Книга «определенная форма Глагола» отличается сбалансированным сплетением классики и новаторства, нетривиальным подходом в описании окружающей действительности. Изображаемый славниковский мир — странный, порой пугающий: «под метро кто-то строит себе пирамиду,/ на вершине которой — фигура совы» (С. 47). Это и постапокалиптическая картина: «в коридорах метро теперь факелы вместо ламп» (С. 49). Это и бюрократический сюрреализм, где даже ферзь не может стать ферзем, ибо «представить не смог ни одной бумаги» (С. 51). Это — мир, где классические цитаты превращаются в междометия, звукоподражательные слова, поскольку лишены культурного читателя: «В сердцах кричишь «карету мне, карету»,/ «гав-гав», «пиф-паф», «кукареку». (С. 51).
Автор апеллирует не только к культуре, но особенно — к Христианской вере, которой проникнут весь сборник: «мертвый теперь превратится в Живого» (С. 36); «В конце концов, у меня тяжелая артиллерия — вера в Господа Бога» (С. 73); «я наклонюсь и песнь спою, как любит тебя Бог Всевышний» (С. 4.); «собери все пожитки в нагрудный карман,/ горячо прижимая Распятье к губам» (С. 15).
Что касается лиризма, то он создается на пересечении культурных образов со сдвигом семантики глаголов: «с Нотр-Дама сбиваешь снежками гаргулью,/ так и я тебя с толку сбивать пытаюсь» (С. 47). За счет доверительности интонации и прямого обращения возникает искренность стиха.
Интересна новаторская композиция книги: 1. Стихотворения для широкой аудитории. 2. Стихотворения для интеллектуалов. 3. Верлибры. 4. Поэмы. Разбивка на четыре части вполне себя оправдывает. Кроме того, автор включил в сборник комментарии к текстам, взятые с его страницы в сети ВК. Актуально и находчиво, поскольку при потенциальном исчезновении интернета отклики и отзывы уже запечатлены на бумаге. Оригинальность также проявлена при выборе названия, что подчеркивает лингвистическую закалку поэта. В этом — авторская конкретность: форма Глагола, как правило, неопределенная, но здесь именно — определенная. К слову, подобный филологический опыт распространяется на все уровни книги.
Например, на лексическом ярусе весьма плодороден вокабуляр. Так, в стихотворение «плов» (С. 59) автор умудряется дать тройной синонимический ряд: планета — земля — earth. Кроме того, поэт уверенно использует алогизмы для отражения трагизма: «И шкаф в тебя смеясь залезет. Но ты не выйдешь из него» (С. 65). Где алогизмы, там парадоксы, которыми изобилуют формульные стихи: «У всего есть конец. В том числе у колец. У спирали, нуля, буквы «о», круга круга» (С. 52). Налицо — желание автора «дойти до самой сути», дать перечисление всех круглых вещей. Или: «кто был монарх, тот стал монах» (С. 21). Наряду с формульностью в книге широко распространены тропы.
Весьма продуктивна метонимическая метафора: «Упакуй лицо и сложи парик» (С. 52). Императивная интонация вообще характерна для половины сборника, в котором присутствуют фигуры речи и просто фигуры.
Так, весьма продуктивны геометрические сравнения: «чайка в Небе, как бровь над трясущимся глазом» (С. 48). Или: «надувные пузатые фляжки — застывшие утки в пруду» (С. 50). Образы создаются на перевертыше объект-субъектных отношений: «я был первым, кого испытал электрический стул» (С. 38); «Интерес к человеку утратам привит» (С. 29). Часто автор дает новое наполнение мифам. Например, история дедалово-икаровых отношений показана после гибели сына, вынужденного теперь выполнять функции смерти: «мужчин и женщин целовать в уста/и в похоронном числиться эскорте» (С. 46). В этом смысле черный юмор — довольно славный, я бы сказал «славниковский»: «был спасен от инсульта инфарктом» (С. 33). Или: «Закурю каучук; палачу/ предложу закурить перед рубкой./ Шея смазанной будет и хрупкой» (С. 39).
Такой хрупкой может оказаться любая читательская шея, если не сможет ориентироваться в современной литературе. А «определенная форма Глагола» — книга, которая, я уверен, займет в ней достойное место. Надеюсь, вам доставит такое же удовольствие, как и мне, читать и перечитывать эту славную поэзию.