* * *

Когда весь день на паперти стола
Толпятся беспризорные дела,
Того гляди всё полыхнёт и рухнет,
Отравленная музыкой стрела
Летит над кухней.
Зачем? В каких неведомых врагов
Метание словесных жемчугов?
Таких ловцов созвучий, ротозеев,
Старьёвщиков, чугунных утюгов
Сдают в музеи.
Но чувствовать — ворочается гравий
На языке, на воздухе, на грани...
Поэт берёт иголку и пинцет.
И музыка врачебная играет
На сдержанном лице.


* * *

А мои дела, а мои дела,
Будто вобла в облаке проплыла,
А мои слова — васильковый срез.
Не смотри на них, унеси их в лес,
Чтобы их остатки земля спасла,
Чтобы ими тень моя заросла.
И меня, как маленький уголёк,
Всем морозам выживший поперёк,
Схорони в ячейке, на самом дне:
Первый ключ — себе, а второй — жене.
А замёрзнешь — будет огонь остёр —
Не жалей меня, подложи в костёр.


* * *

На станции, в тылу платформы сонной,
Палят, палят минуты окаянные.
Всё боль и свет без имени.
Не я, не мы, а призрак счастья, пение пионов.
Сияние, не мы, не мы, сияние,
Привычный путь терновником зарос:
Мой поезд сыт по горло тупиками
И потому скатился под откос.
Подкожное цветенье диких роз,
Их смерть, гудящая издалека мне.
Сотри, забудь... и выпусти из тела
Всех этих светлячков невыносимых, моя война,
Пёрл-Харбор, Хиросима.
Стоишь на грани, собранный и сильный,
Как будто тебя взрывом не задело.


* * *

Молоко моё кислое, будущий сыр,
будет день — и тебя примостят на весы,
скажут — ты привозной, скажут — ты пармезан,
в мышеловку давай полезай.
Но покуда минуло, скисай до поры,
игнорируй цепочек дверных кандалы,
пусть гремят тут и там, пусть гремят тут и там,
это просто здесь грезится вам Мандельштам.
Просто галочка ты, на которую — сто
обезличенных ластиков в серых пальто.
Просто бабочка. крыльев, где крыльев концы?
Вся страна на фундаменте чьей-то пыльцы.
Тихо-тихо! А завтра что? Тихо! А то.
Продолжаем глядеть в ледяное ничто.
Осовелых лесов золотая орда,
Рано выпала я из гнезда, из гнезда.
Если плохо росла и слаба — поделом,
Маршируй у земли с перебитым крылом.
Но учти, осмотрев всё вокруг, от и до,
Не поймёшь, как другие свивают гнездо.
Вместо веточек — строки (не свяжешь концов),
И весь лес, и все жители — вместо птенцов.
Не умеешь охотиться, бродишь вокруг,
Не умеешь брать крошки из сетчатых рук.
Только слышишь: сердечно вздыхают леса,
И растёт зверобой, и крадётся лиса.


Чужой

Октябрь падал, будто подожжённый.
И на его крыле у МФЦ
Я встретилась с подобием Чужого.
Речь об отце.
Он был заточен, словно ножик острый,
Под стычки: там поранить, тут пролезть.
Нас разделял бескислородный космос уже лет шесть.
Отец был глух в прямом и переносном...
Как будто в криогенный сон залёг
И мчался, замороженный, сквозь космос,
Так был далёк.
Луна не понимает сути люстры.
Как за щитом, скрываются вдвоём
За тишиной.
— У нас проблемы, Хьюстон,
Приём, приём.
За два часа бумажного улова,
Пока решались мелкие дела,
Он не сказал мне, кажется, ни слова,
Хоть я ждала
По крайней мере робкой установки
Сигнала, совпадения полей.
Оставь надежду, всякий, на стыковку
Двух кораблей.
Один, среди железа и безмолвия,
Набрав с собой припасов боевых,
Отец всё отдаляется за молнии лет световых.
Но слышу через ночь десятым чувством,
Что всё же, пыл утратив боевой,
Чужой передаёт:
— Вас понял, Хьюстон.
Лечу домой.