* * *

Цвела джида, журчал степной арык –
Я помню это место, где зарыт
Мой детский клад – секретик мой заветный.
Под выпуклым бутылочным стеклом
Лежало голубиное перо
На смятой золотинке от конфеты.

Земля была покорна и легка,
Как гречневая мамина мука.
Её так много – всем на свете хватит
Лугов, полей и маковых степей.
Я знала, что могу доверить ей
И стёклышко, и пёрышко, и фантик.

Я помню осень. Сад. Горит листва,
Ползёт позёмкой пепел от костра,
Ложась на оперенье мёртвой птицы.
И хрупкий мир, что не был мной спасён,
Послушно лёг в голодный чернозём
И в кукольной коробке уместился.


Ничей

Спеют, словно вишни, в небе звёзды.
Ты присядь с дороги и остынь.
Вытряхни из сумки горький воздух
Жадных и безжалостных пустынь.
Выпей нашей северной прохлады,
Вспомни ежевичный вкус ночей.
Знаешь сам – для счастья мало надо,
Если ты давно уже ничей.
Здесь как прежде всё: уклад старинный,
Снег – зимой, по осени – дожди.
Выйди в сад, поешь с куста малины,
Берегом к источнику сходи.

У реки на мостике дощатом
Эхо передразнивает шаг.
В этот час голодные щурята
Ищут живность в чёрных камышах.
Сонный лещ, наевшись звёздных ягод,
Тычет лбом в купальщицу-луну,
А луна ныряет под корягу
И не собирается тонуть.
Скоро полоснёт крылом зарница,
Выклюет небесное зерно.
Хочешь в старой лодке прокатиться
С кроткой предрассветной тишиной?

Спящая в тумане колокольня,
Заросли бушующей травы...
Снова оказаться в прошлом больно,
Если возвращаться не привык.
Где-то ждут нехоженые дали,
Манит неизвестность новых мест…
Ну а здесь родители заждались –
Сгнил и покосился мамин крест,
У отца заржавела ограда,
Холм размыли вешние ручьи.
Мало старикам для счастья надо,
Если старики уже ничьи.


Баю-баю

Баю-баю... снов не видит
Старый хутор по ночам.
По дворам, заросшим снытью,
Бродит лунная печаль.
То, вздохнув, уронит грушу,
То прольёт вишнёвый сок,
То из бурой вязкой лужи
Смачно сделает глоток.
То водой в колодце булькнет,
То возьмётся в окна дуть.
А устанет – ляжет в люльку,
Позабытую в саду.

Ветер люлечку качает,
Осторожный, словно вор.
За плетнями, нескончаем,
Стелет простыни простор.
Заглянула в люльку птица –
Ищет гнёздышко птенцам...
Седовласый пар клубится
У прогнившего крыльца.
Речка звёзды привечает,
Привечать чужих – не грех.
Над заброшенным причалом
Вьётся иволговый смех.

Волк, свернувшийся в калачик,
Спит у чёрного куста.
Баю-бай.
Никто не плачет.
Ночь.
И люлечка
пуста.

* * *

День, словно странник бездомный, продрог,
Ветки деревьев колышутся пьяно.
Сватово – наш небольшой городок –
Вновь утопает в осенних туманах.

Маленький город большой суеты,
Где неприкаянно бродят зеваки,
Где беззаботно гуляют коты,
Если не лают сердито собаки.

Душу согреет дворовый уют,
Душу согреют знакомые лица.
Всё нестолично здесь, разве что пьют,
Не уступая ни капли столицам.

Густо ползёт по околице лес,
И, разрушая покой лепестковый,
То проезжает вдали "Мерседес",
То неуклюже проходит корова...

День, словно странник бездомный, продрог,
Но не случайно вдали так знакомо
Вьётся прозрачный весёлый дымок
Над покосившимся стареньким домом.


* * *

Иду сквозь тишину за настроеньем,
За удивленьем и за вдохновеньем.
А что морозно – нет моей вины.
Вот первая звезда на небосводе,
А у звезды всегда – одна погода,
И – ни зимы, ни лета, ни весны.

И я смотрю на небо удивлённо,
И так же удивлённо смотрят клёны,
И точно так же смотрят тополя.
Поскрипывает снег. Закат алеет.
Мороз крепчает. Только всё же греют
Родимый край, родимая земля.

Шагаю по притихшему посёлку,
Где иней – словно звёздные осколки,
Где каждый холмик – близкий и родной.
Где жаль всего прошедшего немножко,
Где тихо светит мамино окошко
Тем добрым светом, что всегда со мной.


* * *

Вдруг подумалось: может, простившись с друзьями,
В крупный город рвануть сквозь тревоги дорог?
Но, сжигая сомнения, греет огнями
Нешумливый родной городок.

Где друзья, где безбрежие яблонь и вишен,
А столица – мельканье машин и людей.
Там за уличным шумом не часто услышишь,
Как ликует смешной воробей.

Там не слышно в трубе завывающей вьюги,
И не видно лесов, что вросли в синеву,
Там под вечер не катится солнце по лугу,
Пригибая густую траву.

И вовек не отыщешь такого простора,
Где знаком тебе каждый вершок-корешок…
Нестоличный мой город, приветливый город –
Самый маленький, самый большой.

Херсонесская элегия

Товарищ главный старшина,
одни мы выжили, очнитесь –
кругом такая тишина,
что слышно ангела в зените…
В его слезе любовь и власть
и столько света и полёта,
что замолчали пулемёты
и в небо хочется упасть.
И время смерти подоспело,
но держит горькая земля,
поникший мак нагого тела
огнём антоновым паля.
Ушёл к Тамани "Красный Крым",
на дне "Червона Украина",
и мы, последние, сгорим,
и кровью породнимся с глиной,
горячим камнем и золой,
костями, кирпичами, пылью –
с любимой, вековой, могильной,
всё принимающей землёй.
Шурша скелетами столетий,
в окопы сыпется она –
теперь мы ей родные дети,
товарищ главный старшина.
Всё, похороненное в ней, –
керамики сухие гроздья,
нагие острия кремней,
тяжёлые отливы бронзы –
всё перемешано войной,
иссечено железным ливнем –
Боспора золотые гривны,
и чёрный лом брони стальной,
и хоботы противогазов,
и мраморный девичий лик,
и нимфа в нежном хризопразе,
и молнией – трёхгранный штык!
Товарищ главный старшина,
мы доиграли наши роли,
и тишина уже страшна
предчувствием последней боли…
Финал трагедии – затих
громоподобный хор орудий,
кровавой головой на блюде
наш Севастополь… Мерный стих
волны оплакивает город
в багровом трауре огня
и землю грешную, которой
мы станем на закате дня.


Башня Ветров

Башня Ветров посредине двора, словно так и положено,
дальше пройди – и Гефестова храма увидишь колонны,
и переполнишься чувством любви к невозможному,
и отзовёшься, как странник с вершины поклонной.

Перед тобой на ладони античная суть Севастополя,
палевый камень, иссохшая колкость акаций,
ржавая пыль Гераклеи, мотыгой войны перекопана,
алые вспышки маков, которым всегда восемнадцать.

Тонкая радость вина, долголетнего крымского узника,
хрупкий осколок огня, херсонесская глина,
тёмная память земли и небесная музыка,
тихая тема гармонии, спящей в руинах.


Заклинание

Уходящего дня золотая парча
на прощанье дорожкой по морю блеснула,
и растаяло солнце, как в печке свеча,
как динарий в копилке Лукулла.

Так и память растает, слезой Данаид
утекая по капле в бездонные дали,
где последние отсветы море хранит,
словно кровь на зазубринах стали.

Вот бы годы зажечь и расплавить века
в колокольную тяжесть и в гибкость булата,
чтобы пламя мерцало в крупинках песка
и алело над морем крылато!

Чтобы ясной – звезда, чтобы чистой – вода,
чтобы ночь – на мече грозового сполоха,
чтобы верная кровь – на излучины льда,
по губам, до последнего вздоха!