1

С перевала дорога шла по юго-западному склону, облизанному мартовским солнцем, с проплешинами вытаявших осыпей, серпами голой щебенки у скальных обломков, наполовину вросших в грунт. Старый горный кряж ощетинился полосами невысокого леса, деревья словно прятались в распадки, оставляя голыми каменные спины обветренных хребтов. Дорога посверкивала подплавленным льдом, и Суколин шел, цепляясь за левую обочину, больше подтаявшую, благо встречного транспорта, знал он, в это время — конец дня — быть тут не должно. Оставалась последняя остановка, где он должен был взять трех человек. Ну, еще каких-нибудь шальных рыбаков, добравшихся туда, на излучину реки, утром. Славилась она хорошей зимней рыбалкой: хариус шел на блесну, тайменята, ну и налим, налим — хозяин реки... Впрочем, они могли уже и убраться: подмораживало сильно, и как-то неестественно ярко разгорался западный склон неба, предвещая, скорее всего, ветер. А впрочем, черт его знает, что он предвещал...
Те трое были ему известны. Два горных техника, которым утром он забросил смену, — они сторожили закрытый до весны прииск, больше балуясь охотой да той же рыбалкой, — и один приболевший местный, эвенк. О нем сообщили из тайги по рации накануне, но утром Суколин его на точке не обнаружил. Значит, еще не вышел. Ну да этот не пропадет, доберется. Только бы собак с собой не приволок, для собак тут, в пазике, места нет совсем. Чем может болеть эвенк?.. Христос его знает. Обожрался какой-нибудь гадости? Рысь глаза выцарапала?.. Нет, не угадаешь... Часов-то он точно не имеет — по солнцу должен сориентироваться. Ждать дотемна этого сына тайги Суколину не хотелось. Он включил рацию.
— Женя? Прием!.. Эвенк будет? Вышел он? Прием...
— Утром еще. А ты где? Прием...
— Подъезжаю к Уводи.
Диспетчер замолчала, понимая, в какой ситуации оказывается водитель. Суколин тоже молчал, оставаясь на приеме... Но диспетчер сидела на своем месте и вариантов не оставляла.
— Он должен быть на точке, не волнуйся. Прием...
— Ясно. Понял, до связи!
Эвенка он увидел издали — по невысокой, коренастой фигуре и характерной таежной одежде. Но пришлось подобраться по другой причине — на точке людей было что-то многовато... Здесь народ встречается всякий, и больше шальной. Двух вахтовиков с месячной отсидки тоже к добрым попутчикам не отнесешь. Где-нибудь уже причастились у рыбаков... И оставить никого здесь, в морозном огне малинового заката, он не мог.
— Сколько у нас мест? — бросил он в салон, хотя сам знал, что свободных мест всего пять. Ну, еще трое-четверо в проход на стульчаки...
— Водила, ты по рыбине с них возьми! — сострил один из пассажиров.
Но застарелой шутке никто даже не улыбнулся.
Люди стали шумно втискиваться в автобус, и тут Суколина прорвало:
— А пацан откуда здесь взялся? Чего он тут?.. С кем?
Подросток одет был тепло: зимний комбинезон, совершенно новый и какой-то праздничный — ярко-зеленого цвета, с фирменными наклейками, кармашками, застежками, совершенно ненужными, знал Суколин, шапка с кожаным серо-оранжевым верхом, низ лица замотан такого же цвета шарфом. Сумка...
— Не шуми! Самостоятельный! — засмеялись рыбаки. — Уже час как тебя дожидается... В город навострился. Да, парень?
Парнишка, не отвечая, протянул Суколину сотню. Тот почему-то брезгливо поглядел на нее и в досаде, но и с облегчением, что парень не темный, бросил:
— Да забери ты их!.. Мужики, приторните его сюда, поближе. Вы его водкой не поили?
— Вот еще! Самим не хватило!.. Трогай, пока не примерзли к дороге, гони!..
Веселье рыбаков передалось и Суколину, и он крикнул, обернувшись на секунду:
— Эй, Дерсу Узала, а ты чем заболел?
— Тебя спрашивают, сучок! — толкнули сибиряка в бок. — Чем болеешь?
— Зачем болеешь? Я не болею. Дочка сильно болеет. В больнице лежит. Живот будут резать. Живицу везу, коренья, орехи...
— А что, нормально так — орешков после аппендицита! — Автобус грохнул хохотом. — И корешков пожевать!.. Ах-ха-ха...
Эвенк обиделся и замолчал.
А закат пылал! Понизу густо-малиновый, он постепенно переходил в оранжевый, занимая треть неба, а потом эта оранжевость внезапно отделялась неширокой, невыразимо красивой полосой бирюзы, за которой сразу вздымался темный купол остального неба, и звезды, казалось, прятались в нем совсем неглубоко...
— Ишь, как расцветило! — поглядывали вправо и прищелкивали языками пассажиры. — К сменам... К ветру!.. Зато и клевало!.. Да, завтра здесь делать нечего — запуржит... Не, это к морозу, вот те крест! Скажи-ка, тайга, к чему такой закат? Эй, ты что, игнорируешь?
Эвенка стали тормошить, и он объяснил:
— Это весна идет, лицо показывает...
— Тю! Лицо... Дай-ка орешков лучше. Ты их обжарил?
— Мужики, оставьте его, — попросил Суколин, — он по делу едет. Пусть...
На конечной, в поселке, Суколин, схватив путевой лист, билетный блок и деньги, поспешил в павильон, слыша за спиной, как выбираются, покряхтывая и охая, пригревшиеся пассажиры. У него был свой интерес поспешать: водитель последнего рейса дожидался, когда Женя подобьет итог, закроет кассу, и отвозил ее домой. Это недалеко, но все же был такой среди водил чисто спортивный азарт — не оставаться крайним.
Женя-то как раз была согласна, чтобы именно Суколин отвез ее, и встретила его в своей каморке шумным коровьим вздохом.
— Эвенка подобрал хоть?
— Да... Он здоров, к дочке в больницу едет. Ну, все? Я пошел?
— Завтра утром на город идешь...
— Да помню я! Пока!..
Женя проводила его синим взглядом поверх очков и подумала вслух, зная, что никто ее не слышит:
— Хоть бы прижал... для тепла.
Потом посмотрела под стол, на свои ноги, обутые в валенки с калошами, и оттуда же, из-под стола, достала початую бутылку водки, налила в маленький стаканчик, выпила тремя осторожными глотками, выдохнула, сложив губы трубочкой, и снова отстраненно подумала о себе:
— Да ну его на фиг! Подкаблучник...
Суколин подкаблучником себя не считал и сильно удивился бы, узнай, что кто-то так о нем думает. А думали... Суколин женился (расписался) прошлой весной, в мае, а до этого лет пять вел совместное, но неустойчивое хозяйство — они сходились, расходились — с женщиной, ему почти ровесницей. И этого было достаточно для определенных выводов в некоторых головах — потому что Сергей Суколин в молодости был... очень ветрен, скажем так. А потом взял и окольцевался! С чего бы вдруг?..

2

Он рывком вбросил себя в водительское кресло и едва не выругался... Пассажир в комбинезоне размотал свой шарф и предстал в истинном своем обличье симпатичной девушки с длинными ресницами, полными яркими губами и милым носиком, который чуть шелушился, прихваченный морозом... Когда он выскакивал из автобуса, она, видимо, пригревшись у него за спиной, спала...
— Та-ак... Ну и как нас зовут?
— Извините... Саша... Можно мне в вашем вокзале переночевать?
— Нет, Саша, нельзя, его сейчас закроют, и он не отапливается ночью. Так что...
Девушка захлопала ресницами, Суколину все стало понятно, и он протянул к ней руку, предупреждая развитие эмоций.
— Что, совсем негде?
Она помотала головой.
— В область едешь?
Кивок.
— Но я... — Он чуть было не пожаловался, что недавно женился, и усмехнулся. — Ладно. Переночуешь у нас. Жену зовут Мария. Не съест. Поехали...
— А вас как зовут?
— Сергей. Сергей Николаич...
В Сибири не принято выставлять на ночь, а Маня, как и он, была коренной сибирячкой. "Не съест-то не съест, но как обрадуется!.."
— Тебе лет-то сколько?
— Девятнадцать.
— Ну, пусть будет девятнадцать, — усмехнулся Суколин. — А мне тогда сколько?
— Вы спрашиваете?
— Да, я спрашиваю: сколько мне, по-твоему, лет?
— Не знаю... Сорок. Нет, тридцать пять.
— Однако! — Он покачал головой и посмотрел на себя в зеркало заднего обзора как на незнакомое, чужое лицо... Ему было тридцать четыре.
— Угадала? — Голос у нее был с хрипотцой, простуженный, действительно походил на мальчишечий. Но девятнадцати ей, конечно, не было. Хотя... Сейчас все как-то молодо выглядят.
— Я старый, и ты взрослая — не боись! Сейчас согреемся, выспишься, а завтра я тебя в город отвезу...
— Ну, отпад!..
— Почему отпад?
— Я же не просила...
— А другой дороги тут нет. Или вперед, или назад. А ты нездешняя...
В дом вошел пошумнее, что-то говоря коридору...
— Маня! Ребенка надо на ночь приютить, в город едет... Саша ее зовут. Постели где-нибудь...
— Где-нибудь постелю... — Хозяйка осмотрела гостью с ног до головы. — Пойдем, покажу, где чего у нас...
Ужинали втроем. Саша скромничала, но чаю выпила две чашки...
Возвращалась она от бабушки, за которой ухаживала, домой, к родителям. В детали она не вдавалась, а выспрашивать здесь было не принято. Ухаживала так ухаживала.
— Ну а школу ты закончила? — спросил Сергей.
— Да...
— А почему не учишься?
— Учиться деньги нужны...
— А как же этот... АГЭ?
— ЕГЭ! — улыбнулась Саша. — У меня баллов мало...
— Так, а родители что делают?
Саша замялась:
— У меня отчим... А мама торгует...
В постели Маша скинула с бедра его руку и прошептала:
— Не нравится она мне.
— Девчонка...
— И не видела я ее никогда...
— Мало ли сейчас болтается... Я сплю?
— Спи!..
— Я в техникум поступал — мне двенадцать баллов хватило...
— Ей скажи...
— Это не ей, это Медведеву надо сказать...
— Какому Медведеву?
— Премьеру...
— А то он не знает.
— Они там, по-моему, ничего не знают...
— Если ты не замолчишь, — она резко повернулась к нему лицом, — я тебя придушу! — и прикрыла его рот рукой...
Суколин глубоко втянул в себя запах теплой душистой ладони и тут же уснул...
Утром у вокзальчика они увидели эвенка.
— Здравствуй, водитель, здравствуй, девушка! Я билет уже взял!..

3

На подъезде к городу эвенк заволновался и стал выспрашивать у соседей, как ему найти больницу.
— Подкинь ты его, — попросили Суколина, — ведь заблудится, к лешему, без леса!..
— Тогда я на перекрестке вас высажу?
— Валяй! — Народ ехал здоровый, собранный — все по делам.
— Вокзал знаешь где? — спросил он Сашу. — Иди за ними.
— Знаю. Спасибо! — И она улыбнулась ему лучезарно благодарно.
"Вот могут же!.. Как посмотрела, а! Хоть до Красноярска вези..."
И тут загудел телефон.
— Сергей?.. Доехал? Где ты? Прием!..
— Доехал, конечно. В городе...
— Ты кому утром билет брал?.. Тут кое-кого ищут... Прием.
— Кто ищет? Кого?
— Органы. Девушку лет восемнадцати. В комбинезоне... Прием.
— Ну, была такая, высадил у вокзала. Прием...
— Где ты ее взял?
— На дороге!
— Не мое дело, но ты смотри... Она у бабки в Вихрове денег сперла пятнадцать тысяч и икону какую-то медную... Я ее не видела. Понял? Прием...
— Понял, спасибо. Разберемся... До связи!
— До связи.
— Это Борисовна, — подал вдруг голос эвенк, сидевший с постным, невозмутимым лицом — действительно, как смолевой пень. — У нее нет внучки. У нее внук, Иваном зовут, большой, по морю плавает, я знаю. Хорошая женщина.
— Понятно! — почти радостно ответил Суколин. — Спасибо, отец! Вот больница. Пусть твоя дочка поправится!
— Ты хороший человек, водитель! И тебе удачи! Большое спасибо!..
Он сразу увидел ее — яркое пятно — в зале, недалеко от окошка кассы, в жиденькой очереди... Крепко взял за локоть...
— Ну-ка, отойдем...
— Вы что? Я закричу!..
— Не советую. Тебя полиция ищет, за кражу, поняла? В автобус марш!..
Он втолкнул ее внутрь, закрыл дверцу, сел напротив. Саша держалась за сумку. Испуг не прошел, но теперь кровь прихлынула к лицу и щеки ее пылали. Ребенок...
— Деньги целы? Не врать!
— Какие деньги? Что вы пристали...
— Не врать!..
— Целы...
— А икона?
— Икона?.. Какая икона?
— Медная!
— А, складень...
— Складень? — не понял Суколин. — Нож?
— Да ну вас... — Она открыла сумку, засунула в глубь ее руку и вытащила тяжелый медный предмет, протянула Суколину.
Тот раскрыл створки... Голубая и белая глазурь украшала лики святых... Вещица была очень красивая и, наверно, дорогая... Ничего подобного он раньше в руках не держал.
— У нее там еще один остался...
— Слушай... Ты дура? Полная? Или что?.. Не первый раз, может? — осенило его, хотя верить в это не хотелось.
Девушка зарделась еще больше:
— Первый...
— Разве с этого можно начинать жизнь, а? Как по-твоему? Вот с этой краденой иконой, с крадеными деньгами... А? — Суколин никогда не задавал таких вопросов ни себе, никому другому — как-то не было нужды. Теперь же этот вопрос его самого поставил почти в тупик, и он хотел немедля его разрешить: можно или нет?
— Не молчи!.. Можно или нет?
— Не знаю! — почти крикнула в ответ девушка. Лучше бы она заплакала, подумал Суколин, но девушка не плакала — пылала, но не плакала.
— А я знаю: нельзя! Не получится жизнь, понимаешь? Дерьмо одно пойдет, и будешь в нем барахтаться всю жизнь. Этого хочешь?
— Не этого!..
— Так... Деньги где?
Девушка вновь засунула руку в сумку и вытащила тонкую пачку купюр в целлофане...
— Да кто ж деньги в сумке оставляет! На себе деньги надо держать, на себе, запомни! А то и тебя обкрадут, как ты свою бабку! Вот идиотка, прости господи... В лифчике! Или на животе! Поняла?
Девушка круглила глаза и не понимала уже, что от нее хотят.
Суколин засунул деньги в потайной карман куртки, складень — в наружный. Вжикнул молнией.
— Выбирай, куда поедем: в полицию или к бабке Борисовне?
— Откуда вы знаете?.. Я не поеду...
— Ну, значит, в камеру, это близко. Это нам пять минут!..
И тут она заплакала.
— Не надо... Вы как все... Пожалуйста, отпустите меня! Забирайте, только отпустите...
Он пододвинулся поближе, слегка тряхнул ее за плечи:
— Хватит дуру рожать! Успокойся!..
Щеки, подбородок были мокры от слез, губы припухли и дрожали. Она хлопала ресницами, и слезы катились помимо ее воли. Но это были последние слезы. Она оттолкнула его, достала платок, не отворачиваясь, утерлась.
— Вот здесь еще... Теперь слушай и понимай! Твои приметы — возраст, рост, во что одета — полиции известны. У тебя другая одежда есть? Надо снять этот чертов комбинезон, понимаешь?
Она криво улыбнулась:
— Ну, крутень!.. Есть. Джинсы, куртка...
— А юбка?
— Есть, но...
— Неважно! — перебил он ее. — Наденешь юбку! Из автобуса без меня теперь ни шагу! Переоденься, а я пока схожу за путевкой, билет тебе куплю. Если там шухера нет, я прихожу, мы подъезжаем к площадке, забираем пассажиров и едем себе спокойно назад. И ты сидишь на попе ровно, поняла? Какую-нибудь легенду себе придумай, ты, похоже, мастер, мне ее знать не обязательно, ты пассажирка, я водитель. Всё. Я ушел. Дверцу закрою на ключ. И не дури!
Когда он вернулся, а она поднялась и стала в проходе, он ее, можно сказать, и не узнал. Теперь на ней были короткая темная юбка в крупную косую клетку, шерстяные колготки, красная куртка с капюшоном, на ногах прежние меховые ботинки. И она стала вроде как ниже ростом...
— Шапку далеко не прячь, замерзнешь... Любите вы это дело, — невольно пробормотал он, — переодеваться...
Она улыбнулась. Но расслабиться он ей не позволил:
— Так, еще одно... Появляться у нас в павильоне тебе нельзя. Лучше, чтобы диспетчер тебя не видела. Запомнила, где я живу?
Она кивнула.
— Я тебя высажу на дороге, ты сойдешь и будешь меня ждать у нас, поняла?
— А что я скажу вашей жене?
— Ее не будет дома, на ключ... Ну а если и будет... сплети что-нибудь... жалостное.
Она подержала ключ на ладошке и протянула обратно:
— Нет, я лучше подожду на улице, спасибо...
— На улице... Тогда я высажу тебя на площади возле универмага, можешь, кстати, туда зайти погреться... Это пять минут от моего дома...
— А на чем мы поедем к бабке?
— На "Ниве" моей поедем. Темно-вишневого цвета, в другую не садись... Сколько там от Уводи? Пройдет она?
— Пройдет, если не замело... Я за час дошла.
— Четыре километра... Пробьемся! Вопросы?.. Вопросов нет. Вот твой билет... Всё, поехали на посадку!..

4

Двое полицейских, в новых куртках, с короткоствольными АКМ на животах, надвинув шапки по уши, качались у вокзала на продуваемой площадке... Садившихся в автобус Суколина они оценили не сходя с места, метров с двадцати. Не, эти гоняться за школьницей, укравшей бабкину пенсию, не будут, усмехнулся Суколин. Вот если бы кто кассу с живыми деньгами подломил, инкассаторов в тайге вытряхнул или зарезали б кого, тогда да, а это повесят на участкового — и пусть по сопкам рыскает зайцем.
Народ садился практически тот же, что ехал утром, отягощенный покупками и умеренной городской выпивкой. Эвенк остался в городе, отметил для себя Суколин... Пока пассажиры рассаживались, пристраивали сумки и пакеты, Суколин спросил как бы между делом:
— А ты внуку Борисовны Ивану, что в море ходит, сестра, получается?
— Да откуда вы все знаете?.. Ну, сестра. Только сводная.
— Ах, сводная...
Несколько раз люди помоложе обращались к "девушке", пытаясь завлечь в приятную беседу, но Саша отмалчивалась, и ее оставили в покое. Вскоре все угомонились, пригрелись, стали задремывать, потом суматошно вскакивали на своих остановках... Все как всегда...
Вместе с несколькими пассажирами она сошла на площади. В стороне подростки кто клюшкой, кто просто кривой палкой с ленцой, от безделья, изображали игру в хоккей...

5

— Участковый приезжал, — принимая путевку, вполголоса сказала Женя, глядя в лист.
— Та-ак... А ты?
— А я никого не видела, — подняла она голову. И это была чистая правда. — У тебя все нормально?
— Нормально.
— Так, может, стаканчик? — Она посмотрела на него поверх очков.
— Знаешь, давай завтра, а? Мне тут кое-куда смотаться на "Ниве" надо. Закуску припаси...
— А я припасу! — И она невольно (честное слово, совершенно невольно!) покосилась на дверь за правым плечом. За ней находилась небольшая уютная каморка — с жестким топчаном и подушкой, столиком, шкафчиком над ним, а в ногах — старинная чугунная печка отливки аж 1915 года на заводе Товарищества каких-то "бр. Жуковых". Ее можно было топить хоть углем, хоть дровами. Вскипяченный чайник, поставленный сверху, почти всю смену оставался горячим...
Автобус Суколин загнал в гараж — для сменщика, завтра у него был выходной — и заспешил к дому, поглядывая на часы... Время поджимало — не хотелось соваться в тайгу по-темному... Дома он долил бензина, кинул еще один полушубок на заднее сиденье и вылетел на площадь, к универмагу.
Не видя ее, заскочил внутрь. "Греется, наверно..." Нет, не видно...
— Тань, — обратился он к знакомой кассирше, — тут девчонка с сумкой... не заходила, не видела ты?
— Сергей, я здесь целую смену сижу, какая еще девчонка?
— Чужая... В шапочке такой...
— В красной?
— Да! С пирожками!..
— А жена что, не печет уже?..
Сергей махнул рукой и выбежал на площадь. Балансируя, чтобы не упасть на раскатанной площадке, поспешил к играющим...
— Пацаны! С автобуса девчонка сходила, с сумкой... Не видели, куда она делась?
Один из подростков, ловко подняв на воздух консервную банку, ответил:
— Так уехала она... на джипе...
— На каком еще джипе? Куда? — опешил Суколин.
— Да этот... с Прибрежной, кажется...
— Буршан? С ним?
— Ну да...
Витька Буршанов работал вахтовым методом охранником в городе и, очевидно, уезжал на смену... У него был вполне исправный "хендай" 2010-го, кажется, года выпуска... Да если еще начнет лихачить, чтобы удивить попутчицу... Нет, не догоню! Суколин, газуя как на старте, сжал руками баранку и стиснул зубы... Так, стоп, стоп... Витька Буршан не тот человек, с которым можно решать подобные дела... Он вдруг почувствовал полукилограммовую тяжесть складня в кармане и, кажется, сквозь свитер и рубашку — пачку чужих купюр на груди... Во влип!.. Отнести в милицию... Нет, участковому, заява, очевидно, у него... Ну и что? Все равно придется что-то писать, объяснять, подписывать... Зараза!.. И участковый новый, Суколин его и не знал, собственно... Молодой... Чего она испугалась, дура?.. Стыдно?.. А красть у старухи не стыдно?.. У почти родного человека!.. Придется прямо к ней, к этой Борисовне, и ехать... одному! И пусть заберет заявление...
Суколин рванул себя за ворот и зарычал как загнанный зверь. Хотелось и рычать, и рвать, и вообще кому-нибудь заехать в морду... Завтра, может, Дерсу Узала из города вернется на утреннем, возьму его, и покатим. Конечно, вернется, он же без леса умом тронется... А сейчас...

6

— Женя, хочу вот рассказать тебе рассказку про Красную Шапочку, будешь слушать?
Женщина расплылась в улыбке:
— Так я ж ее знаю...
— Нет, такой ты еще не слышала!.. Ты знаешь детскую, а это для подростков... Подкинь-ка дровец в свой камин...
— Ладно... Я уже домой собиралась... А ты сам-то кем в этой сказке будешь?
— А я... я буду дровосеком!
— Ха-ха!.. Какой из тебя дровосек...
— А почему нет? У меня топор всегда с собой. Вот слушай...
Еду я по тайге, и выходит мне навстречу таежный дедушка, эвенк: в лисьей шапке, оленья парка оторочена куницей, на ногах легкие унты, сам весь бронзовый, а в руках у него мешочек кожаный... Здравствуй, дедушка! Куда снарядился, далеко ли путь держишь?.. Здравствуй, добрый человек! Иду я за горы высокие, за леса зеленые. Послала меня лесная бабушка, по прозвищу Борисовна Три Зубка, ко внучке своей Красной Шапочке. Лежит она в больнице, и будут ей животик резать, чик-чик делать...
— Господи Исуси!..
— Посылает ей бабушка живицы, корешков земляных, ягодок сушеных да орешков кедровых. Вот и несу. Ноги сбил, унты прохудил — подкинь, добрый человек, до больничной юрты, будет тебе за это удача большая-большая, та, что в бутылке булькает...
— Ну конечно! Что ж еще... Так а зачем резать-то?
— Почто резать будут, и я спрашиваю, ребенка малого да по белому по животику?.. А отравилась внучка гадостью какой-то зеленой. Наказывала бабка Три Зубка, карга старая, чтобы то, что из живота вынут, я в чистую тряпицу завернул, на три стороны сплюнул да ей-то и принес. А животик тот надобно живицей смазать и травкой сушеной, заговоренной, присыпать... Жень, да ты нальешь или нет, а то во рту пересохло?..
— Заслушалась!.. Вот не знала, что ты такой сказочник... Дровосек!.. А Волк-то будет?
— И Волк будет! Ты наливай... На корейском внедорожнике!..