Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ЕЛЕНА САФРОНОВА


критик, прозаик


Замок отечественной беллетристики



"Сочинённая" книга может трогать сильнее, чем "выстраданная"


Есть такая литературная байка: Фитцджеральд заспорил с Хемингуэем, пытаясь доказать ничтожность и ненужность Бальзака: "Вот он мне описывает такой-то конкретный замок, вплоть до малейших деталей, чуть ли не каждую черепицу и щербинку на ступеньках. И на кой ляд мне это надо? Я лучше поеду и своими глазами на него посмотрю..." Хемингуэй говорит: "А поехали посмотрим!"
Приезжают на то место, точно описанное Бальзаком. А там никакого замка нет. И никогда и не было.
К чему это я?.. К новой статье Романа Сенчина "Под знаком сочинительства", недавно опубликованной в "ЛГ".
Полемический настрой у меня вызвали не столько имена писателей и названия книг, которые перечисляет Сенчин, сколько его отношение к феномену, вынесенному в заглавие статьи, – а именно "сочинительству". Для Сенчина 2010-е прошли "Под знаком сочинительства". С констатацией этого факта спорить не хочется. А вот со знаком, который он придаёт понятию сочинительства, – пожалуй.
В интерпретации Сенчина разговор об отечественной прозе минувшего десятилетия сводится к очередной попытке разделить литературу на "категории" по уровню качества, как, прости Господи, магазинных кур в пору нашей юности. Цитирую:
"Нынче почти не употребляется слово "сочинитель", очень редко всплывает "беллетристика". Почему? Беллетристика, строго говоря, это вся непоэтическая художественная (изящная) литература. Ничего обидного в этом слове как бы нет.
Но ещё при Белинском и особенно при Писареве критики начали делить такую литературу на прозу и собственно беллетристику. Деление это до сих пор довольно условно, чётких критериев не найдено (да и вряд ли когда-либо они найдутся), хотя стало принято называть беллетристикой прозу некоего второго сорта, призванную больше развлекать, чем заставлять думать и сочувствовать, а прозу первого сорта – "серьёзной литературой".
Для меня в слове "беллетристика" ничего уничижительного нет. Но под ней я понимаю ту прозу, где в достоверность происходящего мне не верится, где больше фантазии автора, чем реальной, документальной основы. Где автор видит главной целью именно изящность".
Действительно, само слово "беллетристика" "в анамнезе" означает обрусевший вариант французского словосочетания "belles lettres" – "изящная словесность" и понимается нейтрально, безоценочно – как общее название художественной литературы. Зачем же и с чего же Сенчин дальше "пригвождает" беллетристику читательским диагнозом: "Я не утверждаю, что это плохо. Но в происходящее в этих книгах не очень-то верится или совершенно не верится"? И даже: "С первого абзаца читатель должен понять, что дальше его будут не столько развлекать, сколько делиться сокровенным и важным. Лезть читателю в душу. Беллетристика, как правило, в душу не лезет, она нацелена на другие органы…" Оставим пассаж про органы на совести публициста, хотя он, очевидно, ниже пояса.
Попыткам расставить литературу "по ранжиру" с тех или иных позиций имя легион, недаром же Сенчин апеллирует к Белинскому и Писареву. Соответственно, и книжных примеров, которыми критики иллюстрировали или обосновывали те или иные "категории", просто море. В этом, представляется мне, основная сложность такой политики – в субъективности критического взгляда, от которой никто, хоть семи пядей во лбу, не свободен. В то, во что "не верится" Сенчину, может с лёгкостью поверить другой человек. "Представь себе… кого же? Да хоть меня!" – как говорилось в известной маленькой трагедии. Сенчин не может "представить человека, который бы утверждал, что воспринял книги… "Зулейха открывает глаза", "Дети мои" как реальные истории из реальной жизни. Естественно, это плод вымысла авторов". Роман, представьте себе автора этих строк! Ваша непокорная слуга – именно тот человек, который воспринял романы Яхиной о раскулачивании татарских крестьян и депортации русских немцев как истории из реальной жизни. Особенно реальны "Дети мои", которые стали для меня одной из книг-событий 2018 года. Подводя итоги того года по просьбе журнала "Дружба народов", я касалась именно этой книги именно в этом контексте – насколько "Дети мои" историчны. Процитирую себя:
"…может быть, неприятие романов Яхиной является частным проявлением тенденции идеализации, если не "обожествления" советского времени, когда, как всё чаще можно услышать, царили только большие успехи – и не было даже тех "отдельных недостатков", с которыми соглашались пресса и литература той поры. Но я, как историк-архивист по образованию, много лет проработавшая в Рязанском областном госархиве, непосредственно имела дело с документами о таких "отдельных недостатках", как, скажем, раскулачивание и депортация "русских немцев". В Скопинском районе Рязанской области на шахтах по добыче бурого угля работало множество граждан с немецкими фамилиями – по огромным пузатым ведомостям сотрудники архива выдавали справки потомкам "трудармейцев" о нахождении их предков на шахтах. Сами работники, как правило, запросить справку уже не могли – трудовые лагеря сокращают жизнь, в Скопинском районе много "немецких" кладбищ… Часть немцев содержалась в лагерях для военнопленных. Но часть попала сюда в начале Великой Отечественной войны из Республики немцев Поволжья. Так что спорить с Яхиной по части фактографии не буду – то, о чём роман "Дети мои", имеет много подтверждений в реальности".
Это единичное возражение сказанному Сенчиным "по факту". В целом я бы хотела построить свой ответ в виде нескольких тезисов, обосновывающих то, что знак по отношению к "сочинительству" стоит изменить. По крайней мере, не ставить вопрос так, что "сочинённая" книга заведомо слабее "пережитой", "выстраданной" жизненной правды. Отсюда и апелляция к литературной байке – если такого эпизода и не существовало в реальности, его, ей-богу, стоило бы придумать! Ибо писатель, лишающий себя возможности что-то придумать, автоматически теряет право называться писателем. Кто это сказал? Вы удивитесь: Владимир Даль и Сергей Ожегов!
"Толковый словарь русского языка" С. Ожегова и Н. Шведовой гласит: "Писатель (м.). Человек, который занимается литературным трудом, пишет художественные литературные произведения". "Толковый словарь живого великорусского языка. Современное написание" В. Даля определяет это понятие более развёрнуто: "Писатель (м) -ница (ж) – пишущий что-либо, пером или кистью, но больше в значении сочинитель, литератор". Определение Даля ставит во главу угла писательства именно сочинительство, что побуждает вспомнить смысл и этого слова. "Сочинять – изобретать, вымышлять, придумывать, творить умственно, производить духом, силою воображения". Словарь Ожегова среди значений слова "сочинять" подразумевает также "выдумывать, придумывать". И не забудем, что одной из писательских задач по умолчанию остаётся апелляция к человеческой эмпатии, сопереживанию. Если эти чувства пробуждают образы и судьбы людей, которых никогда не существовало, тем талантливее писатель, не так ли?..
Известные толкователи полагали, что не бывает писательства без сочинительства, а его, в свою очередь, – без силы воображения, умения фантазировать. Того же, кто пишет только на основе фактов, уместнее называть журналистом. Или хроникёром, бытописателем, мемуаристом – но не писателем. Неумно звучит? Да. Как всякое обобщение. Обобщающее противопоставление "беллетристики" серьёзной прозе, на мой взгляд, ничем не лучше любой иной максимы. Мой любимый пример на эту тему намного "старше" массива литературы 2010-х годов, но не могу снова его не привести: после пребывания в лагерях большие писатели создали "Колымские рассказы", "Погружение во тьму", "Жизнь – сапожок непарный" и т.п. А один "беллетрист" сочинил историко-приключенческий роман "Наследник из Калькутты" по главам для увеселения зэков, которые его заставляли "рОманы тискать"… На мой взгляд, Роберт Штильмарк, силою своего воображения создавший мир, разительно непохожий на то, что видел вокруг, не менее "большой писатель", нежели Варлам Шаламов. И меня эта приключенческая книга трогает до комка в горле, к слову о "важной жиле в организме", которую, по словам Сенчина, не задевает беллетристика. Сойдёмся на том, что и это сугубо индивидуально?..
И ещё. Есть жизненная правда – и есть "жизненная правда". Есть, скажем, лауреат премии "Русский Букер десятилетия" 2011 года – книга Александра Чудакова "Ложится мгла на старые ступени" с горько-ироническим авторским подзаголовком "роман-идиллия", написанная давно, однако вошедшая в литературное пространство как раз в десятые, великолепная, мощная и потрясающе художественная, несмотря на полную автобиографичность и автопсихологичность. И есть дотошное изображение самого обыкновенного дня самого обыкновенного человека с удручающей и нефантазийной точностью мыслей, чувств и разочарований этого индивида. Конкретизировать не хотелось бы опять же за многочисленностью подобных книг, присутствующих также в виде блогов или "сампечатного" сегмента литературы, который в 2010-е стал ещё развесистее благодаря появлению интернет-платформ и прочих доступных схем. Но всё же упомянутое Сенчиным "Горизонтальное положение" Дмитрия Данилова подпадает под это описание…
Пусть "Горизонтальное положение" стоит особняком как некий манифест поколения. Но всякая ли "жизненная правда" достойна литературного отражения и книжного оформления?.. Мне кажется, на это даёт априорное право только уникальная биография и экстремальный опыт – война, тюрьма, зона, ссылка, скитания, преследования, катастрофа или, обратимся к позитиву, творческий процесс, жизнь в искусстве либо создание с нуля какого-либо дела или предприятия, лёгшее в основу многих производственных романов. Кстати, практически сошедших на нет в 2010-е годы. Чуть ли не единственный "производственный" роман этой эпохи – "Уран" Ольги Погодиной-Кузьминой. Извините, явно написанный не по личному опыту и знанию о послевоенных советских урановых разработках. Что это – сочинительство или жизненная правда? По мне – сочинительство высшей пробы, реализация подлинной писательской задачи: влезть в шкуру другого. И чем больше других действует в романе, тем лучше.
Ах да, простите, был ещё "Завод "Свобода" Ксении Букши, Нацбест 2015 года. Мрачная фантасмагория, очень далёкая от реальных производственных процессов – и от критического реализма великой русской литературы. Букша, можно сказать, построила собственный замок – аттракцион ужасов в Диснейленде.
И, уж если затронула эту тему, задам заключительный вопрос: роман Сергея Самсонова "Держаться за землю", написанный на горячую и болезненную тему войны на Донбассе автором, который не скрывает, что не был на Донбассе и в шахте, – это сочинительство, беллетристика или "жизненная правда"?..