Ты опять со мной, моя бессонница...

Однажды в далёком отрочестве я провела месяц в деревне у деда-бабушкиных друзей. Они снимали полдома с относительными удобствами, главным из которых была двадцатиминутная удалённость от железнодорожной станции. Мне предоставили спальное место на веранде, одновременно служившей столовой, гостиной и кухней. В те далёкие времена моему растущему организму требовался минимальный ежедневный десятичасовой сон, однако при любой возможности он соглашался и на более длительный отдых. На какой именно, и решили узнать мои гостеприимные хозяева, договорившись меня не будить: получилось с одиннадцати вечера до двух часов пополудни следующего дня. Возможно, мой личный рекорд продолжительности сна превысил бы и пятнадцать часов, но желание оголодавших людей прорваться к обеденному столу мимо спавшей помешало чистоте эксперимента. Теперь, по прошествии многих лет, я не часто дотягиваю даже до половины былого достижения. Иногда долго не получается заснуть, а чаще я просыпаюсь под утро в четыре-пять, и сна ни в одном глазу.
На пути возрастных изменений бессонница – верная попутчица человека, но не только она скрашивает долгую дорогу в страну окончательной и бесповоротной зрелости. Она закадычная подружка проблемного пищеварения, и, объединив усилия, они доставляют массу неприятностей. Например, мою бабушку они изводили нещадно до ста лет. Она не сдавалась и изо всех сил им противостояла. Раз в три дня в двух больших эмалированных кружках заваривались две магические травки – валерьяна и сенна. Первая успокаивала, вторая слабила, и обе обладали специфическим запахом. Если бы в момент зельеварения в квартиру вошёл посторонний, то он, скорее всего, тут же бы её и покинул, решив, что попал в логово к Бабе-яге или в подпольный фармацевтический цех. Единственным, кому амбре могло прийтись по душе, был бы кто-нибудь из семейства кошачьих, но, к счастью, в нашем подъезде их держали за стальными дверьми.
Бабушку аромат отваров не смущал, и она прикладывалась к целебным напиткам по два раза на дню, считая, что польза важнее малоприятных вкусовых ощущений. Однако если сенна реально оказывала на её организм нужный слабительный эффект, то возлюбленный котами корень валерьяны не справлялся с поставленной задачей полной релаксации. Бабушкин отход ко сну сопровождался обязательным ритуальным приёмом снотворного. Она твёрдо верила, что без него ей ни за что не заснуть. Сколько я себя помню, в нашей семье всегда остро стоял вопрос, как добыть рецепт на лекарство для улучшения сна, приравненное Минздравом СССР к наркотическому препарату. Лучшим подарком бабушка считала упаковку димедрола или рецептик на тазепам. Страшно сказать, но моя замечательная бабушка, поборница честности и справедливости, ради снотворного пускалась во все тяжкие. Она подделывала даты на врачебном бланке, чтобы продлить его дееспособность. Презиравшая всю жизнь разговоры о здоровье и никогда на него не жаловавшаяся, бабушка вдруг начинала тяжко вздыхать. Она говорила, что с ней что-то не так: и сил нет, и аппетита тоже, – в общем, пыталась вышибить слезу из окружающих с одной-единственной целью – чтобы ей вызвали врача на дом. Она его разжалобит и попросит выписать нужный рецепт. Однажды я узнала, что в целях получения волшебных таблеток бабушка использовала за моей спиной и моих друзей, имеющих отношение к медицине. С грустью приходилось признавать, что твой любимый близкий человек – самый настоящий наркоман. Все переговоры по сокращению ежевечерних доз приёма лекарств заканчивались провалом и неизменной фразой: "Доживи до моих лет, тогда и решай, что тебе делать, а меня оставь в покое". И всё продолжалось по заведённому ею порядку. Ложилась спать бабушка за полночь. Отход ко сну, по словам Михаила Жванецкого, соотносился с отъездом в другой город. Начиналось всё с позднего ужина и прослушивания новостной программы. Ей всегда хотелось быть в курсе происходящих событий – как в мире, так и в семье. Затем, отхлебнув живой и мёртвой водицы, то есть отваров сенны и валерьяны, она раскладывала grande patience. Подозреваю, что она чистосердечно помогала картам лечь правильно, чтобы пасьянс вышел и загаданное ею желание в случае успеха сбылось. Далее принимались таблетки, обеспечивавшие, с её точки зрения, спокойный и длительный сон, после чего можно было приступать к гигиеническим процедурам. Надев батистовую сорочку и шерстяные носки, бабушка взбивала подушки, накидывала на плечи тёплый платок и укладывалась в постель. Свет ещё долго горел в её комнате: она очень любила читать, лёжа в кровати.
В те далёкие времена я причисляла себя к совам и, как и бабушка, была большой поклонницей ночных литературных бдений. Иногда, засыпая, я слышала всхлипывания. Я знала, что в эти минуты бабушка оплакивала смерть сына. Слёзы помогали ей справиться со скорбными мыслями о преждевременной утрате. Минуя утро, бабушка сразу попадала в день. Когда время приближалось к 13 часам, я начинала беспокоиться, всё ли с ней в порядке. Приоткрыв дверь в её комнату, я прислушивалась. Доносившееся мирное дыхание, с одной стороны, меня успокаивало, а с другой – вызывало бурное несогласие с её образом жизни: нельзя же превращать день в ночь! В знак протеста я роняла поднос, или хлопала дверью, или решительно громким голосом декламировала: "Графиня, пора вставать, вас ждут великие свершения". Бабушка открывала глаза и жалобно сообщала: "Знаешь, я сегодня почти не спала". Разуверять её в обратном не имело никакого смысла: бога сна, Морфея, она исключила из списка друзей, считая, что он её обманывает и в своих объятиях не держит.
Далее бабушкин день напоминал давнишнюю миниатюру Аркадия Райкина про человека, глотающего немерено снотворного, чтобы заснуть, и пьющего немерено кофе, чтобы привести себя в рабочее состояние утром. Разница была лишь во времени начала нового дня. Преодолев нежелание покидать тёплую постель, заставив себя позавтракать, умыться, прибрать свой внешний вид и личные апартаменты, бабушка полностью восстанавливалась к обеду. В это время она бывала бодра, с удовольствием съедала первое, второе и баночку мечниковской простокваши с кусочком сахара вприкуску. После трапезы шло интенсивное телефонное общение с внешним миром. Все номера абонентов она помнила наизусть, как и огромное количество стихов русских поэтов. Она любила поэзию и хорошо её знала. Однажды прекрасная муза Каллиопа чуть было не лишила мою сестру жениха. На семейных смотринах претендента на руку и сердце младшей внучки бабушке вздумалось подвергнуть молодого человека экзамену на знание русского поэтического наследия. Получив неуд, бедняга на две недели исчез из поля зрения, и все, кроме бабушки, страшно переживали, а она лишь пошутила: "Никуда он не делся, просто готовится к пересдаче". Как-то она мне сказала, что стихи всегда помогали ей отвлечься от повседневных неурядиц и неприятных мыслей. Во время войны они превратились для неё в молитвы, а теперь, в старости, баюкали по вечерам. Если вдруг слова всё же забывались, то под рукой всегда был томик избранных произведений лучших поэтов России двадцатого века, изданный в Лондоне и подаренный бабушке английской кузиной.
Увы, мне не досталась бабушкина память, но перешла по наследству её бессонница. Она прочно вошла в мою жизнь и частенько отнимает у ночи часа два необходимого мне отдыха. Теперь я уверена, что нарушения сна носят либо генетический характер, либо инфекционный, ибо в нашей семье ими страдали все: и дедушка, и папа, и мама, и даже мой отчим. На моих глазах они становились наркозависимыми и без снотворного жить не могли. Наблюдая за ними, я дала себе слово не идти по их стопам и твёрдо сказать наркотикам "нет"! Для начала я перестала злиться на бессонницу и одновременно категорически отказалась идти у неё на поводу. Я не кормлю её таблетками и не допускаю вмешательства ночного "дожора". Лишь изредка балую валерьянкой, валокордином или валидолом под язык.
Однажды я пожаловалась сестре на плохой сон (к ней он в гости заходит редко – пока что, по крайней мере). Она мне посочувствовала, а через некоторое время я получила в подарок книжечку, собственноручно ею сделанную. Это была великолепная подборка стихов, посвящённых бессоннице. Список авторов и количество произведений впечатляли и наводили на мысль, что все ведущие отечественные стихотворцы страдали расстройством сна. Но, как говорится, нет худа без добра, ибо клинический синдром инсомнии у творчески одарённых людей способствовал рождению поэтических шедевров. Сборник открывался стихотворением Пушкина. С медицинской точки зрения, оно писалось в пресомническом состоянии, связанном с длительным засыпанием в неблагоприятных гигиенических условиях, отягощённых психосоциальным стрессом. Поэт ничего подобного не знал, поэтому написал по-простому:

Как хорошо я понимаю Александра Сергеевича! Все кругом досматривают десятый сон Веры Павловны, а ты лежишь в темноте и вынужденно прислушиваешься к однообразному бездушному тиканью часов. А каково, если они старинные и зловеще отбивают каждые четверть часа уходящей жизни? Всё происходящее вокруг, а особенно мысли, приобретает гнетущий характер и всячески мешает заснуть:

Уж ежели "жизни мышья беготня" тревожила "солнце русской поэзии", то обо мне и говорить не приходится. Она меня тревожила, тревожит и, очевидно, перестанет это делать только в случае достижения мною полной и окончательной деменции.
А что же лишало сна и так беспокоило поэта в 1830 году, в разгар творческого болдинского подъёма? Может быть, мысли о женитьбе на молоденькой красавице Гончаровой? Нехватка материальных средств? Думы о Родине, о нерукотворном памятнике себе? Или объектами пушкинской тревоги были издание "Литературной газеты", её финансирование, контент, неприятности с цензурой и лично с Бенкендорфом? Согласитесь, всё вышеперечисленное выглядит посерьёзнее обычной "мышьей беготни". Мелкие хозяйственные хлопоты по продаже деревенских душ, неудачно приготовленный кухаркой обед или незначительный проигрыш за карточным столом соседского помещика более соответствуют мелочам текущей действительности. Почему-то не хочется думать, что именно они мешали гению спать.
Я не знакома со статистикой лабораторий сна, однако опрос родственников, друзей и знакомых так же, как и личный опыт, показывает, что в пресомническом состоянии долгого засыпания почти всех посещают дурацкие мысли, припоминаются неприятные эпизоды или ситуации. Начинаются копания в себе, в своих обидах, претензиях, неудовольствиях.

Так писал Николай Рубцов в 1969 году.

Моя пресомния начинается со звуковой дорожки бессонницы, над созданием которой трудились выдающиеся мастера поэтического цеха. В ней прослеживаются разные музыкальные темы. С сугубо бытовой мелодии начинает Арсений Тарковский: "Мебель трескается по ночам. / Где-то каплет из водопровода". Анна Ахматова разрабатывает городское звучание ночи: "Где-то кошки жалобно мяукают, / Звук шагов я издали ловлю..." А Марина Цветаева пишет вариации: "И где-то музыка в окне – чуть И звон на башне…" Всю мощь морской стихии на неспящего обрушивает Осип Мандельштам: "И море чёрное, витийствуя, шумит / И с тяжким грохотом подходит к изголовью".
Особое место в теме бессонницы занимает деревенский саундтрек. Сергей Есенин предлагает вместе с засыпающей природой вслушаться "в журчанье мирного ручья", увидеть внутренним взором, как "тёмный лес, склоняясь, дремлет под звуки песни соловья". Может быть, вас убаюкают "ласковый шёпот реки" и "весёлый шелест тростника". А вместе с Николаем Рубцовым до вас доберётся "редкий звук с ночного омута". А возможно, вы услышите, подобно Марине Цветаевой, как "где-то в ночи подковы взрывали траву" и "тяжко вздохнула корова в сонном хлеву".
Если бы я обладала поэтическим даром, то сочинила бы арию громкого храпа. Он перекрывает все другие звуки ночи: и настойчивый шум дождя, и скрип деревянной лестницы, и постукивание колёс последней электрички, и внезапный грохот упавшей на крышу шишки, и тоскливые завывания ветра в каминной трубе. Храп изгоняет меня из супружеской постели в соседнюю комнату, где я пытаюсь заснуть. Именно в этот момент, не спросясь, ко мне приходят ночные гости. По словам Арсения Тарковского, это "бессловесные души людские", они "ждут в потёмках… за дверями стоят, как беда… но скорее они – кредиторы и пришли навсегда, навсегда, и счета принесли". Если в дневной жизни я твёрдо придерживаюсь принципа обходиться без разборок и конфликтов, то ночью всё по-другому. Я нарушаю правило, часто повторяемое бабушкой: "Никогда не опускайся до выяснения отношений. Это, как и обиды, удел прислуги". Мне, конечно, неприятно спускаться вниз по социальной лестнице на этаж обслуги в худшем смысле этого слова, но "так раздумаешься вдруг" во время вынужденного ночного бдения, что, забыв все наставления grand-mere девочке из хорошей детской, начинаешь пререкаться с нежданными гостями из собственных обид. "Надо было ответить вот так", – и далее следует обличающий монолог. Он подтверждает не только мою несравненную правоту, но и то, что задним умом я очень сильна. Острым и метким словом обидчик пронзён насквозь. Он повержен, и ему нечего возразить – так совершенна моя логика, так убедительны мои доводы. Да и при всём желании он не смог бы вступить со мной в пререкания по причине полной бессловесно-призрачной своей сущности.
По большей части как днём, так и в бессонные часы мною движет всё та же жажда немедленного торжества справедливости. По ночам я выступаю её адвокатом, оттачивая красноречие на разного рода обидчиках, давних и не очень, мнимых и реальных. Степень их вины или моего ими неудовольствия, как вы понимаете, весьма относительна и субъективна. Но что-то не даёт мне покоя, снова и снова я пытаюсь разобраться в делах "давно минувших дней". Скажем, отчего люди, которых я считала друзьями, вдруг, а может быть, и не так уж вдруг, перестали со мной общаться? Что послужило причиной и в чём моя вина? Если бы история расставаний не повторялась трижды, будто написанная под копирку, я бы, наверное, и внимания не обратила. Прокомментировала бы случившееся цитатой из народного творчества: "Ну, я же не сто баксов, чтобы нравиться всем". Но всё же цифра 3 меня насторожила, и я решила разобраться. Не могу утверждать, что, подобно Анне Андреевне Ахматовой, "всю ночь веду переговоры с неукротимой совестью своей". И сказать своей совести: "Твоё несу я бремя тяжёлое, ты знаешь, сколько лет" – я тоже не могу, потому что не несу ничего такого тяжёлого. Однако я согласилась с поэтом, что для совести "не существует время, и для неё пространства в мире нет", что позволило мне обратиться к ней с просьбой прислать в помощь её сестру Справедливость. Она всё же не столь пафосна, и мне кажется, что она более снисходительна к простым смертным.
Само собой разумеется, что работа над ошибками проходила в ночные часы без сна. В первую же встречу мы разработали план действий. Решили начать с воспоминаний в мельчайших подробностях. Понадобилось время, потому что во всех трёх случаях общение длилось годами. Воспоминания оказались очень симпатичными, наполненными событиями, праздниками, весёлыми застольями, интересными мероприятиями. В совместном приятном времяпрепровождении причин разлада не нашлось, их надо было искать в чём-то другом или в ком-то другом. Я занялась составлением портретов действующих лиц – трёх дам, ставших инициаторами разрыва дипломатических отношений. Несмотря на разный возраст, разные внешние данные, разный образ жизни и разное полученное образование, было в них что-то общее, превращавшее их в грустных тройняшек. Всех трёх терзали многочисленные комплексы и разъедала неудовлетворённость всем и всеми. Они не были в ладу ни с миром, ни с собой, а потому не получалось у них стать счастливыми. Зато им очень хотелось быть до ужаса хорошими в глазах других, они жаждали понимания и признания заслуг. Не хватало им лишь настоящей доброты, толерантности и чувства юмора. На каком-то этапе я начинала бедных тётенек страшно раздражать своим лёгким отношением к серьёзным проблемам. Я подшучивала над собой и над ними, приходила в восторг от себя, а не от них. Я придерживалась прекрасного принципа enjoy yourself, вместо того чтобы нянчиться с их больным эго. Меня следовало наказать, объявив пожизненный бойкот.
Я приняла их решение по-ахматовски: "А те, с кем нам разлуку бог послал, / Прекрасно обошлись без нас – и даже / Всё к лучшему…" Если бы они знали, какое облегчение я испытывала от прекращения отношений с ними, то назло бы продолжали со мной водиться. Они не догадывались, что вместе с ними уходили напряжённость и боязнь, что меня не так поймут, а мои шутки нанесут незатягивающиеся раны. Невдомёк им было, что конец взаимоотношений избавлял меня от ответственности за их "трепетные души", уязвлённые всем подряд. Они бы возмутились, узнав, что я их давно записала в разряд энергетических вампиров. Исчезнув из моей жизни, они перестали посягать на мои запасы положительной энергии, за что им отдельное grand merci. Всем трём я благодарна за то, что помогли понять простые, но очень важные вещи, например: не следует в зрелом возрасте начинать "дружить взасос". Пора наконец научиться переживать разочарование и ни в коем случае не обижаться. Не стоит ждать благодарности за добрые дела, лучше про них немедленно забыть, но при этом помнить, что мельчайшими благими намерениями вымощена дорога в огромную страну неприятностей.
Иногда в мучительно медленные минуты засыпания меня навещают воспоминания былых "побед" на поприще сведения счётов с обидчиком. Недавно, например, около двух утра вдруг в мысли прорвался чиновник из французского консульства, куда лет двадцать пять тому назад я пришла получать визу. Посещение иностранного учреждения ознаменовалось отвратительной сценой. Мелкий, низкорослый, смугло-кучерявый субъект от дипломатии издевался над моими соотечественниками. Испуганная пожилая пара, явно приехавшая в Москву издалека, пыталась заполнить многостраничные анкеты для получения разрешения на въезд во Францию. Их дочь вышла замуж за французского коммуниста и прислала родителям приглашение. С презрительной миной на лице третьеразрядный чиновник визового отдела швырнул бумаги в лицо тем, кто годился ему в дедушки и бабушки, и стал что-то выговаривать визжащим тенорком. Женщина плакала, а её муж непонимающе и жалобно моргал глазами. Стоя в очереди к окошку выдачи готовых паспортов и наблюдая за происходящим в зале, я почувствовала, как меня накрыло волной негодования, а возмущение комком застряло в горле. Справедливость требовала немедленного вмешательства, однако инстинкт самосохранения шептал в ухо приказным тоном: "Сначала забери паспорт с визой" – что я и сделала.

Окончание главы в следующем номере