* * *

Мы думали, что были рождены
Для доблести, для подвигов, для славы,
А жизнь банальна: редко видим сны,
Сидим по офисам, меняем авы,
По клубам ходим и ругаем власть,
В которую не суждено попасть.
Трагично, что трагедии не будет.
Такое бы могли устроить мы,
Сверхчеловечишки, суперлюдишки,
Поработив незрелые умы,
Людей на площадь вывести, как фишки,
И до того, как наша смерть придет,
С трибуны к бунту призывать народ!
И лучше, что трагедии не будет.


* * *

Упустивший счастье, сбившийся со света,
Бегает по полю, как дурак, ей-богу!
Кажется все время, что еще немного,
И ухватит что-то — он разводит руки,
Шорохи услышит и бежит на звуки,
Все поймать пытаясь прошлогодний ветер.
Пронеслось над миром несколько столетий,
А дурак считает, что вчера все было —
На губах остались отблески улыбок.
Словно вечно юный, вечно безрассудный,
Ловит ветер в поле, только чует смутно,
Что грядущий вечер для него последний.


* * *

Когда я шел по саду, где цветы
Сияли неестественным огнем
И каждый куст оградой обнесен,
Я слышал то ли стук, а то ли стон,
Но где? откуда звук? когда кругом
Лишь камни да избыток темноты.
Вокруг так много было темноты,
Как будто бы я под землей лежал,
Стучался в крышку гроба и стонал,
Пытаясь хоть какой-то дать сигнал,
Но, забываясь сном, воображал,
Что я брожу по саду, где цветы...


* * *

Братская могила нелюбимых
Зарастает в памяти травой,
К ней не ходят мысли-пилигримы
И не пьют вино за упокой.
Глубоко, почти у изголовья,
Там, докуда не доходит свет,
Вечно спят пылавшие любовью,
Встретившие холодность в ответ.
В голове твоей гуляет ветер
И качает мыслящий камыш,
Неспособный каждому ответить,
Ты и сам в таких могилах спишь.
В облаках сознания, бывает,
Промелькнет вечерняя звезда,
Но гораздо реже отражает
Звездный свет озерная вода.


ПЕРЕВОДЫ

Суровый Брюсов делал переводы,
В них страсть свою выплескивал Маршак,
Фривольность в них любил певец свободы,
Горбатился над ними Пастернак.
Они пленяют многих в наши годы:
Ирландец Хини не попал впросак,
Когда заставил древние народы
Вещать на современных языках.
Под сенью Альп, в Гриньяне отдаленном,
Швейцарец, чуждым слогом вдохновленный,
На переводы расточает пыл.
Их чествуют под нашим небосводом:
Поэт Кружков свои стихи забыл
Ради своих чудесных переводов.


КЛАДБИЩЕ В САРАЕВО

Над городом, который обступили
Заснеженные горы, есть вершина
Еще одна: наполовину — крепость,
Наполовину — вечная гора.
Меж городом и крепостью — могилы,
Как будто эту крепость штурмовали
Отряды храбрецов, и там, где смерть
Их находила, — там же хоронили.
Смотрю на даты — грозная осада
Три года длилась: в девяносто пятом
Иль крепость пала, иль героев больше
Поверх камней в том войске не осталось.
Ощерилась остывшая земля
Рядами белых стел, под ними спят
Рожденные при братстве и единстве,
Погибшие во злобе и вражде.
Три года город, запертый на цепь
Отчаянных солдат и злых орудий,
Оборонялся, целая страна
Три года защищалась, но все тщетно.
Двадцатый век, тот самый, настоящий,
Закончился, и люди убегают
Прочь, будто бы от Вавилонской башни,
Закрывшей небо мороком своим.
Не видно неба, брат идет на брата,
Стреляют люди, льется кровь за кровь,
Влюбленные, бежавшие отсюда,
В объятиях упали на мосту.
Да, Бошко обещал Адмире встречу
Однажды после бомб и разрушений,
И все сбылось — они в одной могиле,
Их родина в могиле по соседству.
С годами это кладбище поблекло,
Но хризантемы, розы и гвоздики
Живые — распускаются в садах,
Как будто не построен дом цветов.
От морока уже очнулся город,
И здания, побитые войной,
Регенерируют, и камни под ногами
Бескровны, словно руки у людей.
Ползет по небу солнце каждый день
И над долиной, как паук, плетет
Недобрый мир для раненых сердец,
Покорность для входящих и ушедших.
Забвение порой идет дождем,
Стучась по плитам и сочась под землю,
Где нет уже различий меж врагами,
Где в сводной армии скелеты спят.