***

Ты знаешь, как она зовется
И откликается иглой.
На нашем небе два колодца —
С прозрачной кровью и с водой.
Ляг на живот в траву густую,
Смотри на бабочек глухих,
Пока я слово наколдую,
Пока земля колдует стих.


***

Проведи рукой по этому дереву. Лес
Отзовется на ласку, словно ребёнок.
Словно в любви признаётся камень —
Так на солнце блестит.
И кругом ничего, кроме неба, травы и горы.
И слоняется море —
Все ищет себе наготы.
Преступлением будет смотреть на тебя,
Но я не могу не смотреть.
И знать наперед не могу,
Что расскажут дожди,
Полумертвой водой обжигая нам щёки.
А земля говорит с нами нежностью. Весь
Наш голос горит на ветру.
Высоту режет стриж золотой, молодой —
Он как мы — он не знает и счастлив.


***

Он пламя лижет языком
Не то смеется не то плачет
Он существует не иначе
Как пустота с открытым ртом
Зовет кого-то в белой яме
И сон снимает с наших век
А вишни спелые над нами
Забились под горячий снег
И он сорвет их в наказание
Или подарит полюбив
Не зная ничего заранее
Свистит неслышимый мотив


***

Я — Озимандия, я — мощный царь царей!
Я состою из ветра и ветвей.
Я говорю на птичьих языках
И лёд храню в обветренных руках,
Я гром кричу и вызываю дождь,
Я снежный вихрь, а не великий вождь —
Слеза зимы, налитая в стакан,
И распростертый мертвый океан.
Я бабочками белыми — узри —
Плету лучи серебряной зари
И сны рассказываю в полной темноте,
Закрыв глаза, качаясь на воде.
Мои глаза откроются в лесу,
Где музыку по воздуху несу.
Я каждый лепесток, я каждый зверь…
…Да, я ничто теперь.


***

У Бога тоже были оболочки.

На радужке невыносимый след
Пространства нового, которого здесь нет.
Перед глазами золотые точки,
А перед памятью зеленое пятно —
Леса, еще леса и звук свирели.
Все будет так или не так, как мы хотели.
И выдохи сплетет веретено
В наш ветер (оплетающий корнями).

И только снег, вращаясь над рекой,
Сгорает медленно. А мы горим быстрей,
А мы летим над легкостью морей,
Не чувствуя земли, не зная сами…

И только музыка над нашей головой.


***

В небе какой-то шум —
Чайки и чёрный шар.
Хочешь рахат-лукум?
Снег превратился в пар.
Сладости знают боль —
Ту, что живёт в зубах, —
Это почти что смерть.
Снег превратился в прах.
Снег превратился в соль.
Чайник заводит писк,
Словно он верит в нас.
Чайки идут на риск,
Смерть сторожит в зубах,
Сердце лежит во рту —
Рядом с тобой и с ней.
Я за тебя умру.
Я для тебя сильней.
Снег — что рахат-лукум,
Созданный для детей,
Созданных в пустоту.


***

Наследник Тамерлана отдыхает
В тени своей и слова своего —
Наследник птиц, взлетающий легко
И доходящий в тишине до края.

Легенды прошлых жизней обретают
Течение. И он глядит вперед,
И провожает ветреную стаю,
И чувствует, что больше не умрет.


***

Сердце величиной с огонь
Бьет в опрокинутую гортань.
Стук убивает птиц, убивает сон.
Стук поправляет время и листья вен.

Кто говорит со мной, кто говорит со мной?
Это созвездия боли трещат по швам?
"Только живи сильней и себя не знай", —
Шепчут со дна, из прозрачных стен.
Нет, дорогие, это решать не вам.

Ты посмотрел на воду, сделал ее землей.
Ты говоришь зарю, и я становлюсь сильней.


***

Стань дождевой водой и ничего не бойся —
Так говорил нам Бог, брошенный на угли.
Мы обжигали руки, снова его не спасли
И потеряли все земляные свойства.

Стали пустым туманом, вывернули дороги
Все наизнанку, чтобы открыть глаза.
Мимо проходит вечность, мимо летит гроза.
А на траве — ожоги.


***

Счастливые молчат, себя не узнавая.
Их трепет золотой об мёртвое стекло
Пугает тишину.
И бесконечной стаей
Серебряной одной
Слова идут ко дну.
Счастливые поют
Совсем другие песни,
А музыка стрекоз качается легко.
Всё будет навсегда, пока дурные вести
Ветрами замело.
Так пахнет молоко,
Как пахнет небосвод
В пустое время года.
Так пахнет береста, как пахнет Рождество.
Движеньем нежных вод
Нас бережёт природа —
Мы — первая листва,
Мы — солнца естество.
Счастливые.


***

Вообще-то выпал снег.
На бежевой гряде
Сияет человек
Вне времени вполне.
На перекрестке круг
Отчаянной воды,
Разбившейся об ру-
Ки тихой высоты.
Смотри на высоту,
На облачный оскал,
Теряя на лету
Все то, что ты назвал,
И обретай ярмо
Переносимое…
Снег больше, чем окно
Во времени.


***

Повела повела утонула
Разбудила разбила ушла

Мы проснулись от страшного гула,
А на небе следы от крыла.
Ничего больше не было прежним,
Кроме веточек, ниточек и
Кроме света, который подснежник
Сохранил сохранит сохрани

***

Осыпь дождем и золотом осыпь
земных садов, еще вчера зеленых,
и посади меня в саду твоем —
пора придет — меж тополем и кленом.
Еще не ведаю, что значит так стоять —
без нужных сердцу слов, без дела.
Но в шелесте листвы Ты сможешь разобрать
то, что когда-то я расслышать не умела.


***

Спелая осыплется листва
или еще будет на излете,
и небес открытых синева
нас возьмет в счастливую работу
причисленья к общности иной
до подошв, землею одержимых,
вместе с каждой нотой горловой,
чтоб уже уверились —
любимы.


***

Открывается невзначай,
как по отчеству величанье,
если вглядываешься в край
за плечами
и вытягиваешь на свет
из печали почивших истин
невесомые эти смыслы,
без которых дыханья нет.
Вот и всё. И не прячь глаза,
опуская тяжелые веки,
мы уже заглянули за..,
дважды в те же вступая реки.
Я уже среди малых сих
на твоей золотой сетчатке.
Ничего, что мой голос тих.
Ты звучишь!
Значит, всё в порядке.


***

Мыкаясь в небе, о правилах общих забыв,
пестуешь имя, как грозди лелеют сирени,
ловишь губами изменчивый ветра мотив…
и отступают на время любимые тени.


***

Когда бы не письмо из ангельского дома —
нечаянная радость прочитать
так вовремя его в давно знакомом,
в мимоидущем чудом угадать —
и всё — к тебе спиной, мой Ангел терпеливый, —
могла ли наперед благословенья ждать?
Но исподволь — как знать, одной ли только силой —
летит ко мне оно. И снег идёт опять.


***

Мы участвуем в этой игре — череде превращений
мига в миг, года в год — и опять.
По законам своим вместе с нами живут свет и тени,
и мы тратим всю жизнь, чтобы эти законы понять.
Сколько боли у каждого там, где таится удача.
Ты не веришь. На то и рассчитан секрет:
всё родится на стыке — из старого — новое, значит,
смерти нет.


***

Весь мир — вода и серебро,
тепла не ведавшее чудо.
И вроде знаешь, что, откуда
и кто пожертвовал ребро,
но нет желанья, в самом деле,
с воображением вразрез
искать причину счастья в теле
земли, Адама и небес.


***

Подморозило в одночасье,
полетело, искрит пыльцой…
Снег, касаясь меня, отчасти
вспоминает моё лицо.
Прошлогодней бедой не скован,
совершая круговорот,
на зелёных ветвях еловых
после смерти своей живёт.


***

Бог целует лето в макушку,
и под соснами у плетня
на двенадцатый счёт кукушки
рыжик вспыхнет. Храни меня,
как хранишь этот сад и поле…
О другом не могу просить.
Да и как пережить такое —
поцелованной Богом быть.

***

Куда идти? я вырван из земного
узилища! и, между звёзд скользя,
найду ли то, что выразить нельзя
за смертью снова?
Как тихо здесь! вот Господа стезя
мне втайне брезжит:
её развеян след…
Религия! твой вероимный скрежет
к нему лукаво вопиет —
ты, криво свой врезая рупос
и высь молитвами изрыв,
напрасно вечные утехи будишь
и соблазняешь дух
загробием! иль в гуриях до гроба
не быть того рабом,
чей образ с ревностью подарен?
Наукой ли не истребить
разбои вымысла святого
и не посеять в нас с уключенных трибун
светоучёный хаос,
не вытянуть ли ко Вселенной ключ
из разума — всезнающей утробы,
где мысль чужая злобствует?.. увы,
не веруя в Него, свой вымысел дарует!
Я знаю гулы этих близнецов,
взлелеянных в единой колыбели
во имя истин хилых
обманутым слугою;
он — логос им. Он сила голосам,
чья проповедь пьянит; записан
его пуризм в незыблемую вязь
и языком двуликим в аксиому сужен
для слуг, покамест не рождённых!
Пусть тянутся к логичному рулю
да сызнова в Элизий
ползут. Иль, язву спелую лобзая,
возносят лад слепой!
Но волен я: безволие земное
мой руль не изогнёт
той жизнью праведной; я против
него иную ополчил
и выбрал путь, во тьму нахлынув, —
отныне мёртв:
за Истиной я следую впотьмах.
Но тьма не ослепит!
мне лживый свет не нужен —
при свете ум всегда обезоружен,
незримо им сожжён!
я Тьмою жив. Я в ней вооружён.
И всё Иное вижу,
в ней Эзия слышна.
И вашей лжи на ложе Тьмы я не услышу,
нет! музыки достойней Тишина —
шальная муза для изгоя,
чей будит зов: она
так оглушительна!
и речи хищные троих
её пугает эхо,
зане бессилен их гипноз
в обители беззвучной.
Тут холодно; изгою сладок холод —
стихия дум,
где бытие познает ум,
детьми всезнанья не заколот,
не высушен их призрачным теплом.
Куда идти? я, гениям ослушен,
в поэзии себя разубедил —
мне тягостен её напевный опыт
иль симфор лязг за рифмою горячей,
что возле зеркала течёт
и красит смысл изящному навстречу!
поэзия… таи свою боязнь
у яви Тьмы увязнуть
и вить несвязный узел
познания под нею, слово
им буйственно ломать,
и, звук казнив, непонятой излиться
на остов искони двойной,
и, за руку свою назло всему цепляясь,
тем самым Господом идти
в пустынный абсолют! . . . . . . . . .