Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Евгений Степанов
Evgheny Stepanov


Прозаик, поэт, публицист, издатель. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института и аспирантуру МГУ им. М. В. Ломоносова.
Кандидат филологических наук.
Печатался в журналах "Знамя", "Дружба народов", "Наш современник", "Нева", "Звезда", "Урал", "Арион", "Интерпоэзия", "Юность", "День и Ночь", "Волга" и во многих других изданиях.
Автор нескольких книг прозы и стихов, опубликованных в России, США, Болгарии.
Три книги вышли в Румынии. Живет в Москве и поселке Быково (Московская область).
Главный редактор журнала поэзии "Дети Ра" и портала "Читальный зал".
Лауреат премии имени А. Дельвига и премии журнала "Нева".


ТРИ ЗНАЧКА


О том, что жизнь прошла, не успев начаться, понимаешь внезапно. И эта мысль ошпаривает, как первый глоток неразведенного спирта, как первая бомба, взорвавшаяся неподалеку от тебя, как первая баба, которая сказала тебе: "А пошел ты, козел...".
Сорокадевятилетний бизнесмен Сергей Кротов (для близких Крот) ехал по Ленинградке к себе домой, в достаточно большие четырехкомнатные апартаменты на станции "Аэропорт"; за рулем просторной "Тойоты Камри" был его постоянный водитель, даргинец Арсен, который работал с ним почти десять лет. Арсен слушал непритязательное "Радио Дача", а Кротов просто молчал. Говорить ему не хотелось. Ни с водителем, ни с кем другим. В принципе, он хорошо знал, что ему могли сказать его шофер, другие сотрудники, жена и дочь, клиенты. Они говорили всегда одно и то же. Арсен, как правило, рассказывал футбольные (околофутбольные) новости; он, дагестанец, точнее, даргинец по национальности, болел за "Анжи" и всегда изумлялся большим зарплатам футболистов; жена (обычно довольно тонко, надо признать, и ненавязчиво!) просила денег; двадцатипятилетняя дочь (она жила с мужем отдельно) хотела новую квартиру; сотрудники намекали на добавку в жалованье; клиенты требовали скидок. В общем, все сводилось к одному — к финансам. В двадцать первом веке жизнь в Москве предельно упростилась, отношения развивались строго по экономическим законам.
У Кротова деньги водились. Но они у него потому и водились, что он не любил с ними расставаться. Он был риэлтором. Еще в начале девяностых он сумел выгодно продать доставшуюся по наследству от дедушки — генерала КГБ — "двушку" в сталинском доме на Тверской. А потом пошло-поехало. Он продавал и покупал. Продавал и покупал. Риэлторский бизнес (да, впрочем, и любой другой), по сути, очень прост: нужно что-то дешево купить и дорого продать. У Кротова в Москве и за границей находилось в собственности десять объектов недвижимости (квартиры, апарт-отели, офисы, склады), которые он теперь, в двухтысячные, благополучно сдавал. Сдавал, впрочем, не он сам, а его небольшая фирма, в которой работало всего-то пять человек. Они, вышколенные и натасканные, как бойцовые тупорылые псы, охраняли кротовскую элитную недвижимость от рейдеров, следили за порядком в апартаментах и офисах, убирали там, а самое главное − каждый раз собирали дань с клиентов, арендаторов. За почти двадцать лет риэлторства Кротов ни разу не получил деньги в срок, всегда приходилось клиентов подгонять, а то и просто выбивать из них наличку. Таковы нелегкие будни капиталиста. А кому сейчас легко?
Кротов ехал и молчал, он думал о том, что проиграл свою жизнь. Он не стал олимпийским чемпионом (хотя был очень перспективным боксером: при росте сто восемьдесят четыре сантиметра он весил в юности пятьдесят четыре килограмма и своими длинными, как рельсы, руками держал соперников на дистанции, утюжа их, на манер нынешних кумиров подростков − братьев Кличко, прямыми джебами в челюсть и солнечное сплетение), не стал многодетным отцом (хотя детей любил, и женщин у него было предостаточно), не написал в жизни ни одного хорошего стихотворения, хотя пробовал это сделать неоднократно, еще в детстве и отрочестве − в школе. Не получилось. Не срослось. Так бывает.
Задребезжал ненавистный мобильник. Кротов поначалу не понял, кто говорит. А потом сообразил.
− Привет, Игорёк, конечно, узнал. Что, что ты говоришь?
Ему звонил его школьный приятель Игорь Петров (Петруня), которого он не видел и не слышал... тридцать два года. Он приглашал на встречу выпускников. Неужели уже прошло тридцать два года? Ведь вроде все это было вчера. Москва семидесятых. Спокойная (как сейчас оказалось), размеренная жизнь, пирожки по четыре копейки, красное фруктовое мороженое за семь, газировка за трюндель, метро за пятачок, секция бокса, тренер Александр Петрович, открытый ринг, метро "Ждановская" (нынешнее "Выхино"), первые поцелуи, Кусковский парк, рядом с которым находилась их школа.
Кротов пообещал, что придет. А сам задумался: "Ну что я им скажу? Мы не виделись так долго. Какой смысл в этой встрече? Хвастаться друг перед другом поздно, да и нечем, а просто так поточить лясы. Обычно одноклассники собираются регулярно, а мы как закончили школу, так и разбежались в разные стороны. Кто-то свалил за бугор, кто-то спился и отбросил коньки, кого-то захватил бизнес, жестокий и беспощадный; московская бессмысленная и подлая суета не оставляет времени на сантименты. Что я скажу этим взрослым теткам и мужикам, с которыми меня ничто не связывает, кроме случайного (или случайность закономерна?) пребывания вместе на протяжении долгих школьных лет?"
И все-таки повод встретиться был. Точнее, несколько поводов.
В шестом классе Серёжа Кротов (его тогда уже многие называли Кротом) был влюблен в одну девочку − Беату Кучицкую, худенькую белобрысую польку (она переехала с родителями из Варшавы, ее отец работал в СЭВ). Крот посвящал ей наивные и трогательные детско-подростковые стихи, носил портфель, пытался обнять − Беата не разрешала.
У нее было необычное хобби для девочки − она собирала значки. Кротов покупал их в киоске возле метро и дарил ей, она это принимала радостно и благосклонно. У одноклассника Крота − Сеньки Берга (его прозвали почему-то Бурый) − была большая фалеристическая коллекция, и вот у него-то дома однажды Крот и украл три значка, поступил подло, отвратительно, он это понимал, но отступать уже не мог − поздно, поздно, и он, разумеется, подарил их Беате. Значки − большие, круглые, пластмассовые, с изображением Парижа, точнее, Эйфелевой башни − Сенькин отец привез из Франции, где каким-то чудом оказался в туристической двухнедельной поездке.
Беата так обрадовалась заграничному подарку, что даже отблагодарила Серёжку поцелуем в щеку.
Крот был на седьмом небе от счастья, никогда раньше девочки его не целовали. Но миг блаженства длился совсем недолго. О воровстве Крота стало известно Бурому и его родителям, они стали его "прессовать", Крот во всем сознался, повинился, но как вернуть значки − не знал, потому что уже подарил их Беате; в общем, ситуация зашла в тупик, и парень находился в состоянии, близком к депрессии, хотя тогда он еще и не знал такого мудреного слова... Однако Бурый и его родители почему-то отстали от Крота: то ли простили его, то ли поняли, что все равно от него ничего не добьешься. Ворюга − он и есть ворюга. Пусть подавится.
А Кротов переживал, не находил себе места, не знал, что предпринять. Как посмотришь в глаза Бурому? Как скажешь Беате? Как попросишь назад? Не то что поцелуя в щеку не получишь, но и портфель нести не дадут. Парень оказался между молотом и наковальней.
Впрочем, мучился он недолго. Себя мы всегда простим и пожалеем. Кротов постарался удобно забыть о своей подлости, но дал себе слово, что когда-нибудь обязательно поедет в Париж и там купит похожие три значка с Эйфелевой башней, и даже больше значков − целую коллекцию, чтобы Сенька остался доволен.
Итак, это была первая причина, по которой следовало идти на встречу выпускников. Значков у Кротова, правда, не оказалось, он их так и не купил во Франции, хотя отдыхал там неоднократно (не успел, забыл, замотался), но он решил отдать Сеньке тысячу-другую долларов, чтобы покаяться и закрыть неприятную тему. А что, красивый жест: на тебе, Бурый, тыщонку "гринов" − небось, не лишняя. Купишь себе хоть сотню таких пластмассовых безделушек. Как говорится, примите должок с процентами. Наше вам с кисточкой.
Вторая причина, по которой он решил идти на встречу, была тоже не слишком радостной. В восьмом классе он поссорился со своим очень близким другом, Сашкой Локшиным, и они с ним подрались в мальчишеском туалете; Локша ударил Крота по фейсу, сильно ударил, Крот потом еще аффектированно махал кулаками, но в цель не попал (именно после этой драки он, кстати, и записался в бокс).
"А что, наверное, пришло время нанести Локше ответный удар, − подумал повзрослевший, но, кажется, не поумневший Крот. − Надо бы смыть с себя тот подростковый позор. Око за око. Зуб за зуб. Небось, до сих пор Локша надо мной смеется: мол, Крот струсил".
Он решил посоветоваться с женой − набрал ее номер. Наташа в это время была в Праге, она частенько уезжала туда на несколько недель, просто жила − они с Кротовым несколько лет назад приобрели там квартирку в центре, − отдыхала и заодно, по мере возможностей, контролировала зарубежные активы (два небольших апарт-отеля) супруга.
Рассказал о звонке одноклассника, поделился своими идеями...
− Ну ты совсем одурел, старый идиот, − резко сказала Наташа. − Какие одноклассники, какая тысяча-другая баксов за дурацкие пластмассовые значки, какой ответный удар?! Тебе через полгода пятьдесят лет, а ты все как подросток. Все ветер играет в жопе. Когда же, наконец, ты повзрослеешь? Ну подумай сам: все придут на встречу, выпьют, начнут рассказывать про себя и детей, а ты затеешь драку? Всем морду набьешь? Мало того что мне жизнь испортил, так ты еще и одноклассникам хочешь удружить. Ну как ты это себе представляешь? И кстати, ты лучше мне тыщонку-другую (лучше − пять!) пришли. А то денег совсем нет. Или ты хочешь, чтобы я сама твои квартиры убирала?
− Да-да, пришлю. И драться, конечно, глупо, − мнимо покорно ответил Крот, но от планов своих, разумеется, не отказался.
Третья причина, из-за которой он собирался на встречу и о которой он, конечно, не рассказал жене, была следующая.
В восьмом классе Кротов, не продвинувшись дальше причмокиваний в щеку с Беатой, коварно переметнулся в сторону Нуне Саркисовой, пылкой и более сговорчивой армянки, − они целовались, как взрослые, взасос, но к желанному результату дело не шло и с ней, хотя Крот очень темпераментно настаивал. Нуне стояла насмерть и прямо говорила, что если ее отец узнает даже о том, что они целуются, то им обоим секир-башка.
...Сорокадевятилетнему Кротову было стыдно. Стыдно за то, что тогда, в школе, как-то агрессивно добивался своего. Уже во взрослом возрасте он понял, что ничего не надо добиваться силой, просто надо уметь ждать. Глупо трясти яблоню в июне. Нужно в августе подставить ладони − и яблоко само упадет тебе в руки.
Кротов хотел попросить у Нуне прощения. Да и просто захотелось ее увидеть. Что с ней? Как она выглядит? А может быть?..
Приехав домой, Кротов принял душ, надел халат, лег на свой любимый кожаный диван и, как обычно, врубил висящий на стене телевизор; передавали (как по заказу!) бокс, лучшие бои Майка Тайсона. Кротов взбодрился. Потом позвонили с работы, он опять должен был решать какие-то несуразные и вечные, как человеческая глупость, проблемы; потом по скайпу вышел на связь институтский сумасшедший дружок Ривкин, который просил денег на очередной номер литературного журнала "Парнас".
В общем, жизнь завертелась, и Кротов на время о грядущей встрече выпускников забыл. Однако за день до назначенного мероприятия ему опять позвонил Петруня, и Кротов принял окончательное решение: приду. Он приехал (сознательно!) на встречу с опозданием.
Пусть чуваки дойдут до кондиции, подумал он, так мне будет психологически проще с ними общаться.
Ребята и впрямь уже были подшофе. Они поставили три столика (сделав из них один большой) в парке Кусково (рядом со школой) и выпивали. Многих изрядно развезло. Некоторых Кротов не узнал: толстенькие, седые или лысоватые дядьки, неузнаваемые девочки... Многие из ребят сами подошли к Серёге. Пожимая одноклассникам руки, Кротов называл каждого по школьному прозвищу: Серый, Шитя, Петруня, Валёк, Цыпа, Завал, Рафинад, Проскур...
Его все называли Кротом.
Выпив, Кротов быстро вошел в общую тональность разговоров: все рассказывали о детях, дачах, меньше всего − о работе. Шитя (Славка Шитиков) оказался уже дедом, Света Сторчикова − матерью троих детей и бабушкой, Наташка Смирнова поменяла четырех мужей, родила дочку и сына.
Беата Кучицкая не пришла.
Сенька Берг, у которого Крот украл значки, тоже не пришел.
Кротов разговорился с его приятелем Пашкой Сахаровым (Рафинадом).
− Ну как Семён? − спросил Крот.
− Что ты, Крот, он теперь не Семён, а Саймон Берг. Он сменил имя, крутейший бизнесмен, у него пять гигантских заводов на всех континентах, принял иудаизм, пейсатый, живет в основном в Израиле, Штатах и Цюрихе, а точнее − в самолете, гражданин США; в общем, забурел он, в первой сотне списка "Форбс". Состояние − двенадцать миллиардов долларов. А ты что, раньше не знал? Он самый крутой из нашей школы. Так сказать, отличник капиталистического труда.
− Да-да, конечно, что-то слышал, − сказал ошеломленный Крот, − он и в школе всегда неплохо соображал. Замечательно.
Кротов понял, что зря взял с собой две тысячи долларов, долг Сеньке отдавать (передавать через Рафинада) было нелепо, лучше он их отдаст Ривкину на его безумный литературный журнал, где он зачем-то печатает разных графоманов со всего света. И где он их столько находит?
...Сашка Локшин сидел на другом конце длинного стола и увлеченно беседовал, выпивая, с Ромкой Цыплаковым (Цыпой).
Кротов слушал других, смотрел по сторонам. Кусковский парк изменился и не изменился; величественная усадьба графа Шереметева стояла как прежде, лес, слава Богу, не вырубили. А вот лодок, лодочной станции, спасательных красных пенопластовых кругов, как во времена их детства, уже не было; никто не купался, мороженщики не разносили мороженое; разумеется, не осталось переодевалок на берегу, где они раньше, пацанами, подглядывали за голыми девчонками; рыбаки не ловили рыбу, и ребята не прыгали, как сумасшедшие, с пирса в воду, как прыгали они, жители микрорайона, в те семидесятые годы прошлого (страшно сказать) тысячелетия.
Спустя какое-то время Сашка Локшин подсел к Сергею.
− Ну что, Кротов, ты до сих пор на меня злобу копишь?
− Да что ты, Санёк! − растерялся и невольно соврал Кротов. − Все хорошо.
− А меня все эти тридцать два года мучает чувство вины перед тобой. Я помню, что в восьмом классе из-за моей тупой принципиальности наша математичка снизила тебе оценку за четверть. Но ты ведь неправильно решил задачу. А я всегда говорю правду. Ты же знаешь, я всегда говорю правду. Да, всегда! И я не мог не сказать, ведь математичка сама попросила проанализировать твою контрольную работу. Но я на тебя тоже обижен: как ты мог меня тогда ударить? Помнишь, тогда, в восьмом, мы поцапались? И ты меня, подлая душа, так сильно ударил. А я-то, когда кулаками размахивал, старался в тебя не угодить. Ведь мы же были лучшими друзьями. Я скорее имитировал драку. А ты не имитировал. По зубам меня огрел. Как ты мог? Крот, ну как ты мог?
Сашка остекленевшими глазами смотрел на Сергея. Кротов обнял старого (изрядно окосевшего и милого) друга и совершенно искренне сказал:
− Саня, забудь, мы как были друзья, так и остались. Я действительно не помню уже про оценки по математике, а за то, что я тебя ударил, прости. Мне, честно говоря, казалось, что это ты ударил меня...
Неожиданно Локшин, точно ребенок, заплакал, стал обнимать Кротова, и они еще выпили по несколько рюмок.
Потом они наконец-то сообразили подойти к Нуне; она, конечно, немного раздалась, но выглядела очень хорошо − миловидно и сексуально. Кротов поцеловал школьную подругу в щеку.
− А ты, Крот, − великий человек, − неожиданно сказала Нуне, − я слежу за твоими успехами.
− За какими успехами? — растерялся Кротов.
− Ну как же, − щебетала улыбчивая Нуне, − ты же спонсор крутого литературного журнала, а я там как раз печатаю свои стихи. Знаешь, вот уже несколько лет пишу. Как прорвало! Меня Арон Алексеевич Ривкин хвалит, говорит, что я не совсем бездарная. Или это не ты председатель попечительского совета журнала "Парнас"? Там в выходных данных написано: Сергей Александрович Кротов.
− Да, я иногда даю деньги Ривкину, это мой старый институтский кореш, но я даже не знал, что он меня указывает как спонсора.
Кротов выпил еще рюмку, обнял Нуне и стал игриво гладить ее по заднице.
− Ну что ты делаешь, Крот? − хихикала Нуне. − Ты такой же, как был, такая же развратная сволочь.
− Когда я тебя вижу, то теряю рассудок, − улыбаясь, отвечал Сергей. − Когда же ты, наконец, станешь моей?
− Да ты даже ни разу не позвонил за эти годы; вот тебе, кстати, визитка. Давай еще встретимся. Или ты по-прежнему такой же нерешительный, как в детстве?
Кротов ехал домой и молчал; он думал о том, что сегодня один из лучших дней в его жизни. А водитель Арсен слушал "Радио Дача". Жизнь еще не прошла.

2011, 2020