* * *

Вечер тянет бабу Надю
Сесть за пяльцы в уголке,
Вышивает баба гладью
Клевер на льняном платке.

Вспоминает: в сорок пятом,
За извилистой рекой
Собирали с младшим братом
Клевер красный луговой.

Слаще он всего на свете!
Огоньком горит в руках!
И свистит-гуляет ветер
В детских, впалых животах…

Развалился — эх, предатель! —
Туесок с прогнившим дном.
И догнал их председатель,
По лопаткам бил кнутом…

Тот трилистник незабвенный —
Цветом крови на платке.
Снится бабе: немец пленный
Клевер варит в котелке.


* * *

Мир кажется бессмысленной работой,
А не работой радостной творца:
Вот с елочных игрушек позолота,
Летит как с крыльев бабочек пыльца.
Как мне с зимою этой примириться?
Я вижу, только сон коснется век,
Как ворон над заснеженной страницей
Кружит и на лету глотает снег.
И клюв его распахнутый так жаден,
Он как воронка тянет белый свет.
Ты просишь: "Возвращайся, бога ради…",
А сам ведь говорил, что бога — нет.


* * *

Вытряхиваю все из кошелька,
Смотри, старик, и я могу быть доброй,
Хотя тащусь по свету, словно с торбой,
С душой пустою, как твоя рука.

Аккордеон закашлялся и смолк,
Ему минута только — отдышаться,
Скукожились рубли в дрожащих пальцах,
Монетка закатилась под сапог…

Поверишь ли, в тебе я узнаю
Далекого родного человека,
Которого не видела полвека —
Лица почти не помню, но люблю!

Да, музыка — внутри, а не вовне,
И глухота к ней — тяжкое увечье,
Но мне ее услышать было легче
Когда ты руку протянул ко мне.


* * *

Мое сердце водил обезьянкой по парку,
Оно прыгало и развлекало народ.
Все скрипела твоя расписная шарманка,
И никак у нее не кончался завод.

У фонтана, в цветы, опыленные светом,
Вдруг упал заморенный тобою зверек,
И напрасно нам в шляпу бросали монеты,
И напрасно ты дергал тугой поводок.

А на озере тихо гудела моторка,
Как прощальная песня для сердец и зверей,
И какая-то девочка плакала горько,
Потому что ей жалко монетки своей.


* * *

Среди оживших к лету нарядных дач
Магнитофон взрывался вчерашней песней,
Потертый и отсыревший за зиму мяч
Из детских рук взлетал прямо в поднебесье.
Считали дружно, шепотом: раз, два, три,
А дальше — взмах рукою и заклинанье —
Один из нас приказывал всем: замри,
И мы, застыв, стояли, как изваянья.
То сон далекий, трепетный… Наяву
Забыта дача, мяч укатился в бездну,
Но это ликование — я живу!
Острей от знания, что наконец исчезну.
Зачем в чужом мне городе до поры
Я просыпаюсь, как от внезапной боли,
Когда мне снова снится конец игры,
И я — все в той же странной, нелепой роли?
Квадрат окна бликует — там фонари
Нарочно вяжут в узел обрывки света…
И слышу я отчетливо: отомри,
И мне осталось вспомнить, как сделать это.


* * *

Белобрысый парень Кольча
В знак того, что мы друзья,
Смастерил мне колокольчик —
Славный, да звонить нельзя!

Звук бежит — да спотыкнется,
Захлебнется на бегу,
Ловит зыбкий лучик солнца
Дыркой в глиняном боку.

Несуразный как хозяин,
Только память дорога!
Словно бы из света сваян,
А возьмешь — дрожит рука.

Вдруг увидишь берег отчий,
Травы трогают плечо.
Кто услышит звон тот, Кольча,
Тот вернуться обречен.


* * *

Друг мой, потеря вчерашняя,
Был или не был, ответь!
Эта ли жизнь — настоящая?
Это ли, милый, не смерть?
Спросишь: о чем же я сетую?
Скажешь: назад не гляди…
Детскую песенку светлую
Мы утопили в груди.
В сердце холодном, как в проруби…
Но позабыть не смогу,
Как хоронили мы голубя
В чистом январском снегу.


* * *

Уродился Гриня дураком.
Кирзачи надев на босы ноги,
Ходит по деревне с батогом,
Словно странник по большой дороге.

То поет, кривляется, как шут,
То заплачет, в рукава сморкаясь,
Пожалеют мужики, нальют,
Из бутыли, если что осталось…

Порвана рубаха на плече,
И соседи выгнали за двери.
Кто ему, бедняге, и зачем
Этот путь бессмысленный отмерил?

Муча сухарем беззубый рот,
Он пойдет походкой воробьиной…
Вновь детей безжалостный народ
Забросает окна его глиной.

Жалобно наморщено лицо,
Волосы нечесаные в сене…
Он вздохнет и сядет на крыльцо,
И гармонь поставит на колени…

Его пальцы, словно мотыльки,
Запорхают. Музыка живая
Разольется с силою реки,
Ни конца не ведая, ни края.

Потечет по полю, через лес
Горькое и светлое посланье…
На худой груди нательный крест
Задрожит от частого дыханья.

Он в минуту эту не один,
Будто кто с небес его приметил…
Эх ты Гриня, Гриня, Божий сын,
И тебе есть музыка на свете.


* * *

Известно испокон веков:
Не отмечают сорок.
Законов нет для дураков,
И ты, как гость, мне дорог.
Но ты не траться на букет
И всякие помады,
И этих приторных конфет
Мне, видит бог, не надо!
А подари мне, твою мать,
Припудрен и надушен,
Свой дивный дар спокойно спать,
Когда весь мир разрушен.


* * *

За тщету прошлой жизни отныне дано
За сплетеньем чернеющих веток — окно…
В нем живой, ровный свет, различимый едва,
Так пронзительно прост, как молитвы слова.

Мнится мне: все, что будет и было давно —
Сон и морок, а подлинно — только окно,
Где проросший сквозь тьму, свет явил благодать…
Не оспорить его никому, не отнять.