Камиль ХАЙРУЛЛИН
КОСМИЗМ ПОЭЗИИ ВАДИМА СИКОРСКОГО
Жизнь моя, я весь и кровля дома
делимся меж небом и землей.
И я радуюсь людям и звездам,
нет ни тем, ни другим предела.
Я со вселенной говорил на «ты»,
я вечности набрасывал черты…
В. Сикорский
делимся меж небом и землей.
И я радуюсь людям и звездам,
нет ни тем, ни другим предела.
Я со вселенной говорил на «ты»,
я вечности набрасывал черты…
В. Сикорский
Я разрабатываю тему «Космизм в русской поэзии». И вот при поисках стихов, написанных в духе космизма, я нашел книгу Вадима Сикорского «Стихотворения», изданную в 1983 году (далее при ссылках на эту книгу указываться будут только страницы). Я был приятно удивлен. Оказалось, что из более 850 стихотворений, представленных в книге, примерно пятая часть выражает космизм мироощущения и мировоззрения их автора. Стремление предельно широко взглянуть на мир в пространстве и во времени, постоянная обращенность к небу, звездам, Вселенной, чувство единства с ними, рассмотрение человека и его судьбы в космическом контексте, взволнованные думы о жизни, смерти и бессмертии, о времени и вечности, дерзновенное желание проникнуть в запредельность и разгадать великие тайны бытия и познания — все это имеет место в поэзии Вадима Сикорского. До сих пор мне часто приходилось по крупицам отыскивать проявления космизма в стихах разных поэтов. А в случае с поэзией Сикорского я сразу наткнулся на большой массив стихов, выражающих умонастроения космизма. Был сделан вывод: Вадим Сикорский — замечательный поэт-космист второй половины XX века, и его идейно-поэтическое наследие заслуживает соответствующего философского анализа. Но прежде чем заниматься этим анализом, надо сказать несколько слов о самом Сикорском, сведений о котором мне удалось добыть немного.
Вадим Витальевич Сикорский (1922–2012), поэт, прозаик, переводчик, прожил долгую жизнь, и уже скоро можно будет праздновать его 100-летний юбилей. Родился в Москве в семье поэтессы Татьяны Шишковой (Сикорской). В начале войны в 1941 году вместе с матерью оказался в эвакуации в Елабуге, куда приехала и Марина Цветаева с сыном Муром (Георгием Эфроном). Вадим и Мур дружили, а потом оба были призваны в армию. Мур погиб на фронте.
На молодого Сикорского выпала тяжелая миссия. Он участвовал в вынимании из петли великой поэтессы. Тема смерти стала в последствии одной их ведущих тем в его поэзии.
Уже в ранней юности Сикорский влюбился в поэзию и начал писать стихи. После демобилизации он поступил в Литературный институт имени А. М. Горького, который окончил в 1948 году. Тогда и начал печататься в периодической печати. Не обошлось без неприятностей. На некоторое время исключался из института за стихи, якобы искаженно отражающие советскую жизнь.
Сикорский увлекался философией, стремясь найти в ней поэтический дух. Как он отмечал в «Лирическом предисловии» в книге «Стихотворения»: «В юности даже у классиков философии я улавливал не столько объективную истину, сколько космическую поэзию слов, гармонических пассажей» (с. 3).
Сикорского всегда притягивало небо, и в поэзии он увидел ценное художественное средство духовного соединения земного с небесным, рационального с иррациональным. В том же предисловии писал: «Проза, казалось мне, стелется слишком вплотную к действительности, к земле фактов, быта, деталей, повторяя все возвышенности и провалы. А поэзия мгновенно соединяет небо и землю, она — единственное искусство, способное совместить иррациональность музыки с логикой познания мира» (там же).
С начала своей творческой деятельности Сикорский выступил как убежденный сторонник емкого по содержанию краткого стиха, написанного в традиционной форме. И в физико-космических образах так обрисовал поставленную перед собой задачу: «Разреженное вещество расплывчатых опусов я хотел сделать в две-три строфы, с юношеской дерзостью поставив перед собой задачу: сделать удельный вес своих стихотворений как бы равным звездному веществу… Я надеялся вместить и неоглядный пейзаж, и любовную оду, и лирический взрыв, и философское эссе в несколько строф» (с. 3-4). И думается, что поэту во многом удалось это сделать. Длиннот, многословия и туманных мыслей в его стихах практически нет.
Какой же главной способностью должен обладать поэт по мнению Сикорского? «Главным в поэте я всегда считал уникальную способность в любой момент оказаться наедине с миром, со вселенной, со звездами, с самим небом. Умение взлететь ввысь, сквозь любые стены и этажи… Ощущение всегда и везде постоянной тайной связи с чем-то высшим и некой совершенной гармонией, с заоблачными незримыми куполами…» (с. 8). Эти слова Сикорского во многом объясняют появление и утверждение космизма в его поэзии.
Сикорский опубликовал следующие сборники стихотворений: «Лирика» (1958), «Соты» (1962), «Грань» (1966), «Контур» (1969), «Полюса» (1974), «Веление» (1976), «Зимние реки» (1978), «Знак» (1980), «Стихотворения» (1983). Последний сборник составили избранные стихи из предыдущих сборников.
Я обратил внимание на то, что в сборнике избранных стихов Сикорского нет политических стихов, нет стихов о Ленине, о коммунизме и социализме, о великих советских победах, о героях пятилеток, о комсомольских новостройках и т. п. А ведь сборник был составлен из стихов 50–80-х годов и издан в 1983 году. Это время, когда было сильно идеологическое давление власти на искусство, литературу, поэзию. Думается, Сикорский хотел писать и писал стихи, обращенные к вечным вопросам, существующим независимо от того, какой царит век и какой общественно-политический строй. Многим не нравился космизм его поэзии. В советской печати Сикорский неоднократно подвергался критике за отрыв от жизни, от действительности в своем творчестве. Мало кто поднимал голос в его защиту. Но такие были, в частности, поэт К. Ваншенкин.
Сикорский много переводил. Определенное время заведовал отделом поэзии в журнале «Новый мир». В 80-е годы Сикорский переключился на прозу. Стал автором романов «Дикомирон», «Швейцарец» и ряда повестей и рассказов. В последние 20 лет своей жизни редко публиковался. Умер в 90 лет и похоронен в Москве.
Обратимся теперь непосредственно к космизму Сикорского. Сразу можно заметить, что поэт очень любит небо, постоянно обращается к нему как источнику своего творческого вдохновения и утверждает, что он «…любовью весь вытянут в небо» (с. 135). Сикорский воспевает небо, его красоту, беспредельность и величие. Для него небо — это сфера бессмертия. На небе нет могил (с. 36), а души людей отошедших времен видятся далекими звездами (с. 20). Он желает мысленно взлететь в небо и пожить его жизнью: «Я хотел пожить бы жизнью неба,/ чтобы необъятное объять» (с. 37). После долгих и мучительных попыток это ему будто бы удается сделать:
Вадим Витальевич Сикорский (1922–2012), поэт, прозаик, переводчик, прожил долгую жизнь, и уже скоро можно будет праздновать его 100-летний юбилей. Родился в Москве в семье поэтессы Татьяны Шишковой (Сикорской). В начале войны в 1941 году вместе с матерью оказался в эвакуации в Елабуге, куда приехала и Марина Цветаева с сыном Муром (Георгием Эфроном). Вадим и Мур дружили, а потом оба были призваны в армию. Мур погиб на фронте.
На молодого Сикорского выпала тяжелая миссия. Он участвовал в вынимании из петли великой поэтессы. Тема смерти стала в последствии одной их ведущих тем в его поэзии.
Уже в ранней юности Сикорский влюбился в поэзию и начал писать стихи. После демобилизации он поступил в Литературный институт имени А. М. Горького, который окончил в 1948 году. Тогда и начал печататься в периодической печати. Не обошлось без неприятностей. На некоторое время исключался из института за стихи, якобы искаженно отражающие советскую жизнь.
Сикорский увлекался философией, стремясь найти в ней поэтический дух. Как он отмечал в «Лирическом предисловии» в книге «Стихотворения»: «В юности даже у классиков философии я улавливал не столько объективную истину, сколько космическую поэзию слов, гармонических пассажей» (с. 3).
Сикорского всегда притягивало небо, и в поэзии он увидел ценное художественное средство духовного соединения земного с небесным, рационального с иррациональным. В том же предисловии писал: «Проза, казалось мне, стелется слишком вплотную к действительности, к земле фактов, быта, деталей, повторяя все возвышенности и провалы. А поэзия мгновенно соединяет небо и землю, она — единственное искусство, способное совместить иррациональность музыки с логикой познания мира» (там же).
С начала своей творческой деятельности Сикорский выступил как убежденный сторонник емкого по содержанию краткого стиха, написанного в традиционной форме. И в физико-космических образах так обрисовал поставленную перед собой задачу: «Разреженное вещество расплывчатых опусов я хотел сделать в две-три строфы, с юношеской дерзостью поставив перед собой задачу: сделать удельный вес своих стихотворений как бы равным звездному веществу… Я надеялся вместить и неоглядный пейзаж, и любовную оду, и лирический взрыв, и философское эссе в несколько строф» (с. 3-4). И думается, что поэту во многом удалось это сделать. Длиннот, многословия и туманных мыслей в его стихах практически нет.
Какой же главной способностью должен обладать поэт по мнению Сикорского? «Главным в поэте я всегда считал уникальную способность в любой момент оказаться наедине с миром, со вселенной, со звездами, с самим небом. Умение взлететь ввысь, сквозь любые стены и этажи… Ощущение всегда и везде постоянной тайной связи с чем-то высшим и некой совершенной гармонией, с заоблачными незримыми куполами…» (с. 8). Эти слова Сикорского во многом объясняют появление и утверждение космизма в его поэзии.
Сикорский опубликовал следующие сборники стихотворений: «Лирика» (1958), «Соты» (1962), «Грань» (1966), «Контур» (1969), «Полюса» (1974), «Веление» (1976), «Зимние реки» (1978), «Знак» (1980), «Стихотворения» (1983). Последний сборник составили избранные стихи из предыдущих сборников.
Я обратил внимание на то, что в сборнике избранных стихов Сикорского нет политических стихов, нет стихов о Ленине, о коммунизме и социализме, о великих советских победах, о героях пятилеток, о комсомольских новостройках и т. п. А ведь сборник был составлен из стихов 50–80-х годов и издан в 1983 году. Это время, когда было сильно идеологическое давление власти на искусство, литературу, поэзию. Думается, Сикорский хотел писать и писал стихи, обращенные к вечным вопросам, существующим независимо от того, какой царит век и какой общественно-политический строй. Многим не нравился космизм его поэзии. В советской печати Сикорский неоднократно подвергался критике за отрыв от жизни, от действительности в своем творчестве. Мало кто поднимал голос в его защиту. Но такие были, в частности, поэт К. Ваншенкин.
Сикорский много переводил. Определенное время заведовал отделом поэзии в журнале «Новый мир». В 80-е годы Сикорский переключился на прозу. Стал автором романов «Дикомирон», «Швейцарец» и ряда повестей и рассказов. В последние 20 лет своей жизни редко публиковался. Умер в 90 лет и похоронен в Москве.
Обратимся теперь непосредственно к космизму Сикорского. Сразу можно заметить, что поэт очень любит небо, постоянно обращается к нему как источнику своего творческого вдохновения и утверждает, что он «…любовью весь вытянут в небо» (с. 135). Сикорский воспевает небо, его красоту, беспредельность и величие. Для него небо — это сфера бессмертия. На небе нет могил (с. 36), а души людей отошедших времен видятся далекими звездами (с. 20). Он желает мысленно взлететь в небо и пожить его жизнью: «Я хотел пожить бы жизнью неба,/ чтобы необъятное объять» (с. 37). После долгих и мучительных попыток это ему будто бы удается сделать:
Но я взлетел. Я свежей жизнью зажил.
Мой дух расправил грозные крыла.
Я охватил больших времен пейзажи.
Тень от меня на вечности легла (с. 61).
Мой дух расправил грозные крыла.
Я охватил больших времен пейзажи.
Тень от меня на вечности легла (с. 61).
Поэт испытывает «молодую звериную жажду познания» Вселенной, ее сущностного устроения:
Я хочу, чтоб все пронзил, как рентген,
мой стремительный дух, хоть он в плоти как пленный.
Мне разрушить бы микроскопичности плен
и увидеть могучие ребра вселенной!
Я одно только вижу ребро — Млечный Путь.
Но в скелет мирозданья хочу всмотреться,
прорубиться как в суть в эту звездную грудь,
где пульсирует тысячесолнцее сердце (с. 171).
мой стремительный дух, хоть он в плоти как пленный.
Мне разрушить бы микроскопичности плен
и увидеть могучие ребра вселенной!
Я одно только вижу ребро — Млечный Путь.
Но в скелет мирозданья хочу всмотреться,
прорубиться как в суть в эту звездную грудь,
где пульсирует тысячесолнцее сердце (с. 171).
Сикорский стремится нарисовать поэтическую картину Вселенной. Небесные светила наделяются чертами живых существ. Солнце — это «световой дебошир», который «сияет нагло, яро», «с детской радостью лучами в окно барабанит» (с. 289). Луна — «целительная сила красоты, светящейся во мгле», которая возвращается из далей к земному миру, чтобы принести ему здоровье (с. 20). Звезды — «косматые вихри космоса, вечные бури пламени», в то же время «живой души полыхание». Они огромны, но «тонут в пространстве времен» и кажутся крошечными блесками, рассыпанными в небесах (с. 269).
Космизм Сикорского можно назвать земным, поскольку космическое и земное в нем выступают в неразрывном единстве, а любовь к планете Земля и земной жизни для поэта превыше всего.
Космизм Сикорского можно назвать земным, поскольку космическое и земное в нем выступают в неразрывном единстве, а любовь к планете Земля и земной жизни для поэта превыше всего.
Вот главный признак дара и ума:
Жить всем земным — вином, любовью, хлебом,
не нарушая — хоть занятий тьма! —
контактов тайных с вечностью и небом (с. 326).
Я однолюб, чужих планет
хоть зову я и внемлю,
и хоть числа им в мире нет —
люблю я только Землю (с. 142).
Жить всем земным — вином, любовью, хлебом,
не нарушая — хоть занятий тьма! —
контактов тайных с вечностью и небом (с. 326).
Я однолюб, чужих планет
хоть зову я и внемлю,
и хоть числа им в мире нет —
люблю я только Землю (с. 142).
В стихотворении «О, земля, в то горячее время…» Сикорский пытается представить эволюцию нашей планеты, которая в молодости была горячей и постепенно остыла (с. 295). Но главным в ее судьбе явилось то, что на ней появились сначала жизнь, а затем и разум в лице человека. Геоцентризм и антропоцентризм включаются в идейное поле поэтического космизма Сикорского, который считает идеалом космического тела именно Землю (с. 372).
Поэт утверждает геоцентризм в силу того, что Земля выступает центром чрезвычайно многообразной жизни и самым уютным местом во Вселенной, и красочный земной феномен особенно наглядно виден на фоне грандиозных пустых пространств космоса. Собственно говоря, именно жизнь во многом и сделала нашу планету прекрасной и веселой.
Поэт утверждает геоцентризм в силу того, что Земля выступает центром чрезвычайно многообразной жизни и самым уютным местом во Вселенной, и красочный земной феномен особенно наглядно виден на фоне грандиозных пустых пространств космоса. Собственно говоря, именно жизнь во многом и сделала нашу планету прекрасной и веселой.
Веселей, Земля, кружись,
не предаст и не отступится
вечно молодая спутница,
звонкая, как птица, жизнь (с. 337).
не предаст и не отступится
вечно молодая спутница,
звонкая, как птица, жизнь (с. 337).
Но кроме того, Земля стала обителью разума, что, скорее всего, не случайно. Не только плотская, но и духовная жизнь планеты делает геоцентризм совершенно оправданным. Мысль о том, что Земля предназначена и для существования на ней человека как разумного существа, выражена у Сикорского своеобразно: «…не может ради плоти жить планета,/ средь звезд лежать, как баба на песке» (с. 320).
Ряд стихотворений поэт посвятил человеку как вселенскому и земному существу, утверждая антропоцентризм как мировоззренческий принцип. Он не сомневается в том, что человек несет в себе великую тайну, разгадка которой далеко выходит за земные рамки, и она сопряжена с сущностными структурами вселенной (с. 211, 362, 373).
В земно-космическом контексте Сикорский подходит к определению человека как такового. По его мнению, человек двойственен, и он как дерево с двумя корнями: земным и космическим. «Я дерево о двух корнях:/ один уходит в землю/ другой — в глубь неба…» (с. 296). Но, прежде всего, человек — это «сын Земли», ее часть, с которой «одно кровообращение, одно дыханье и любовь одна» (с. 38, 94). Это та часть земного мира, через которую он ощущает себя. Это — его жизнь, чувства, свет.
Ряд стихотворений поэт посвятил человеку как вселенскому и земному существу, утверждая антропоцентризм как мировоззренческий принцип. Он не сомневается в том, что человек несет в себе великую тайну, разгадка которой далеко выходит за земные рамки, и она сопряжена с сущностными структурами вселенной (с. 211, 362, 373).
В земно-космическом контексте Сикорский подходит к определению человека как такового. По его мнению, человек двойственен, и он как дерево с двумя корнями: земным и космическим. «Я дерево о двух корнях:/ один уходит в землю/ другой — в глубь неба…» (с. 296). Но, прежде всего, человек — это «сын Земли», ее часть, с которой «одно кровообращение, одно дыханье и любовь одна» (с. 38, 94). Это та часть земного мира, через которую он ощущает себя. Это — его жизнь, чувства, свет.
Есть мир и я.
Я — это ощущенье,
веселость, гнев, любовь…
Пространство леденя,
без жизни темен мир. Я — это освещенье.
Рожденьем я включен. Смерть выключит меня (с. 59).
Я — это ощущенье,
веселость, гнев, любовь…
Пространство леденя,
без жизни темен мир. Я — это освещенье.
Рожденьем я включен. Смерть выключит меня (с. 59).
В то же время, человек является «космоса отпрыском», «вселенной гражданином», «звеном какой-то вечной цепи» (с. 103, 130, 373). Он есть творение космической природы, взятой в ее пространственно-временной огромности:
Словно туч я касаюсь боками,
Солнцу, звездам прямая родня.
Может быть, вся природа веками
добывала по граммам меня (с. 155).
Солнцу, звездам прямая родня.
Может быть, вся природа веками
добывала по граммам меня (с. 155).
Сикорский выступает как антропоцентрист, оценивающий человека в качестве одинокого центра мира, его разумного сосредоточия. Антропоцентризм поэта — это не средневековый статичный антропоцентризм, поскольку он перерастает в антропокосмизм, в котором человек оказывается динамическим творческим центром мира, устремленным в космос и от которого зависит судьба всего мироздания.
Я чувствую себя каркасом мира,
я, человек. И там, где дух мой встал,
гармонией архитектурной вырос
простор. И тяжек аксиом металл.
<………………………………………….>
Мир весь — на мне. Он силен ощущеньем,
его фундамент — в сердце у меня.
Уйду — и рухнет все, и ощущеньем
не станут вспышки звездного огня.
Я, человек, вселенной добрый гений,
мир без меня — нуль в мертвенной тиши (с. 178-179).
я, человек. И там, где дух мой встал,
гармонией архитектурной вырос
простор. И тяжек аксиом металл.
<………………………………………….>
Мир весь — на мне. Он силен ощущеньем,
его фундамент — в сердце у меня.
Уйду — и рухнет все, и ощущеньем
не станут вспышки звездного огня.
Я, человек, вселенной добрый гений,
мир без меня — нуль в мертвенной тиши (с. 178-179).
Человек несет в себе, внутри себя космос, и к идее внутреннего космоса души Сикорский обращается не раз (с. 44, 127, 162-163, 174, 376). Творческое развитие человека оказывается в этом отношении разворачиванием этого космоса. Уже шедевры искусства своей красотой и гармонией, глубиной и величественностью заставляют думать о том, что в людях как художниках пребывает скрытое небо, без которого нельзя объяснить сотворение таких шедевров. Эту мысль поэт выразил в стихотворении «Мадонна»:
Никто пусть не поверил мне бы:
сияет, светится во мне,
клянусь я, собственное небо
в бесплотной тайной вышине.
<………………………………….>
Все есть в нем:
и свет звезды бездонно-дальней,
и солнце, и гроза, и гром.
И падает с него порою
спокойный самовольный снег.
Я сам, дивясь, глаза закрою:
ты — мир иль крошка-человек? (с. 376).
сияет, светится во мне,
клянусь я, собственное небо
в бесплотной тайной вышине.
<………………………………….>
Все есть в нем:
и свет звезды бездонно-дальней,
и солнце, и гроза, и гром.
И падает с него порою
спокойный самовольный снег.
Я сам, дивясь, глаза закрою:
ты — мир иль крошка-человек? (с. 376).
Наиболее мощно и ярко внутренний космос проявляется в гениях — в великих ученых, изобретателях, художниках, писателях, которые, по мнению поэта, выступают в истории человечества своего рода знаками зигзага, спирали, устремленной вверх (с. 257). Они как бы подчеркивают величие человека. Сикорский пишет:
Как мы, из той же глины слеплен гений.
И мы постигнем то, что он постиг.
Не надо унизительных сомнений:
земной и смертный — человек велик.
Он побеждает и в большом, и малом.
Вселенная в космической тиши
быть предназначена лишь пьедесталом
высокой человеческой души (с. 223).
И мы постигнем то, что он постиг.
Не надо унизительных сомнений:
земной и смертный — человек велик.
Он побеждает и в большом, и малом.
Вселенная в космической тиши
быть предназначена лишь пьедесталом
высокой человеческой души (с. 223).
Светлая животворящая сила в мире — это любовь. Она движет жизнь человека вперед, наполняя ее многообразием переживаний и смыслами. Любовь продлевает жизнь, поддерживая желание жить, с любовью сопряжено и человеческое счастье, и без любви жизнь кажется пустой и никчемной (с. 381, 382). Это подчеркивается поэтом, назвавшим любовь «альфой и омегой всех времен» (с. 56).
Но как бы не восторгаться величием и сложным устроением Вселенной, жизни и человека, нельзя не заметить и дисгармонии, и несовершенства в системе бытия. Сикорский пишет:
Но как бы не восторгаться величием и сложным устроением Вселенной, жизни и человека, нельзя не заметить и дисгармонии, и несовершенства в системе бытия. Сикорский пишет:
Я славлю зерна звезд и колоса,
не знаю — хоть века живи,
но все же не зачерпнуты из космоса
ни одного глотка любви (с. 132).
не знаю — хоть века живи,
но все же не зачерпнуты из космоса
ни одного глотка любви (с. 132).
В космосе, в природе нет любви. Природа слепа и равнодушна по отношению к человеку, хотя и достаточно мудро устроена: «Природе чужды наши идеалы./ Природа убивает не со зла» (с. 39); «А до меня вселенной нету дела…» (с. 96).
Вселенная выглядит пустой и молчащей. Где внеземная жизнь? Где вы, космические братья по разуму? Человечество в этом отношении одиноко, и в нем живет стремление найти внеземную жизнь и иной разум. В стихотворении «Робинзон» поэт представляет человека одиноким астронавтом, путешествующим в пустоте космического пространства и желающего найти хоть кого-нибудь.
Вселенная выглядит пустой и молчащей. Где внеземная жизнь? Где вы, космические братья по разуму? Человечество в этом отношении одиноко, и в нем живет стремление найти внеземную жизнь и иной разум. В стихотворении «Робинзон» поэт представляет человека одиноким астронавтом, путешествующим в пустоте космического пространства и желающего найти хоть кого-нибудь.
Я летел, астронавт,
Курс я знал, да попутал
среди звезд сатана.
И зияет пространство
верста за верстой
вечной, бесчеловечной,
глухой пустотой.
Я бы в космос бутылку
забросил с письмом —
было бы все-таки легче
в безлюдьи пустом.
<………………………….>
Кто-нибудь да поймает
или ветром прибьет
к той душе отдаленной,
что прочтет и поймет.
Без нее — сплошь пустоты,
мир не больше нуля (с. 146).
Курс я знал, да попутал
среди звезд сатана.
И зияет пространство
верста за верстой
вечной, бесчеловечной,
глухой пустотой.
Я бы в космос бутылку
забросил с письмом —
было бы все-таки легче
в безлюдьи пустом.
<………………………….>
Кто-нибудь да поймает
или ветром прибьет
к той душе отдаленной,
что прочтет и поймет.
Без нее — сплошь пустоты,
мир не больше нуля (с. 146).
Короче говоря, человека печалит и озадачивает его космическое одиночество, поскольку «Душе смертельна пустота» (с. 317). Сикорский не сомневается в будущем освоении человечеством космического пространства. «К звездам пусть умчится правнук мой…» — такое пожелание высказал поэт, обращаясь к своему потомку (с. 101). Человек должен выступить сеятелем жизни, которая заполнит собой пустые безжизненные миры.
Вселенная не только пуста и равнодушна к человеку, но в ней содержатся и могучие силы хаоса и разрушения, способные уничтожить планету Земля и человечество. Сикорский обращает внимание на такую трагическую закономерность бытия: целое не озабочено участью своих конкретных частей.
Вселенная не только пуста и равнодушна к человеку, но в ней содержатся и могучие силы хаоса и разрушения, способные уничтожить планету Земля и человечество. Сикорский обращает внимание на такую трагическую закономерность бытия: целое не озабочено участью своих конкретных частей.
Страдают невечные: раны души,
раны телесные, смерть и несчастья.
А жизнь и вселенная все хороши, —
целое не озабочено частью.
Проклятый год: голод, кровь, волчий вой,
Эсхатологические знаки…
А на истории мировой
все заживает как на собаке (с. 242).
раны телесные, смерть и несчастья.
А жизнь и вселенная все хороши, —
целое не озабочено частью.
Проклятый год: голод, кровь, волчий вой,
Эсхатологические знаки…
А на истории мировой
все заживает как на собаке (с. 242).
Смерть выступает атрибутом земной жизни, определяя конечность существования ее конкретных носителей. Живые организмы рано или поздно умирают, их тела в итоге подвергаются тлению и распаду. Человек также смертен и несовершенен. В отличие от других живых существ он точно знает о неизбежности своей будущей смерти, что накладывает печать трагизма на его жизнь (с. 204, 213). В какой-то мере вся Земля является кладбищем — уже столько поколений людей похоронено в нее! (с. 126).
Явно негармонична и вся человеческая история, заполненная бесчисленными войнами, стихийными бедствиями, эпидемиями, эксплуатацией одних другими и т. д. «Совесть человечества запятнана/ войнами, убийствами, враждой» (с. 353). Человечеству еще далеко до достижения единства и справедливого общежития.
Ставя мировоззренческие вопросы, поэт, конечно, не мог пройти мимо вопроса о Боге. И здесь проявилась противоречивость его позиции. С одной стороны, Сикорский заявляет о себе как атеисте (с. 292), а с другой — утверждает, что Бог есть (с. 234, 343), не исключает того, что Бог напрямую связан с ним (с. 197) или даже как-то проявляется в нем (с. 288). Кроме того, в некоторых стихах поэт обращается к «Конструктору» и «Создателю», как неким высшим сверхсуществам, сотворившим наличный миропорядок (с. 270, 321). Высказывает предположение о божественном происхождении и трансцендентной сути человека.
Явно негармонична и вся человеческая история, заполненная бесчисленными войнами, стихийными бедствиями, эпидемиями, эксплуатацией одних другими и т. д. «Совесть человечества запятнана/ войнами, убийствами, враждой» (с. 353). Человечеству еще далеко до достижения единства и справедливого общежития.
Ставя мировоззренческие вопросы, поэт, конечно, не мог пройти мимо вопроса о Боге. И здесь проявилась противоречивость его позиции. С одной стороны, Сикорский заявляет о себе как атеисте (с. 292), а с другой — утверждает, что Бог есть (с. 234, 343), не исключает того, что Бог напрямую связан с ним (с. 197) или даже как-то проявляется в нем (с. 288). Кроме того, в некоторых стихах поэт обращается к «Конструктору» и «Создателю», как неким высшим сверхсуществам, сотворившим наличный миропорядок (с. 270, 321). Высказывает предположение о божественном происхождении и трансцендентной сути человека.
Далека моя дорога,
Человек я. Небо кров.
То ли я личинка бога,
То ли высший дух миров? (с. 135).
Человек я. Небо кров.
То ли я личинка бога,
То ли высший дух миров? (с. 135).
В конечном счете поэт склоняется к тому, что человек является тайной для самого себя, и он окружен многими великими тайнами, которые пока не разгаданы. Но стремится их разгадать.
Фонариком карманным понемножку
ощупывай чертоги вечной тьмы.
Есть тайны, о которые в лепешку
расплющивались лучшие умы.
Кто может объяснить, куда несется
Земля, и эта жизнь, и свет во мгле?.. (с. 140).
ощупывай чертоги вечной тьмы.
Есть тайны, о которые в лепешку
расплющивались лучшие умы.
Кто может объяснить, куда несется
Земля, и эта жизнь, и свет во мгле?.. (с. 140).
Человеческие силы не безграничны (с. 380), но надо дерзать, не отступать от тайн, кажущихся совершенно недоступными, в частности, не пасовать перед тайной смерти, разгадку которой будто бы запрещает Бог.
Стальные мысли гнутся как бумажные
о прочность тайн, о стены: жизнь и смерть.
Но, люди, ваших душ миры отважные,
должны неугасимо мочь и сметь!
Запрет дан богом, но есть воля вольная,
все силы разума поднять пора.
И есть поэзия, игра крамольная,
игра с бессмертием, не совсем игра (с. 302).
о прочность тайн, о стены: жизнь и смерть.
Но, люди, ваших душ миры отважные,
должны неугасимо мочь и сметь!
Запрет дан богом, но есть воля вольная,
все силы разума поднять пора.
И есть поэзия, игра крамольная,
игра с бессмертием, не совсем игра (с. 302).
Сикорский видел в поэзии орудие познания, средство постижения тайн, которое может далеко выходить за рамки рационального мышления и обретать характер истинного откровения, некой вспышки света сознания. Он так определяет космизм поэзии:
Поэзия суть самовыраженье,
но не меня, а мира, а земли,
ведь я же сам — плод их воображенья,
они меня для слов изобрели (с. 200).
но не меня, а мира, а земли,
ведь я же сам — плод их воображенья,
они меня для слов изобрели (с. 200).
Поэтому размер, рифма, строфа — это не только определители устройства и ритмики поэзии, но и отражения порядка и пульса жизни мира. Сикорский утверждает, что «поэзия звенит… пульсирует как сонная артерия/ на горле мира:/ Дактиль. Ямб. Хоррей» (с. 101). Наверно, такая точка зрения поэта определила его прохладное отношение к нерифмованным стихам, хотя он не отрицал необходимости поиска новых поэтических форм (с. 390-391). О себе как поэте-исследователе он написал так:
Я тяну трал своей души
через весь океан Вселенной.
После в лабораторной тиши
разбираю улов бесценный…
<……………………………….>
Муза трудится со мной
как молоденькая лаборантка (с. 248).
через весь океан Вселенной.
После в лабораторной тиши
разбираю улов бесценный…
<……………………………….>
Муза трудится со мной
как молоденькая лаборантка (с. 248).
Проблемы соотношения жизни и смерти, времени и вечности занимают важное, можно даже сказать, центральное место в поэзии Сикорского. Поэт постоянно обращается к этой тематике, стремясь подойти к ней с разных сторон. На проклятый вопрос: «Существует ли жизнь после смерти?» он отвечает двояко: и нет, и да. Его стихи выражают мнение: великая тайна послесмертия оставляет место обоим противоположным вариантам ответа на данный вопрос. В одних стихах звучат печаль, сожаление, горечь, тоска по поводу ухода из земной жизни, ее кратковременности, по поводу неизбежности смерти как грядущего небытия. В других бурлит бунт против смерти, выражается страстное желание бессмертия, надежда на бессмертие, на возможность второго рождения и возврата в земной мир. В третих звенит вера в бессмертие, в чудо вечного сохранения человека и его воскресения.
Сикорский воспевает земную жизнь, ее многообразие и дает ей разные характеристики. Вот одна из них, основанная на космических аналогиях:
Сикорский воспевает земную жизнь, ее многообразие и дает ей разные характеристики. Вот одна из них, основанная на космических аналогиях:
Жизнь моя похожа на комету:
ярость, страсть познанья, зло, добро
сжаты в краткой юности, по свету
и по весу — жизни там ядро.
Густота любви и тяжесть горя
там спрессованы — давленье звезд!
Дальше пышно тянется в просторе
из разреженных мгновений хвост (с. 157).
ярость, страсть познанья, зло, добро
сжаты в краткой юности, по свету
и по весу — жизни там ядро.
Густота любви и тяжесть горя
там спрессованы — давленье звезд!
Дальше пышно тянется в просторе
из разреженных мгновений хвост (с. 157).
Но чаще поэт обращается к образу жизни как движущегося поезда, в который человек садится при рождении и при смерти сходит с него, а поезд продолжает свое необратимое движение вперед (с. 252, 260, 301). «Есть на земле тоска вокзала —/ пришел и выбыл человек» (с. 78).
Неоднократно подчеркиваются кратковременность жизни, ее быстротечность и в соответствии с этим необходимость успеть что-то нужное сделать, испытать полноту и прелести жизни, оставить наследие потомкам и о себе добрую память. Жизнь — «короткометражка», «коротенький отпуск из бессрочного небытия» (с. 130). «Мы все временные гости» (с. 276). «Жизнь — только шаги сквозь вечность, лишь искра вечного огня» (с. 383). В стихотворении «Библиотека» о неизбежном исчезновении из жизни и об ее эстафетном характере (все остается потомкам) говорится так:
Неоднократно подчеркиваются кратковременность жизни, ее быстротечность и в соответствии с этим необходимость успеть что-то нужное сделать, испытать полноту и прелести жизни, оставить наследие потомкам и о себе добрую память. Жизнь — «короткометражка», «коротенький отпуск из бессрочного небытия» (с. 130). «Мы все временные гости» (с. 276). «Жизнь — только шаги сквозь вечность, лишь искра вечного огня» (с. 383). В стихотворении «Библиотека» о неизбежном исчезновении из жизни и об ее эстафетном характере (все остается потомкам) говорится так:
Исчезнешь, как ни пой, ни философствуй,
лови мгновенье и живи шутя…
Есть у мужей великих дух отцовства:
грядущий мир им дорог как дитя.
И все добытое в трудах упрямых,
в прозреньях — завещают для него.
В трактатах, формулах, поэмах, драмах —
отцовской доброй воли торжество (с. 102).
лови мгновенье и живи шутя…
Есть у мужей великих дух отцовства:
грядущий мир им дорог как дитя.
И все добытое в трудах упрямых,
в прозреньях — завещают для него.
В трактатах, формулах, поэмах, драмах —
отцовской доброй воли торжество (с. 102).
Во многих стихах Сикорского звучит мотив бессилия перед неодолимой смертью, прямо утверждается то, что никакого бессмертия нет и не надо надеяться на него (с. 105, 112, 128, 178, 269, 291). Люди, умирая, навсегда уходят из жизни, и никакой другой жизни не будет.
Бессмертия нам не дано.
И солнца закроются веки,
Не зря ведь разбито звено
меж смертью и жизнью навеки.
И солнца закроются веки,
Не зря ведь разбито звено
меж смертью и жизнью навеки.
Эта же мысль продолжена в другом стихотворении на той же странице:
Весь мир отнимут навсегда,
мне данный лишь на время…
И страшная беда
случается со всеми (с. 357).
мне данный лишь на время…
И страшная беда
случается со всеми (с. 357).
Рождение и смерть — главные события в жизни человека, поскольку они означают ее начало и конец. Если рождение есть обретение наличной жизни, то смерть — это ее утрата, потеря как для себя, так и для других людей, которые остаются жить. Поэт пытается определить суть смерти и заглянуть в то, что она скрывает, прячет за собой. Он описывает процесс умирания:
Дыханье спало. Пульса нету.
Глаза смежаю. Я — ничей.
Перехожу в разряд предметов.
В разряд окрестностей. Вещей (с. 326).
Глаза смежаю. Я — ничей.
Перехожу в разряд предметов.
В разряд окрестностей. Вещей (с. 326).
А что скажут потом?
…«Умер», — скажут кратко.
Но слово живо, прах остался здесь —
из мира, значит, вычтен я не весь.
Он из меня — вычтен, без остатка (с. 266).
Но слово живо, прах остался здесь —
из мира, значит, вычтен я не весь.
Он из меня — вычтен, без остатка (с. 266).
При слове «смерть» возникают не только образы безжизненных трупов, но и образы обрыва, «остуды», пустоты, ничто, падения в бездну тьмы и превращения в глину, некий первоматериал (с. 196, 272, 275). И живым не надо думать, что смерть где-то далеко — она всегда рядом (с. 164).
Основоположник русского космизма Николай Фёдоров считал, что пока на Земле царит смерть, никакого земного рая быть не может. Человек испытывает боль от утраты умерших людей и должен объединиться со всеми живыми на борьбу со смертью. С такой точкой зрения перекликается такое четверостишие Сикорского:
Основоположник русского космизма Николай Фёдоров считал, что пока на Земле царит смерть, никакого земного рая быть не может. Человек испытывает боль от утраты умерших людей и должен объединиться со всеми живыми на борьбу со смертью. С такой точкой зрения перекликается такое четверостишие Сикорского:
Чужая боль и для меня отрава.
Все честные стоят в одном строю.
На рай земной я не имею права,
покуда все земное не в раю (с. 87).
Все честные стоят в одном строю.
На рай земной я не имею права,
покуда все земное не в раю (с. 87).
Поэт предлагает не обожествлять смерть, не погружаться в бесконечный страх и ужас перед нею, а стремиться заглянуть вглубь ее тайны. Вот так он описывает свое такое стремление:
Непознаваемое познать:
что за той роковой чертою…
<………………… ……………… >
С любопытством младенца в ничто заглянуть,
все хочу в никуда забраться:
закрываю глаза, пусть не дышит грудь,
пусть не будет пути обратно.
Космонавтом небытия, не дыша
я застыл… Мне не грянет фанфара,
опускайся в холодную вечность, душа,
без скафандра (с. 176).
что за той роковой чертою…
<………………… ……………… >
С любопытством младенца в ничто заглянуть,
все хочу в никуда забраться:
закрываю глаза, пусть не дышит грудь,
пусть не будет пути обратно.
Космонавтом небытия, не дыша
я застыл… Мне не грянет фанфара,
опускайся в холодную вечность, душа,
без скафандра (с. 176).
Как глубоко бы не было у людей понимание неизбежности и закономерности смерти, они не хотят умереть даже в старости, не хотят расставаться с земным миром, с родными и близкими людьми. Смерть есть страшная беда и насилие, отрицающее жизнь! Человеческому бунту против смерти Сикорский посвятил ряд своих стихотворений (с. 42, 80, 113, 155, 203, 322, 327).
Мне жить бы, мне петь бы всегда!
Я смертен по чьей-то беспечности…
Голодному снится еда,
Не вечному хочется вечности (с. 42).
Я все воплю: постойте, пощадите!
Не смерть ли уж косой своей сечет?
И рвутся все связующие нити,
и с миром мы расстанемся вот-вот.
И я как за соломинку хватаюсь
прощальным взглядом за огонь берез,
за веру той к теплу летящей стаи,
за облачный платок, что мокр от слез… (с. 327).
Я смертен по чьей-то беспечности…
Голодному снится еда,
Не вечному хочется вечности (с. 42).
Я все воплю: постойте, пощадите!
Не смерть ли уж косой своей сечет?
И рвутся все связующие нити,
и с миром мы расстанемся вот-вот.
И я как за соломинку хватаюсь
прощальным взглядом за огонь берез,
за веру той к теплу летящей стаи,
за облачный платок, что мокр от слез… (с. 327).
В редких случаях люди могут отнестись к смерти совершенно по-другому. Раз она неминуема, встретим ее весело, лихо, бесшабашно без всякого страха:
Я веселый балагур и бражник,
мне бы — стопку, станцевать и спеть…
Я хотел бы умереть на праздник —
как прекрасна праздничная смерть! (с. 320).
мне бы — стопку, станцевать и спеть…
Я хотел бы умереть на праздник —
как прекрасна праздничная смерть! (с. 320).
Но главное — люди хотят победить смерть, преодолеть ее всесилие и даже воскрешение сделать возможным. Есть стихотворение Сикорского, в котором говорится о смерти самой смерти:
Ждет смерти смерть — не в этом ли разгадка?
Не здесь ли гвоздь программы бытия?
В грудь смерти жизнь вонзит по рукоятку
весенний луч. Вздохнув, воскресну я (с. 204).
Не здесь ли гвоздь программы бытия?
В грудь смерти жизнь вонзит по рукоятку
весенний луч. Вздохнув, воскресну я (с. 204).
Если все в мире относительно и преходяще, то и смерть как небытие может быть относительной.
Ничто не вечно — ни звезды свеченье,
ни пенье птиц, ни блеск луча в ручье, —
ничто не вечно. Смерть не исключенье:
не может вечным быть небытие (с. 181).
ни пенье птиц, ни блеск луча в ручье, —
ничто не вечно. Смерть не исключенье:
не может вечным быть небытие (с. 181).
Это означает то, что после смерти существование личности может иметь какое-то продолжение и не только в детях, в памяти, в культурном материальном и духовном наследии прошлого (социальное бессмертие). Сильно у человека и желание вновь возродиться и вернуться в земную жизнь:
Как могуча жажда возродиться
хоть листком, ловящим луч зари,
хоть таежным зверем или птицей,
хоть червем бы, черт его дери! (с. 99).
хоть листком, ловящим луч зари,
хоть таежным зверем или птицей,
хоть червем бы, черт его дери! (с. 99).
И вот Сикорский наряду со стихами, отрицающими бессмертие, предлагает стихи, утверждающие противоположную точку зрения — бессмертие вполне вероятно и в него можно верить (с. 111, 115, 117, 196, 218). Если в человеческой личности есть внутренний космос, то он не может просто исчезнуть при биологической смерти ее тела.
Бессильна смерть. Что плачете, друзья?
Ей плоть дано разрушить, а не личность.
Я цел. Ни с чем не примирился я.
Я прежний. Проверяйте постранично (с. 117).
Ей плоть дано разрушить, а не личность.
Я цел. Ни с чем не примирился я.
Я прежний. Проверяйте постранично (с. 117).
Или вот еще строки, провозглашающие неуничтожимость человека:
Меня не выгнать с глаз долой.
Я не приду с повинной.
Я неискореним. С землей
я связан пуповиной.
Самим собой останусь я
в любой на свете зоне.
Всегда небесна плоть моя,
а дух мой черноземен (с. 115).
Я не приду с повинной.
Я неискореним. С землей
я связан пуповиной.
Самим собой останусь я
в любой на свете зоне.
Всегда небесна плоть моя,
а дух мой черноземен (с. 115).
Однако поэт, наверно, понимал, что два противоположных утверждения нельзя сделать одинаково истинными без нарушения закона логики. Чтобы их совместить, необходимо введение дополнительных условий. И таким дополнительным условием оказывается у Сикорского допущение возможности чуда в мире.
Врут все математики — не будет
смерти у вселенной никогда.
Верю, никогда не вымрут люди,
не оледенеют города.
Математик, брось свои расчеты,
врет сухая логика твоя —
в мире есть еще такое что-то,
что сильней законов бытия,
в травах, что налиты изумрудом,
в запахе, рождаемой весной,
что-то есть, что называют чудом,
что-то есть еще, не спорь со мной! (с. 218).
смерти у вселенной никогда.
Верю, никогда не вымрут люди,
не оледенеют города.
Математик, брось свои расчеты,
врет сухая логика твоя —
в мире есть еще такое что-то,
что сильней законов бытия,
в травах, что налиты изумрудом,
в запахе, рождаемой весной,
что-то есть, что называют чудом,
что-то есть еще, не спорь со мной! (с. 218).
Но что есть чудо в понимании поэта? По моему мнению, это, конечно, не то, что в сказке совершается «по щучьему велению, по моему хотению». Оно есть нечто, существующее объективно, но выходящее за рамки процессов и законов наличного мира. Скорее, это — проявление иной реальности, сила, события онтологически другого мира, временно вторгнувшиеся в наш мир, или это — окно, переход в этот другой мир.
Незримо образуются в анализируемых стихах как бы две системы координат, в одной из которых чуда нет, а значит и бессмертия. В другой — чудо есть и бессмертие есть. Чудо как сверхъестественное, потустороннее проявляется уже в самой смерти (с. 272), в возможности второго рождения, в возвращении в земную жизнь (с. 55), в воскрешении (с. 259), в обращении мертвых и невоплотившихся душ к живущим сейчас (с. 79, 339). Все хотят жить, в том числе мертвые и неродившиеся: «Зачислите нас только в контингент/ тех, кто хоть как-то существует в мире» (с. 340).
Такой подход объясняет наличие противоположных утверждений в книге Сикорского, причем «бесчудесные» и «чудесные» стихи даны в ней вперемежку, выражая фактически научную и мифопоэтическую точки зрения на смерть и бессмертие. И поэт создавал свои стихи, опираясь то на одну, то на другую систему координат, что формирует впечатление противоречивости его поэзии
Незримо образуются в анализируемых стихах как бы две системы координат, в одной из которых чуда нет, а значит и бессмертия. В другой — чудо есть и бессмертие есть. Чудо как сверхъестественное, потустороннее проявляется уже в самой смерти (с. 272), в возможности второго рождения, в возвращении в земную жизнь (с. 55), в воскрешении (с. 259), в обращении мертвых и невоплотившихся душ к живущим сейчас (с. 79, 339). Все хотят жить, в том числе мертвые и неродившиеся: «Зачислите нас только в контингент/ тех, кто хоть как-то существует в мире» (с. 340).
Такой подход объясняет наличие противоположных утверждений в книге Сикорского, причем «бесчудесные» и «чудесные» стихи даны в ней вперемежку, выражая фактически научную и мифопоэтическую точки зрения на смерть и бессмертие. И поэт создавал свои стихи, опираясь то на одну, то на другую систему координат, что формирует впечатление противоречивости его поэзии
Я снова принят в человечество,
земной переступил порог…
<………………………………….>
Прощай пока, старуха лютая,
прощай, простор небытия!
Привет, планета многолюдная,
привет, враги, привет, друзья!
Привет, коленопреклоненные,
и вольнодумцы-бунтари!
Со встречей, звездная вселенная,
с весной, сияние зари! (с. 55).
земной переступил порог…
<………………………………….>
Прощай пока, старуха лютая,
прощай, простор небытия!
Привет, планета многолюдная,
привет, враги, привет, друзья!
Привет, коленопреклоненные,
и вольнодумцы-бунтари!
Со встречей, звездная вселенная,
с весной, сияние зари! (с. 55).
Это стихи о новом рождении, о воскрешении. А вот стихи, утверждающие противоположное:
На воскрешенье нет надежды.
Ты ясен весь. Ты без прикрас.
Ты — то, что состоялось между
«рожденья час» и «смерти час».
И ничего уж не дополнить… (с. 102).
Ты ясен весь. Ты без прикрас.
Ты — то, что состоялось между
«рожденья час» и «смерти час».
И ничего уж не дополнить… (с. 102).
Чудесной чистой порой, в которую иногда так хочется вернуться, Сикорский считал детство, имеющее свою тайну (с. 271, 312, 319–320). В детском радужном и радостном восприятии мира, кажется, имеется то, что ребенок утрачивает вместе со своим взрослением (с. 174). И загадка заключается в том, что ребенок по каким-то причинам отвергает смерть, не верит в возможность конца жизни. Неужели ему как-то открывается перспектива бессмертия жизни?
И в детской вере в невозможность смерти
разгадка жизни, может быть, и есть? (с. 319).
разгадка жизни, может быть, и есть? (с. 319).
Но даже если допустить потустороннее существование после смерти, то все равно большая неопределенность остается. В чем оно заключается? Сикорский не прибегает к использованию религиозных представлений о рае, аде и чистилище и только ставит вопрос о достижении благого состояния человека «там»:
Что воцарится надо всеми,
Что будет высшее для всех?
<…………………………………>
Конвейер движется. Но что же
сойдет с него в конце концов?
Любовь, заря?.. Все, что похоже
на счастье древних мудрецов? (с. 310).
Что будет высшее для всех?
<…………………………………>
Конвейер движется. Но что же
сойдет с него в конце концов?
Любовь, заря?.. Все, что похоже
на счастье древних мудрецов? (с. 310).
Поэта интересует вопрос о вечности как таковой и ее соотношении со временем. Если сутью времени выступают его необратимый ход, изменение и преходящесть, то можно предположить, что сутью вечности являются сохранение, полнота и постоянство. Бессмертие как-то сопрягается с вечностью аналогично тому, как время связано с ней (с. 258). Но то, в каком статусе существует жизнь в вечности, остается великой последней тайной (с. 375), да и сама «вечность не кастрюлька, где прошлого кипит вода» (с. 291). Поэт полагает, что вечность имеет какое-то тайное устроение, и у нее есть свои «особые юг, север, запад и восток» (с. 348). Он характеризует вечность по-разному, то называя ее пустой и холодной (с. 216), то — толстостенной (с. 319), то — прекрасной (с. 386). Но главное — она есть место для того, что нельзя разрушить и уничтожить. Человека к ней приобщает его «разум, просиявший в вечность» (с. 373). В природе неживое вещество оказывается гораздо более прочным и долговечным, чем живая материя. Поэтому человек стремится воплотить результаты своего творчества в неживой материал. В какой-то мере можно сказать, что художественное творчество соединяет миг и вечность (с. 114). Это хорошо видно на примере работы скульптура, воплощающего свой замысел в камень. Есть у Сикорского такие строки:
Учусь у камней вдохновенно
алмазно веками сиять.
И памятник вечный мгновенно
из всплеска готов изваять (с. 375).
алмазно веками сиять.
И памятник вечный мгновенно
из всплеска готов изваять (с. 375).
Но и каменная скульптура не вечна в абсолютном смысле, поскольку и камень со временем разрушается. Не вечны и звезды, которые через миллиарды лет угасают. В конечном счете вечен только дух и его чистые творения: идеи, теории, песни и др.
Звезда упала. Что с ней сталось?
Ученый камень взял простой.
А в песне — вот она, осталась
такой же, как была звездой (с. 327).
Ученый камень взял простой.
А в песне — вот она, осталась
такой же, как была звездой (с. 327).
Как поэт-космист, Сикорский своим творчеством устремлен к будущему: «…мой дух, мощней в грядущее лети!» (с. 356). Своим долгом перед потомками он видит необходимость художественного отображения начала космического века:
Я обязан (я — живой свидетель!)
обо всем потомкам доложить:
мы врата небес сорвали с петель,
чтоб дорогу к звездам проложить.
Я хватаю кисть, бегу к картине:
атом, лазер, Марс, неон, Луна… (с. 354).
обо всем потомкам доложить:
мы врата небес сорвали с петель,
чтоб дорогу к звездам проложить.
Я хватаю кисть, бегу к картине:
атом, лазер, Марс, неон, Луна… (с. 354).
Мечта о великой будущей власти человека над природой выражена так:
Владеть бы атомами бытия,
повелевать и светом, и громами.
<…………………………………>
и в каторжном перепилить труде
две цепи: и материю, и время (с. 350).
повелевать и светом, и громами.
<…………………………………>
и в каторжном перепилить труде
две цепи: и материю, и время (с. 350).
Поэт мечтает о тех временах, когда его стихи прочтут «космические люди при свете марсианских звездных ламп» (с. 201).
Сикорский стремится с оптимизмом смотреть в будущее человечества, связывая его с научно-технической революцией. Но путь в будущее совсем не легок и связан с преодолением многих трудностей.
Сикорский стремится с оптимизмом смотреть в будущее человечества, связывая его с научно-технической революцией. Но путь в будущее совсем не легок и связан с преодолением многих трудностей.
Хоть НТР по-своему я рад,
хоть к звездам человечество взлетает,
наш мир сейчас — гигантский аксельрат:
сил много, а рассудка не хватает (с. 262).
хоть к звездам человечество взлетает,
наш мир сейчас — гигантский аксельрат:
сил много, а рассудка не хватает (с. 262).
По мнению поэта, человечество долгое время жило в своем детском возрасте, только сейчас выбирается из несовершеннолетия и надеется на приход великого будущего.
Что время принесет далекое?
Власть знаний. Изобилье. Свет.
Но детство все-таки нелегкое
тянулось двадцать тысяч лет (с. 194).
Он обращается к ученым с такими словами:
Дайте изобилье всем, ученые,
Землю переделайте в конец!
Но еще нам долго глыбы черные
сваливать с пришибленных сердец (с. 353).
Власть знаний. Изобилье. Свет.
Но детство все-таки нелегкое
тянулось двадцать тысяч лет (с. 194).
Он обращается к ученым с такими словами:
Дайте изобилье всем, ученые,
Землю переделайте в конец!
Но еще нам долго глыбы черные
сваливать с пришибленных сердец (с. 353).
Со времени написания этих строк прошло более 40 лет, и мы сейчас еще чувствительнее воспринимаем тяжесть этих «черных глыб», мешающих движению общества вперед.
Сикорский считал Россию экспериментальной страной (с. 394), устремленной в будущее.
Сикорский считал Россию экспериментальной страной (с. 394), устремленной в будущее.
Порой мне кажется, что даже зданья,
Что даже дерева моей страны —
все, словно по закону мирозданья,
чуть-чуть в грядущее наклонены.
И музыка здесь — гимн великий ждущим.
И строй высоких дум, грозя упасть,
в грядущее кренится, чтоб в грядущем —
грядущего вновь подчинила власть (с. 267–268).
Что даже дерева моей страны —
все, словно по закону мирозданья,
чуть-чуть в грядущее наклонены.
И музыка здесь — гимн великий ждущим.
И строй высоких дум, грозя упасть,
в грядущее кренится, чтоб в грядущем —
грядущего вновь подчинила власть (с. 267–268).
Сикорский стремился рассматривать свою жизнь и все свое творчество в рамках триады «поэт — Россия — Вселенная».
В одном кругу вопросов я вращаюсь,
Всю жизнь свою одной служа судьбе —
к России от вселенной возвращаюсь,
а от России путь прямой к себе (с. 211).
Всю жизнь свою одной служа судьбе —
к России от вселенной возвращаюсь,
а от России путь прямой к себе (с. 211).
В заключение скажу следующее: если когда-нибудь будет написана история русского космизма XX века, то в ней, на мой взгляд, имя Вадима Сикорского и его поэзия должны занять достойное место.
Камиль Хайруллин — литературовед, философ и поэт. Родился в 1946 году в Казани. Окончил Казанский университет в 1969 году. Был заведующим и профессором кафедры философии Казанского педагогического университета (1987–2011). Автор пяти книг: «Философия космизма», «Космизм: жизнь-человек-ноосфера», «Космизм Александра Блока», «Жизнь, смерть, космос, вечность», «Константин Васильев и Виль Мустафин» и двух поэтических сборников «Звездный свет» и «Откуда к нам приходят сны…». Соавтор двух нотных сборников песен: «Талисман» и «Любимые песни». Публиковался в коллективных поэтических сборниках, в философских и литературных журналах и газетах. Лауреат премий журналов «Дети Ра», «Зинзивер», «Зарубежные записки» и газет «Поэтоград» и «Литературные известия». Член Союза писателей ХХI века. Кандидат философских наук.