Павла Васильевича был обыкновенный день: всего одна суицидальная попытка — удачная, неудачные были не по его части.
С утра позвонил начальник по фамилии Стряпчий и спросил:
— Ты будешь вскрывать, уверен?
— Уверен. Уверен. У вас день рождения. Баня. А я не пойду, даже не собирался.
— Оно и понятно, — ответил Стряпчий, усмехнуться не усмехнулся, лишь хмыкнул и разъединился.
Кроме него, в морге оставалась одна санитарка, которая мрачно перебирала листы городской газеты в подсобке. Окна выходили во внутренний двор: на осеннем ветру, с одного края оторванная, металась растяжка "Надгробия и памятники" — и дан был белый по черному номер. Контора, повесившая растяжку, принадлежала племяннице Стряпчего. С прошарканного, низкого кресла заговорила санитарка:
— Вы того — не идете ведь? А я... ну вы понимаете.
— Да, конечно, Мария. Я все сделаю сам.
— Моя помощь не треба?
— Нет, иди. Готовься. Я не любитель увеселений. Тем более бань. Давление.
Санитарка — кареглазая, сорокапятилетняя — еще не увядшая — покивала и снова бездумно уставилась в газету.
Листья опали, кривообразные березы пережили первый снег, на улице изо рта по утрам уже шел парок, зима готовилась распластаться по городу — белым пенопластом до апреля.
С оттяжкой он надел перчатки, вошел в рабочее помещение, где на жестяном блестящем столе лежал извлеченный из черного полимерного пакета голый труп. В каждом своем заключении он неустанно подчеркивал, что пакет был на замке "молния". Красивый женский труп 1992 года рождения. Абсурд. Только сейчас он отчего-то задумался над тем, что трупу придавали год рождения. На вид 25-30 лет, волосы русые — 15 сантиметров длиной? Вроде бы? Он никогда не мерил линейкой или рулеткой — так, на глаз, в женских случаях определял на длину своего мизинца.
Обнаружен в висячем положении. Вот борозда пергаментной плотности на шее. Пожалуйста. Ветви борозды расходятся преимущественно по левой стороне. Осмотрел труп целиком, подумал: "Пониженного питания, правильного телосложения". На нижней части тела не стал останавливать взгляд — там все в порядке, без повреждений. Трупные пятна разлитые, фиолетовые. Со спины. При надавливании пальцем на поясницу цвет не изменяют. Хорошо.
Перевернул снова на спину. Молочные железы мешковидной формы, упругие, без патологий. Чего уж. Матерью она не была — оно и видно. Да, обязательно нужно отметить крестик на шее из белого металла на черном шнурке.
Павел Васильевич подошел к пухлой тетрадке, не снимая перчаток, взял ручку, что-то написал в ней, проморгался в осеннее окно — там трепетала растяжка. Снова подошел к трупу, взял его за подбородок, всмотрелся в то, что он определил про себя "стран гуляционной бороздой", отвел голову трупу туда-обратно, раскрыл рот, зубы пересчитывать не стал — по большей части свои. Так и напишет. Снова подошел к тетрадке, пометил в ней: "одинокая, замкнутая, косовосходящая", размеры в числах.
Посмотрел в распахнутые трупные глаза. Роговицы мутные. Зрачки он тоже никогда не измерял, писал по памяти полсантиметра каждый — выходило однообразно, но с причиной смерти повешенных все было ясно. Слизистая оболочка век сероватого цвета, с пылевидными кровоизлияниями. Все верно. Потрогал лицо трупа. Хрящи носа и кости лицевого черепа на ощупь целы. Да, и сейчас коронная фраза — "трупное окоченение отлично развито во всех мышцах". Остановился. Посмотрел вверх на плавкий, синий свет. Да, и трупное гниение отсутствует. 48 часов — не дольше.
Загремела дверь, на пороге показалась санитарка, посмотрела на него ненавистными карими глазами.
— Нет, я еще не начинал вскрытие.
— Я не тороплю, просто баня...
— Хорошо, Мария, отдыхать — очень важно. Особенно в пятницу, особенно когда у начальника день рождения. Час — не больше.
Мария исчезла — как видение, хоть бы из вежливости спросила о помощи.
Вернулся к трупу, раздраженный. Сами трупы раздражали его изредка — бывали тяжелые случаи, связанные с производством, с бетонными плитами или мотоциклистами, но не часто. Но вот санитарки. Покачал головой. Взялся за скальпель.
Твердая мозговая оболочка не напряжена, сероватого цвета, гладкая, от костей черепа отделяется легко. Мозг странный на ощупь. На разрезах выступают множественные капли жидкой ярко-красной крови, легко снимающиеся тупой стороной ножа. В желудочках — небольшое количество прозрачной жидкости. Хороший мозг. Славный мозг. И вес-то какой любопытный — 1333 грамма. На счастье.
Со внутренностями ему не нравилось возиться. Не то что не по-божески, сколько по очевидности. Повешенные — что с них взять. Ну, этиловый или метиловый, ну, метамфетамин обнаружится — толку-то? На причину смерти это не повлияет, равно и на воскресение.
Брюшина блестящая, влажная, гладкая. Словом, тоже хорошая. И сердце хорошее, небольшое сердечко (его размеры он тоже пометил в тетрадке) — 270 граммов. По ходу сосудов умеренно обложено жиром. Сосуды извиты. Хорошо. Жить бы да жить. А вот мелкоточечные кровоизлияния. Пятна. Как же их называют? Это же очевидно. Ну же! Подошел к окну, захотелось стереть непроступивший пот со лба, но перчатки были в крови. Сколько раз они
разрывались, сколько раз он сдавал кровь на подозрение ВИЧ после этого. Разное случалось. Просто нужен отпуск. Просто нужно отдохнуть. Пятна Тардье! Точно.
Потом были и бобовидные почки, и их лоханки, и мочеточники, и мочевой пузырь серого цвета с известным содержимым. И в кишечнике — "свойственное его отделам содержимое". Далекие слова, такие общие и неподходящие. Он теперь потрошил труп скорее и деловитей, чем осматривал его. Странно, он никогда не чувствовал к ним влечение, даже к молодым, даже к женщинам. А сейчас... нет, сейчас ничего. Сама мысль показалась ему кощунственной.
Снова загремела дверь. Павел Васильевич недовольно обернулся: вместо Марии на пороге стоял Стряпчий. Рассыпался в извинениях: как бусы с порванной нитки.
— Ради бога, Павел Васильевич, не обессудь. Я пройду туда и сюда.
Прошел мимо трупа, заметил:
— Красивая была. Жаль.
— Какая есть.
— Да уж.
Скрылся в подсобке. Шелестел, шебуршал, мешал работать. Он как раз хотел приступить к легким. Ладно, надо просто успокоиться. Спустя минуту Стряпчий — крупный, похожий на мерина с челюстью-валуном, — вышел из подсобки с пакетами в руках. Содержимое пакетов позвякивало — в отличие от содержимого кишечника. Расстались добрыми друзьями. Стряпчий, уходя, косился на низ трупа.
Итак, в просвете трахеи и крупных бронхов небольшое количество пенистой жидкости. Легкие в расправленном состоянии, тестоватой консистенции на ощупь. Под оболочкой правого и левого — точечные кровоизлияния. Разрез темно-вишневый. При надавливании выделяется много пенистой жидкости и черно-красной крови.
Красивая была. Уж он-то известный дока по части красоты. Стряпчий. Переведусь в другой морг. Нет, сперва отпуск, пусть другие отдуваются и пишут за него заключения. Но вскрытия — вскрытия он любил. Осталось соскрести кожу с шеи, набрать крови и мочи — и дело сделано. При внутреннем исследовании трупа иных повреждений не обнаружено. Ясно как день. Жаль, записки не оставила. Было бы любопытно прочитать. Иные оставляют — почти всегда с орфографическими ошибками. Мужчины ведь повально в стадии элиминации вешаются на деревьях. Как пить дать. Запредельное опьянение. До седьмого неба. И ему бы напиться. Напиться.
Позвал Марию, попросил убрать ее и поскорее отправляться в баню за Стряпчим. Та, недовольно поджав губы, внимала ему. Сука. Беженка.
Вышел в подсобку составлять заключение, прихватил с собой тетрадку с пометками. Обложка оказалась в пенистой крови. А, толку!
Сидел на низком, поведенном кресле и составлял заключение. Для архива взяты куски мозга, сердца, легких, печени... Скучно. Как же скучно. И как все смерти похожи одна на другую. Души нет, у нее души нет, у смерти душа есть, а у трупа женского пола уже нет. Механическая асфиксия от сдавления органов шеи петлей, борозда с признаками прижизненности, но без прикуса языка. Хоть чем-то выделяется. Венозное полнокровие внутренностей, отек головного мозга, убитые горем родители, наказанный безрассудством жених, так, милочка? И кого ты наказала? Кого?
За окном подрагивала растяжка — на красной кирпичной стене. Порошил мелкий снег. Но он сойдет. Павел Васильевич не верил в скорую зиму.
Петля квалифицируется как причинившая тяжкая вред здоровью. Так и так. Давность смерти — 48 часов. Что еще? Причины смерти? А оно вам надо? Непонимание. Вот так и напишу. Так и напишу.
Но вместо этого он увидел, что так и не дал имя трупу. Исправил порывисто — София Павловна Бортникова. Перечитал. Подошел к чайнику, налил себе чашку холодного чая. Чай был зеленый — скукожившийся, расправляться во внутренности чашки не хотел.
Красивый труп. Красивая девушка. Все-таки жаль ее. Бесконечно. Но это лишь очередной рабочий день его. Обыкновенный день.
Посмотрел на заключение, помедлил и написал под ним: госврач, судмедэксперт Павел Васильевич Бортников.
И расписался. Не глядя на имя.