В начале года в издательстве "Эксмо" вышел новый роман Марии Ануфриевой – "Доктор Х и его дети". О работе над книгой, "некабинетном" методе и лестнице между жизнью и смертью прозаик рассказала "ЛГ".

– Роман удостоен первого места в номинации "Крупная проза" премии имени Н.В. Гоголя. Как вам кажется, в чём вы перекликаетесь с классиком?

– Не уверена, правильно ли выносить вердикты самой себе, но, наверное, вниманием к маленькому человеку, который только кажется таковым, на самом же деле глубок, сложен и трагичен. А вообще в стране, давшей миру Достоевского, Толстого и Гоголя, нескромно ничтоже сумняшеся называть себя писателем и уж тем более мнить, что перекликаешься с классиками. Всегда несколько неловко, когда рядом с моим именем ставят слово "писатель". Мне кажется, "прозаик", "литератор" – более правильное именование того, чем занимаются многие ныне пишущие люди.

– Пушкин дарил сюжеты Гоголю. А вы получали такие подарки?

– Скорее мне дарит сюжеты сама жизнь. По образованию я журналист, и профессиональная оптика оказывает влияние. Мне интересно взять какое-либо социальное явление или проблему и препарировать её, рассмотреть вблизи, а потом показать при помощи художественных средств.
Сюжет романа "Доктор Х и его дети" вырос из общения с детским психиатром Денисом Дыкиным. Надо сказать, он оказал неоценимую помощь. Я часто звонила или приезжала за советом, иногда отправляла по почте фрагменты текста, чтобы он как профессионал поправил возможные неточности. Но главный герой романа Христофоров – конечно, совершенно самостоятельный персонаж, со своими жизненными обстоятельствами, не имеющими никакого отношения к конкретному человеку. Доктор Христофоров будет жить на бумаге, а доктор Дыкин не дожил до выхода книги. Он не скрывал, что борется с раком, работал в стационаре буквально до последних недель, потому что на нём действительно были его дети. Я видела, как он с ними разговаривает, вникает в их проблемы и относится как отец к тем, кто отцов не знает, в такие стационары часто ведь попадают детдомовцы. Для меня его смерть, несмотря на диагноз, стала потрясением. Наверное, само это знакомство и дружба стали для меня подарком.

– Как возник замысел романа?

– Однажды в силу жизненных обстоятельств мне пришлось довольно близко наблюдать работу врачей реанимационного отделения. Ближе, чем хотелось бы. После этого я и стала писать прозу. С тех пор медицинская тематика мне близка. Мне интересна их психология, эта защитная маска беспристрастности и стена, которая часто выстраивается между врачом и родственниками пациентов. Интересно разобрать эту стену по кирпичикам и вытащить наружу врача-человека, а не функцию.
Замысел романа "Доктор Х" возник спонтанно. Впрочем, верю, что случайностей не бывает. Как-то друг семьи, детский психиатр, пригласил меня в больницу – посмотреть, как он работает. Его хитрый план я разгадала чуть позже, когда оказалась в так называемый родительский день заперта в ординаторской. Тогда мне хотелось скатать в жгут накидку на диване и покинуть больницу через окно – так невыносимо было слушать все эти истории. Видимо, он хотел преподать мне урок: видел, что после смерти мужа, а он погиб, когда сыну и двух лет не было, у нас царствует женское воспитание, – и решил показать, во что может вылиться гиперопека. Я не только сделала выводы, но и написала роман. Ни одна из услышанных тогда историй в романе не рассказана: я прекрасно понимала всю неэтичность невольного подслушивания. Но вместе с тем все они совокупно стали его основой – той почвой, из которой выросли персонажи.

– Какова социальная роль современного писателя, на ваш взгляд?

– Писатели перестали быть "инженерами человеческих душ" и "властителями дум". И вообще, такой профессии официально не существует. Литература стала кулуарным делом, авторы по инерции адресуют свои произведения народу и вечности, а по факту воздействуют на небольшие читательские группы.

– Всё так плохо?

– Ну почему же плохо. Средняя температура по больнице в норме. Просто не надо искусственно преувеличивать свою роль в мироздании.

– Не так давно вы вернулись из поездки в Кузбасс, где посещали шахту. Считаете, что писатель должен всё увидеть своими глазами?

– Я не сторонник исключительно кабинетного сочинительства в обнимку с "Википедией" и другими удалёнными источниками, описывающими чужой опыт. Если есть возможность, поеду и посмотрю сама. В журналистике это называется "включённое наблюдение". Так, интересуясь работой патологоанатомов, я даже морг посещала – те помещения, куда доступ имеют только врачи. Мне было важно заглянуть смерти в лицо, но её там не оказалось.
Конечно, я не стала бы устраиваться на работу в шахту, тем более что женщин туда не берут, но отправиться в забой с одной из смен и прочувствовать спуск в клети, пройти пешком в жидкой мульде с самоспасателем через плечо, который с каждым километром становится всё тяжелее, побывать в лаве – это мне вполне по силам. Я уже третий раз спускалась в шахту. Удалось подняться по узкому запасному эвакуационному выходу сквозь толщу горной породы. Правда, не на-гора, а до вышерасположенного горизонта. Но теперь я достаточно чётко могу представить, каково это – карабкаться по лестнице в каменной кишке с глубины 250 метров к солнцу, когда пути назад нет, внизу, если пофантазировать, смерть, наверху жизнь – и только от тебя зависит, доберёшься ли ты до неё…
Когда собираешь материал, потом пишешь книгу, проживаешь ещё одну жизнь, похожую на твою или совершенно отличную. Это для меня, пожалуй, самое ценное. То, ради чего стоит затевать новый текст.