ИЛЬЯ ЖУРБИНСКИЙ
И ВРЕМЯ ГОЛОВУ КРУЖИТ
Илья Журбинский — поэт, прозаик. Родился в Молдавии. Окончил Кишинёвский сельскохозяйственный институт. С 1992 г. живет в США (штат Нью-Джерси), работает консультантом по программному обеспечению информационных технологий. В 1992 стал лауреатом международного конкурса поэзии, проводившегося Международным Пушкинским Обществом (Нью-Йорк, США). В 1994 году был избран председателем пятого Международного Пушкинского конкурса поэзии, где его предшественниками были Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко и Александр Межиров. Стихи печатались в газете «Новое русское слово», в альманахах Нью-Йоркского клуба поэтов, в журнале Международного Пушкинского Общества «Арзамас», в газетах «Вечерний Кишинёв», «Литературные известия», в альманахе клуба поэтов Молдавии. В 1987 году в Кишинёве была издана тиражом 100000 экземпляров книга «По грибы». Член Союза писателей XXI века.
ПАМЯТИ НИКОЛАЯ ГУМИЛЁВА
Смешались
колчаны и копья
в упругой строфе,
Расселины скал,
вой шакалов,
фрегаты флотилий,
И ветер в траве,
и щербатые стены Бастилий,
И вечный огонь,
и невечный,
и туз в рукаве.
Он спит и не спит.
Предрассветной волной наплывают
Тепло пирамид,
ассирийский подвешенный сад.
А солнце сияет,
и молния в небе сверкает,
То звуки там-тама,
то грома свинцовый раскат.
Он дверь приоткрыл
в это странное неопространство,
Проник в этот мир
штормовых ярко-красных ночей,
Где кружатся карты
загадочного пасьянса,
Где хлопанье крыл
и носатые маски врачей.
колчаны и копья
в упругой строфе,
Расселины скал,
вой шакалов,
фрегаты флотилий,
И ветер в траве,
и щербатые стены Бастилий,
И вечный огонь,
и невечный,
и туз в рукаве.
Он спит и не спит.
Предрассветной волной наплывают
Тепло пирамид,
ассирийский подвешенный сад.
А солнце сияет,
и молния в небе сверкает,
То звуки там-тама,
то грома свинцовый раскат.
Он дверь приоткрыл
в это странное неопространство,
Проник в этот мир
штормовых ярко-красных ночей,
Где кружатся карты
загадочного пасьянса,
Где хлопанье крыл
и носатые маски врачей.
* * *
Когда над тундрой разгоралась
Кроваво-красная заря,
То солнце низкое казалось
Пустой насмешкой ноября.
Мороз, заснеженные дали,
Олени, сопки, вертолет...
Шаланды, полные кефали,
Сюда никто не приведет.
Не мастерил здесь Ной ковчега,
И не слагал Гомер стихов,
Но для
обозначенья снега
У эскимоса сорок слов.
А ты живешь в своей столице,
Малевич на стене висит,
Дымится на тарелке шницель,
И время голову кружит.
Кроваво-красная заря,
То солнце низкое казалось
Пустой насмешкой ноября.
Мороз, заснеженные дали,
Олени, сопки, вертолет...
Шаланды, полные кефали,
Сюда никто не приведет.
Не мастерил здесь Ной ковчега,
И не слагал Гомер стихов,
Но для
обозначенья снега
У эскимоса сорок слов.
А ты живешь в своей столице,
Малевич на стене висит,
Дымится на тарелке шницель,
И время голову кружит.
* * *
Без умолку говорить о чем-то,
Взгляд потупив, или отведя.
Изрекать банальные экспромты
Под неторопливый стук дождя,
Не боясь того, что ненароком
Сердце, разделенное внутри,
Кровь гоня по суженным протокам,
Выскочит за серое драпри.
Взгляд потупив, или отведя.
Изрекать банальные экспромты
Под неторопливый стук дождя,
Не боясь того, что ненароком
Сердце, разделенное внутри,
Кровь гоня по суженным протокам,
Выскочит за серое драпри.
* * *
По ухабам бездорожья
Пробирался старый Джип;
Но на все есть воля Божья,
Напоролся Джип на шип.
Шип железный, очень ржавый,
Много лет в земле лежал.
Гордость ранних лет державы,
Он полвека Джипа ждал.
Вот и встретились под вечер
В черноземной полосе.
Был наивный Джип беспечен,
Проезжал не по шоссе.
Гордо вычищен до блеска,
Что он в жизни понимал?
Иностранная подвеска,
Иноземный коленвал.
Вот теперь зови подмогу.
Вот теперь сиди в грязи.
Вспоминай асфальт-дорогу,
О потере голоси.
Пробирался старый Джип;
Но на все есть воля Божья,
Напоролся Джип на шип.
Шип железный, очень ржавый,
Много лет в земле лежал.
Гордость ранних лет державы,
Он полвека Джипа ждал.
Вот и встретились под вечер
В черноземной полосе.
Был наивный Джип беспечен,
Проезжал не по шоссе.
Гордо вычищен до блеска,
Что он в жизни понимал?
Иностранная подвеска,
Иноземный коленвал.
Вот теперь зови подмогу.
Вот теперь сиди в грязи.
Вспоминай асфальт-дорогу,
О потере голоси.
МАРКСИЗМ И СВОБОДА
Песчинка на весах может определить жизнь одной особи и смерть другой...
Чарльз Дарвин,
О происхождении видов
Чарльз Дарвин,
О происхождении видов
Песчинка на весах — сухой комочек грязи,
Решит мою судьбу на годы и века.
Быть может, стану я виконтом или князем,
А может, стану я матросом и зэка.
А если, черт возьми, какой-нибудь сирокко
Песчинку повернет и скинет мягко вниз,
То стану я тогда по воле злого рока
Властителем умов и капитаном крыс.
Представить страшно мне, но тот комочек грязи,
Пылинка на ветру, песчинка на весах —
И я уже не я, а кролик сероглазый,
И ждет меня удав и, видно, дело швах.
Такая, брат, судьба. Не застревай у входа.
Хотишь иль не хотишь, но как сказал марксист:
Необходимость, блин, она и есть свобода,
Осознанная, блин, она, как в ж. глист.
Решит мою судьбу на годы и века.
Быть может, стану я виконтом или князем,
А может, стану я матросом и зэка.
А если, черт возьми, какой-нибудь сирокко
Песчинку повернет и скинет мягко вниз,
То стану я тогда по воле злого рока
Властителем умов и капитаном крыс.
Представить страшно мне, но тот комочек грязи,
Пылинка на ветру, песчинка на весах —
И я уже не я, а кролик сероглазый,
И ждет меня удав и, видно, дело швах.
Такая, брат, судьба. Не застревай у входа.
Хотишь иль не хотишь, но как сказал марксист:
Необходимость, блин, она и есть свобода,
Осознанная, блин, она, как в ж. глист.
ЕВРОНТИДА
Сан-Марино — пряжка на сапоге Италии.
Монако — пуговица на платье Франции.
Панамский канал — у Панамы на талии.
Все это — не более чем аберрации.
На платье давно протерлась дыра.
На сапоге вместо лака резина.
Панама далеко, а Европа с утра
Приветствует обитателей криками муэдзина.
Колумбы рыщут по колумбариям
В поисках потерянной Евронтиды.
Пары цивилизации токсичней бария.
Атланты требуют признать их кариатидами.
Займите очередь за счастливым билетом:
Счастье каждому здесь и сейчас.
Кто окрестил тебя Старым Светом?
Хлопнули пробки и свет погас.
Были ли это шампанского пробки
Или взорвался кто-то неробкий?
Монако — пуговица на платье Франции.
Панамский канал — у Панамы на талии.
Все это — не более чем аберрации.
На платье давно протерлась дыра.
На сапоге вместо лака резина.
Панама далеко, а Европа с утра
Приветствует обитателей криками муэдзина.
Колумбы рыщут по колумбариям
В поисках потерянной Евронтиды.
Пары цивилизации токсичней бария.
Атланты требуют признать их кариатидами.
Займите очередь за счастливым билетом:
Счастье каждому здесь и сейчас.
Кто окрестил тебя Старым Светом?
Хлопнули пробки и свет погас.
Были ли это шампанского пробки
Или взорвался кто-то неробкий?
* * *
Нам надоела кровь-любовь,
Мы отменили младость-сладость.
И их теперь (какая радость!)
Никто не повторяет вновь.
Народ шашлык-машлык рифмует
И всякий там культур-мультур.
Такой у нас литератур!
Он, несомненно, торжествует.
Мы отменили младость-сладость.
И их теперь (какая радость!)
Никто не повторяет вновь.
Народ шашлык-машлык рифмует
И всякий там культур-мультур.
Такой у нас литератур!
Он, несомненно, торжествует.
ПЛЕЙБОЙ
Бывают китобои,
Бывают мухобои,
Бывают просто бои,
Бывает с тенью бой.
Бывает совпаденье,
Бывает сов паденье,
Бывает слов паденье,
Бывает — просто сбой.
А я иду куда-то.
Моя сегодня дата,
И я слегка поддатый
И малость шебутной.
Она идет на встречу,
На деловую встречу,
А я иду навстречу,
С курчавой сединой.
Она проходит мимо,
Лицо, как маска мима,
И ей не до интима,
И кто тому виной?
А я такой хороший!
Иду, скриплю порошей —
С слегка небритой рожей
Седеющий плейбой.
Бывают мухобои,
Бывают просто бои,
Бывает с тенью бой.
Бывает совпаденье,
Бывает сов паденье,
Бывает слов паденье,
Бывает — просто сбой.
А я иду куда-то.
Моя сегодня дата,
И я слегка поддатый
И малость шебутной.
Она идет на встречу,
На деловую встречу,
А я иду навстречу,
С курчавой сединой.
Она проходит мимо,
Лицо, как маска мима,
И ей не до интима,
И кто тому виной?
А я такой хороший!
Иду, скриплю порошей —
С слегка небритой рожей
Седеющий плейбой.