкавэдэшника в святого по пути в Дамаск, – пишет он. – В одно решающее мгновение. Это значит, что у каждого из нас есть возможность измениться, в каждое мгновение мы можем стать совсем другими. Вот брат, литовский брат... русский брат... польский брат... Так я сижу и думаю. Не могу уснуть". Йонас Мекас, поэтически реагировавший и вбиравший в себя мимолётные мгновения, придерживался, по его признанию, только "политической линии Иисуса Христа". И, конечно, он очень любил Литву: "… один хочет домой вернуться, стосковавшись по близким, другой тоскует по хорошей – старой! – жизни. А я вот тоскую по снегу. Тоска по той природе, по равнинам, по полям, по бушующей метели, по санному пути, по звенящим на большаках колокольчикам, тоска по разрисованным морозом окнам, тоска по сосулькам под крышами сараев, по рёву скота – по всему, всему..."
О том же тоскует в Париже и героиня романа Люне Янушите (1909–1965) "Ошибка наборщика", впервые изданного в 1938 году и опубликованного в "ИЛ" (пер. Т. Чепайтиса). Это главное произведение художественного раздела журнала. Иллюстратор романа Викторас Пятравичюс покинул Литву, жил в США, возглавляя галерею М.К. Чюрлёниса в Чикаго. Не соглашусь с мнением автора предисловия: "Персонажи романа, друзья Люне, – молодые прожигатели жизни, напоминающие героев Ивлина Во". Увеселительный сюжет – только внешний слой жизни героев, поселившихся в одном пансионе: молодые художники учатся в Школе изящных искусств и в студии Шарля Дюллена, а сама Люне пишет свои рассказы. Действительно, автор творческой учёбе и работе героев внимания не уделяет, описывая события в ключе французской традиции представлений о жизни молодой богемы и сфокусировав внимание на линии любовного романа героини и чернокожего жителя Антильских островов, тоже обучающегося в Париже, правда, не живописи или писательству, а химии. "Ошибка наборщика" немного напоминает "Праздник, который всегда с тобой", город искусства описан очень эмоционально: "Париж не любит лжи, не любит скрытничать; он покажет вам всё, чем богат, – и прекрасное, и гнусное. То, что в других странах прячут и скрывают, тут демонстрируют публично. "Я – прекрасный распустившийся цветок, – говорит Париж. – И если рядом с цветком копошится пара червячков, они мне не повредят". Но некоторых "червячков" свободной парижской жизни Люне категорически не принимает: "Женщины с мужскими, прилизанными причёсками, минимальной дозой косметики на лице, движения резкие, мужские. И впрямь третий пол, лучше не скажешь!.. Мерзость всё это, и для моего литовского отсталого ума совершенно непостижимо". Она тоскует по Литве, и прощание с полюбившим её уроженцем Антильских островов полно печали – читатель понимает: они расстаются навсегда. Под лёгким языковым флёром романа, сближающим его юмором и живостью с современными сетевыми дневниками, под богемным антуражем проступает глубокая тема – несовпадения этнических пластов, диссонанса культур, корневой привязанности к родной земле как препятствия для соединения. Даже полюбившие друг друга мужчина и женщина разделены этими стенами. Их чувство обречено стать иллюзией. "Ошибка наборщика" Люне Янушите приоткрывает дверь в Литву эпохи "первой независимости", Литву со своим маленьким Парижем внутри артистических кафе, одно из которых – кафе Maкса и Леонида Конрадов в Каунасе, упоминаемое в романе, – но сохраняющую от чужих влияний своё подлинное, самое дорогое литовцу – "запах земли"...
Рассказ Маркаса Зингериса "Иллюзион. Виньетка времён одного кинолюбителя" (пер. А. Васильковой) чуть смыкается с "Ошибкой наборщика", но, если героиня романа с иллюзией расстаётся, дядюшка рассказчика, влюблённый в великий обман кинематографа, от неё гибнет.
Производит очень хорошее впечатление и рассказ современной писательницы Дануте Калинаускайте "Человек на сквозном ветру" (пер. Т. Перуновой). В нём, как мне кажется, точно показан главный принцип литовского отношения к жизни. "Открытость" всем её ветрам как "слишком большая свобода" представляется сомнительной. Предпочтение отдаётся глубоким подлинным чувствам, живущим за плотно закрытыми окнами дома души, и одновременно практическому подходу к жизни, от которой необходимо отстоять чуть в отдалении, не давая никому переступить личные границы душевного пространства. Герой рассказа, байкер, думает о своей умершей матери: "Слишком свободная – когда в человеке распахнуты окна, сквозняком выдувает самое лучшее: любимых и, увы, любящих. Выдувает счастье и, как правило, деньги. Те вьют гнёзда в иных местах..."
Отражена в литовском номере "ИЛ" и ещё одна, на мой взгляд, очень важная черта национальной культуры – уважение к крестьянину, не только кормильцу, но – держателю и хранителю родной земли. В рассказе писателя и дипломата Юргиса Савицкиса (1890–1952) "На хуторе" (пер. Д. Эпштейнайте-Кыйв) крестьянская гордость зажиточного трудолюбивого хуторянина Жвирблы (именно таких русских и литовских тружеников уничтожали и ссылали, раскулачивая, в годы коллективизации!) не даёт ему ни взять деньги за обесчещенную городским мажором дочь, ни ударить отца соблазнителя: "Однако старый крестьянин лишь глянул на него. Он не дал воли рукам. Он был крестьянин. Какими ничтожными вдруг показались ему эти объявившиеся у него в доме люди". Показано и крестьянское благородство любящего девушку парня-соседа. Очень надеюсь, что сейчас, когда наступает эпоха глобального размывания границ – этических в том числе, – лучшие национальные черты сохранятся. Не только у литовцев.
"Комната, полная жуков" Ренаты Шерелите – тоже любопытный рассказ (пер. Е. Клочковской), несколько напомнивший "Коллекционера" Джона Фаулза, но со своим оригинальным поворотом сюжета, превращающим героя в создателя и властелина мира жуков: "А сколько времени я провозился с пинцетом и увеличительным стеклом, пока не создал свой мир жуков: свои городские кварталы, парки, здания и всё прочее!" Женская проза в журнале превалирует, читателю, несомненно, понравится рассказ Лауры Синтии Черняускайте "Прапрабабушка" (пер. Е. Клочковской) о контрастирующей с грязью и скукой грёзе, возвышающей и устремляющей взгляд к облакам: "Когда здесь, внизу, всё приедается, можно в любое время задрать голову в небо".
Очень сильная, тяжёлая, мрачная новелла известного писателя, заслуженного деятеля культуры Литовской ССР (1990) Ромуалдаса Гранаускаса (1939–2014) "Три одиночества" (пер. Т. Корнеевой-Мацейнене) – об одиноком человеке, одиноком вороне и одиноком псе. Конечно, не очень приятно мне было читать, что грубый примитивный герой напевает "Катюшу", но, что поделать, наверное, мировоззрение автора – следствие личных его ран или травмы национальной, отражённой в обращении Йонаса Мекаса, отрывок из которого приведён в "ИЛ". Его комментирует Мария Чепайтите: "Весь опыт Литвы ХХ века слышен в его словах из "Писем ниоткуда", обращённых к Америке и России, Китаю и... Сахаре: "О великие страны! О могучие! О книги по истории! Пишите и беседуйте, ощущайте себя великими и могучими, вписывайте в книги по истории свои имена прописными буквами... Мы всегда у вас на пути, под вашими ногами, как вереск, как ромашки, и пыль ваших великих походов всегда оседала на наших головах, и колёса ваших огромных повозок всегда катились по нам и пригибали нас к земле... Когда мы кричали от боли или от ужаса, когда мы звали на помощь, пропадал наш голос между родных холмов и озёр. А ваши огромные колёса всё катятся, ваши глаза и иллюзии смотрят в широкую даль и не видят нас..." Сколько горечи в этом обращении! Но как поэтичен взгляд на Литву: киноавангардисту Йонасу Мекасу так дороги традиционные ромашки и вереск родных полян.... Увы, ныне традиционный взгляд не в моде: когда поэты, в том числе русские, признаются в любви к родной земле, к родному полю, это или считается анахронизмом, или даже осмеивается. И в интересной современной поэзии литовского номера "ИЛ", где представлены стихи поэтов, лауреатов литовских и европейских премий, к сожалению, ноты любви к земле слабее урбанистических, слабее горечи и отчаянья, уводящих к философским мотивам. Вот Гедре Казлаускайте (пер. Г. Ефремова): "Мрачные здания на твоём горизонте – обветрены и черны, / словно грязь под ногтями; на их чердаках / слышны цветаевские письма в Вильну". Лишены стихи и той веры в Бога, которая наполняла сердце Йонаса Мекаса. Аушра Казилюнайте (пер. Г. Еремина) задаётся вопросом: "А что, если бог – это чайка" (вспомнился А. Вознесенский). Полны печали стихи Марюса Бурокуса (пер. Г. Ефремова):

Философский взгляд на мир в стихах Римвидаса Станкявичюса (пер. В. Осовского):

Обращают на себя внимание размышления Бенедиктаса Янушявичюса (пер. Г. Еремина) о свободе: "свобода сегодня такая прозрачная, что почти / невозможно её разглядеть". И о сущности стихотворения, обращённого в чистый текст, который "не имеет рук, он не может даже махнуть, этот текст не имеет и ног, он не может уйти": отрицается любой мотив рождения слова как непостоянный – лишь беспредметный, лишённый чувств текст "не может уйти", значит, он будет вечно... На мой взгляд, это свёртывание поэзии в "чёрный квадрат" конечности, а не бесконечности...
Близки к классической традиции стихи признанного литовского поэта, жившего в США, Альфонсаса НикаНилюнаса (1919–2015) (пер. А. Герасимовой), несомненна в них перекличка с Мандельштамом:

Имя поэта-символиста Юргиса Балтрушайтиса (1873–1944) давно и хорошо известно в России. Балтрушайтис был руководителем специальной миссии Литвы, через два года, 21 июня 1922 года, стал чрезвычайным послом и полномочным министром Литвы в РСФСР, чуть позже – в СССР, а с апреля 1939 года работал советником в посольстве Литвы в Париже. Его дипломатическая переписка 1921–1922 гг. (публикация, вступление и перевод Ю. Снежко) – весомый исторический документ. Неожиданна в нём пророческая характеристика нашего народа: "Русский народ из всех своих бед, из кровавой коммунистической бани восстаёт, если уже не восстал, как совершенно новая, непохожая на старую нация. Её активная энергия намного больше той, которая известна человечеству. Новой русской нации надо только избавиться от голода и эпидемий, и чудеса работы, энергии будут несказанно плодотворны. Это подтвердит каждый, кто хоть сколько-нибудь всмотрится в пот и кровь современной России".
В рубрике "Литва – Россия" американская поэтесса и переводчица Эллен Хинси беседует о диссидентском литовском движении и о связи его с аналогичным в СССР. Её собеседник – известный поэт и правозащитник Томас Венцлова говорит о потерях: "Нацисты истребили почти всех евреев, а это было семьвосемь процентов населения Литвы. Из Клайпеды бежали немцы, были и чисто военные потери, шестьдесят тысяч эмигрировали. После войны были насильно выселены в Польшу вильнюсские поляки. Депортации и партизанская война унесли, насколько мне известно, около двухсот тысяч человек". Перекликается с интервью документальное эссе Миндаугаса Кветкаускаса "Фирины ножнички" (пер. Д. Эпштейнайте-Кыйв) о старой Эсфири, единственной из всей родни спасшейся от нацистов и ставшей хранительницей уникального собрания книг бездействующей церкви Св. Георгия. Опубликованы в журнале и оригинальные художественные эссе: Гедры Радвилавичюте "Сюжет предлагаю пристрелить" (пер. А. Васильковой), Сигитаса Парульскиса "Телефон в развалинах" (пер. Т. Корнеевой-Мацейнене), Кястутиса Навакаса "Только не сотвори мне памяти" (пер. А. Асовской).
Йонас Мекас писал: "Каждый человек глубоко внутри знает, что на самом деле хорошо и что настоящее... Но планы политиканов идут совсем из другого места, они идут из головы. А голова плывёт, как пьяный корабль, куда придётся. Голова блуждает, следуя за последними выпусками телевидения и радио и за модами, как "Летучий голландец".
По сути – это предупреждение, ведь спасает подлинность искусства не только взгляд в небо, но и "запах земли".