Лукавый говорит: «Похерьте
Мечты!» И щурится хитро.
И перевозят воздух смерти
Вагоны шустрого метро.

Харон опять надел корону
И – беспощадный – правит бал.
И представляется Харону,
Что он весь мир завоевал.

Пугая силищей безбрежной,
Харон сгустить умеет тьму.
Но все-таки вовек с надеждой
Не разлучить меня ему.

Как прежде, набухают почки,
Поют, как прежде, соловьи.
И нет желанья ставить точки
Над I.

— Не ходи по краю,
Дома посиди!
Я примерно знаю,
Что там впереди.
Так закрутят гайки,
Что охватит дрожь.
И поставят лайки,
Ежели умрешь.
Стукачок поплачет,
Палачи всплакнут.
Видимо, иначе
Не бывает тут.
Жить невыпендрёжно —
Мой таков наказ.
— А дышать-то можно?
— Вот противогаз.

Я знаю: я не смог. Простите человека!
Не снег сбивает с ног — исчезновенье снега.

А время прёт, как танк, мои седеют патлы.
Все так — тик-так, тик-так стучат часы, как дятлы.

Я не Мафусаил, ну что же здесь такого?!
Родился — и забыл, скончался — вспомнил снова.

Все так — часы спешат, стучат часы с кукушкой.
А мир гремит, как град, как мальчик с погремушкой.

Если бы я был Председателем Земного шара,
я бы запретил рубить елки на Новый год,
охотиться на зверей (если в этом нет крайней необходимости),
бесконечно болтать по мобильникам в электричках.
Я бы нашёл жилье всем бездомным людям, кошкам и собакам.
А после этого я бы спокойно ушел в отставку.

Если бы я был всемогущим волшебником,
я бы воскресил маму, брата, моих нерожденных детей,
Пушкина, Мандельштама…
Всех хороших и талантливых людей, которые жили
                                                                         на этой земле.

Если бы я был молодым,
я бы побежал за этой красивой девушкой сломя голову.

Если бы…

Порно.
И молитва.

Tertium non datur.

Ах, не чувствовал слаще я
И губительней ласк.
Эта девка пропащая —
Для меня высший класс.

И чем дальше, тем пуще я
Понимаю: всерьез…
Эта девка влекущая
Так целует взасос.

Я живу, как помешанный,
Хохочу просто так.
И сверкаю проплешиной,
Как советский пятак.

Ты говорила: «Позови
Меня — и буду петь я!
Я говорил, что позади
Меня года-столетья.

Ты говорила: «Я с тобой
Готова быть до гроба.
Я говорил, что я седой,
Что мучает хвороба.

И ты ушла. В моей судьбе —
Зияющая рана.
И говорю я сам себе:
«Я не умней барана!»

Спешим за денежкой, летим.
И, кажется, себя загнали.
Культ личности преодолим.
А культ наличности — едва ли.

Бежит по экрану погодный субтитр.
Хорошего он ничего не сулит.
Погода становится хуже
Во власти норд-остовской стужи.

Но стужа не вечна, хоть зла да темна.
Я должен еще дотянуть до тепла,
До нежной скворчиной теплыни,
Которая сгинула ныне.

— Ты кудой, Иван, кудой?
— Я тудой, Абрам, тудой.
В энтом направлении —
И глупцы, и гении.

Хлебнул сполна
Земной юдоли.
И так нужна
Замена боли.

А ты нежна,
Нежнее нету.
И не нужна
Замена свету.

Пустозвоны, смутьяны,
Зычный х-о-р дураков…
Нет, до Звенты-Свентаны
Нам ещё далеко. В
Жизни нет безмятежности.
И в сумятице дней
Хоть бы капельку нежности
От ближайших людей.

Переосмыслив то, что было,
Я понимаю: был не прав.
Я вёл не раз себя, как быдло,
Отвратный проявляя нрав.

И вот теперь, когда полвека,
И даже больше, позади,
Медаль плохого человека
Дымится на моей груди.

Как быть? Как жить? Кто мне поможет
Снять ненавистную медаль?
…Тревожно жизнь свою итожит
Мой друг. И смотрит — честный! — в даль.

раньше за стихи платили и убивали
теперь за стихи не платят но по-прежнему убивают
поэты всегда хорошая мишень

Киссинджер долгое время работал на Рокфеллеров.
Макрон долгое время работал на Ротшильдов.

И т. д.

Бильдербергский клуб управляет мирами.
Деньги делают деньги.
Однако никакой Бильдербергский клуб
не заставит меня любить то,
что я не люблю.

в каждом встречном он видел черты Иисуса
каждого ребёнка воспринимал как своего
тратил все свои сбережения
на помощь бездомным животным
он знал что-то такое
чего не знают многие люди
он сумел построить храм —
в собственном сердце
и все-таки считал себя
самым большим грешником на земле
в гробу
он улыбался
аминь

умри
семнадцать лет говорит государство моему издательству

живи
семнадцать лет говорит общество моему издательству

удивительный факт
общество умнее и сильнее государства

Идут-бредут по лесу человеки.
Встревожен лес, не слышен птичий гам.
Текут большие огненные реки
По сладеньким кисельным берегам.

Кощей Бессмертный, бывший бравый подпол,
Собрал вещички и собрался в Крым.
Кощей Бессмертный что-то в жизни понял,
Свои секреты не открыв другим.

А Соловей-разбойник стал потише,
Слегка переусердствовав, обмяг.
Иван-дурак подался в нувориши.
И оказался не такой дурак.

Емеля стал народным депутатом,
Супружницу спровадил за порог.
А царь Горох частенько был поддатым
И все дела по службе запорол.

Идут-бредут по лесу человеки.
Ни компаса, ни карты нет у них.
А лешие на пьяной дискотеке
Танцуют в щедрых зарослях лесных.

На пороге деменции или маразма
Расцветает, как мак, пышным цветом невроз.
Нагло врет со стены приблатнённая плазма.
Впрочем, это пустяк, кто сегодня не врёт?!

На пороге двадцатого срока Акелы,
Не осилит которого даже Шерхан,
Я навряд ли махну отдыхать на Сейшелы.
Лучше дома остаться, когда голоштан…

Сам себе — монастырь, а строфа — точно келья.
Келью надо обжить, обживаю строфу.
Вероятно, нашёл настоящую цель я,
Превращая невроз в чупа чупс и лафу.

Не ропщи — камикадзе не ропщет.
Не пищи — будь, как ниндзя, упрям.
Ведь родился ты в Марьиной Роще,
Где не верят слезливым парням.

Но ищи свет и точку опоры,
Из себя выкорчёвывай ложь.
И свернёшь героически горы,
Если шею себе не свернёшь.

I
так будет — или нет — так бу
я вымолю у бо отсрочки
и спрячу опыт и судьбу
в короткие — как ночи — строчки

забуду бо(ы)ль и пыль стряхну
с подошв кирзы видавшей виды
и вылью в унитаз стряпню
из неудач тоски обиды

жить это жуть но я терплю
мечась меж пиршеством и схимой
…а счастье — в тихом слове лю
в объятьях женщины лю-бимой

II
это судьбой оказалась love story
это с тобой съели соли пуды
это с тобой восхитительно море
а без тебя просто много воды

это с тобой мысли выше и чище
это с тобой я табунщик удач
это с тобой расцветает жилище
а без тебя превращается в срач

это с тобой даже по бурелому
можно ходить не пугает ходьба
это судьба не сказать по-другому
это судьба