Поздний вечер. В избе было сумрачно и холодно. В переднем углу избы под иконами угрюмо горела лампада. Бледный огонь керосиновой лампы на столе вздрагивал от весеннего ветра. Он проникал сквозь оконные щели.
За столом, ковыряя в носу, сидела маленькая сестрёнка. На большой белой исцарапанной печи громко сопела бабка Настасья. Мать собирала к ужину. Пахло парным молоком и поджаренными сухарями. Я стоял у посудного шкафа и листал толстую, в чёрном переплете книгу.
Вдруг в дверь раздражённо постучали.
– Кого несёт там? – заворчала бабка, приподымаясь на печи. – Опять насчёт Кольки. Ох, эти коммунисты неугомонные.
Мать вздохнула и пошла открывать дверь.
В коридоре застучали тяжёлые сапоги. Дверь на кухне хлопнула. Я схватил сестру за руку и перебрался на кровать, стоявшую рядом с печью. Мы полулежали, ожидая чего-то тяжёлого и страшного.
– Где тут хоть дверь та... а? – раздался на кухне протяжный свирепый голос. Дверь передней комнаты приоткрылась: ярко засветили электрическими фонариками.
– Свет на кухне зажигайте, обыскивать будем.
Мать зажгла на кухне вторую десятилинейную лампу. С кровати, через открытую дверь, я увидел кожаную куртку с ремнями и здоровенные сапоги. Несколько человек шуршали пальцами по обоям на стенах: задевали вёдра, тазы, ухваты, злобно и досадливо ругались. Запахло нафталином: видимо, вытряхивали из большого обитого железом сундука пахучие, залежавшиеся платья, отрезы, платки.
В переднюю комнату вошёл человек в кожаной куртке. Он встал посередине комнаты, подпёр бока, а пальцами правой руки обнял рукоятку большого, как маузер, нагана. Орлиные глаза его строго бегали по всем предметам.
– И здесь осмотреть! – звякнул он басом, подходя к деревянной кроватке сестры. Потыкав носком сапога в торчащий из-под кроватки угол маленького сундука, кивком головы дал понять, чтоб его тоже открыли. Мать пододвинула сундук, подняла крышку и начала выкладывать лежавшее в беспорядке бельё. Но начальник не смотрел в сундук: его заинтересовала икона, освещённая лампадой. На ней были изображены ангелы и черти...
– Божественные, а сын коммунист, – с презрением процедил он, взглянув на сидевшую на краю печи бабку. Потом подошёл к резному посудному шкафу и взял в руки толстую чёрную книгу, которую я листал. Эту книгу для моих развлечений мать сняла с чердака. (Впоследствии я узнал у матери, что это была одна из книг Карла Маркса.)
Человек полистал книгу, ехидно улыбнулся и как-то безразлично повертел её в руках: в то время как тяжёлая книга в чёрном переплете внушала мне особое уважение нужности: я даже не выдирал из неё страниц для бумажных самолётиков. Теперь, глядя на неприятного человека, у меня возникало намерение вырвать серьёзную книгу из толстых жирных пальцев...
Но около носа начальника появился тощий человек в тёмно-серой длинной шинели.
– Ничего особенного, – произнёс он, приподымаясь на цыпочки, пожал плечами и живыми бегающими глазами заглянул в раскрытую книгу. Начальник хлопнул крышками перед самым носом человека в серой шинели и небрежно бросил тяжёлую книгу на открытую полку шкафа. Это было так отвратительно, что моё презрение к присутствующим усилилось.
Я хорошо помнил слова матери: "Тяжёлая книга дяди Коли, он учился быть честным и справедливым человеком".
– А эти люди нехорошие, – заключил я, посматривая то на мать, то на чужих людей. Они спешили осмотреть, скрипели полом и стучали табуретками, трясли соломенный матрац в спальне, нажимали кулаками на подушки. Нас заставили слезть с кровати.
Начальник-громадина сел на скрипучую перекосившуюся табуретку, задумался... Его багровое и жирное лицо лоснилось, и глаза, словно стеклянные, болезненно блестели: они были похожи на глаза старого, дряхлого колхозного жеребца Чалого, который совсем недавно сдох у нас на дворе. Я перевёл взгляд на человека в шинели. Он с любопытством повертел книгу, потом с удивлением и уважением поднял глаза, сжал губы и выразил лицом мысль: "Вот оно что? Серьёзная книга!"
– Петрович! – резко произнёс громадина, – спрыгай-ка в подпол, может быть, там схоронили.
Бабка, что-то бубня под нос, сползла с печи и, опершись на угол её, зло повела своими чёрными и ненавидящими глазами.
– Что ищете, окаянные? – прохрипела она.
– Надо, помолчи, мамаша, – предупредительно вежливо ответил громадина.
– Чего ищете? – снова зашипела бабка, тряся острым подбородком. – Нечего искать. Вон там, на потолке, свою революцию заберите... Тоже праведники, своим коммунистам не верите.
– Ты, мать, скажи! Батюшкин сын забегал к вам? – прервал он бабку.
– Откуда знаю, у Катьки спросите... – Бабка вдруг вопросительно подняла голову. – А шо он?
– Не шо, а нужно, – оборвал громким голосом громадина.
Оказывается, искали документы, золото и миллион денег. В районе начали закрывать церкви, и сын сельского попа на днях сбежал неизвестно куда. А кто-то нашептал, что он спрятал золото у нас.
Насколько я помню, сын попа заходил к нам неделю назад – мать это подтвердила, когда её спросил неприятный громадина.
Немного спустя Петрович вылез из подвала, весь в паутине, и безучастно произнёс: "Ничего нет".
Начальник встал с табуретки и как-то неуклюже повернулся:
– Ну, бывайте здоровы.
И снова затопали сапоги в коридоре по ступенькам.
– Напустили холоду, дьяволы, – пробормотала бабка и полезла на печь.
Из-за того, что после обыска могут быть неприятности, мать тяжело вздохнула. А когда увидела на кухне разлитую воду и отбитый кран самовара, ахнула и горько залилась слезами, обнимая и лаская меня и сестру. Я же думал о книге и комиссаре дяде.