Летать могу, но стены размывать
уже не в силах. Несмотря на то,
что помню — раньше это было
возможно.
Очень жаль — не помню, как.
Стелился дым по травам,
и как искры,
вдруг вспыхивали нужные слова
и гасли в сумраке.
И разлетались мысли,
как брызги, и кружилась голова.
Ничтожное, неявное усилье
дарило мне свободу быть смешной.
Я помню, мы с тобой бесстрашно пили
Неву, и Петербург кипящей хной
мою ладонь раскрашивал.
Я снова
летать могу и, значит,
я здорова. Могу взлететь,
невидимою быть и жить
на берегу, на тонкой грани, на ране
между есть и может быть.

На город сегодня выпало столько дождя,
что, кажется, там, наверху,
должны иссякнуть запасы.
Сидят ангел с бесом на облаке, в белом пуху
и глядят —
как тут у нас сумрачно и прекрасно.
Как молнии освещают ночь
ярче луны и звезд,
ярче слов, от испуга утративших силу,
превратившихся из ответа в вопрос —
впрочем,
до изумления точный и даже красивый.
Разом, в четыре руки
опрокинули прямо над нами ведро
(или в чем там у них дожди забродили?).
Один думал, влага пойдет растениям впрок,
другой, залить горожанам очки
рассчитывал. Или
просто лишить нас ориентиров,
координат
и других несущественных заблуждений,
чтобы мы не стояли, как дурни, у врат
чтобы всем миром
ввалились в сад наслаждений,
где каждый крылат,
даже тени.
Ну, и кто из них прав, кто виноват?