Творческое наследие Л. Н. Андреева (1871-1919) занимает одно из видных мест в истории русской литературы. Мастер слова, художник-экспериментатор, Л. Андреев открыл в литературе особый мир — мир тревожных мыслей и настроений, мятежных страстей, мучительных поисков ответов на коренные, вечные вопросы, которые властно будоражили сердца и умы современников. Основные мотивы его творчества — мотивы несогласия, протеста против скоротечности человеческой жизни, довлеющих над человеком судьбы, рока, одиночества, напряжённые размышления о возможностях и границах человеческого интеллекта, о власти тёмных инстинктов в душах и поведении людей.
Эти проблемы и мотивы имеют в произведениях Л. Андреева сложную метафизическую природу, ибо нередко соединяют в себе героизм с фатализмом, оптимизм с пессимизмом, с иррациональным, вселенским, подчас инфернальным. После Достоевского Андреев — самая мятущаяся фигура отечественной и мировой литературы. “Каким-то одиноким, не укладывающимся в рамки определённых направлений и школ, живёт и работает Андреев”, — писал в 1912 году один из первых исследователей творчества писателя В. Брусянин. Но он же добавлял: “И, вместе с тем, нет такого издания , которое не пожелало бы иметь Андреева в группе своих сотрудников” [1].
Многое из вышесказанного воплотилось в созданной Л. Андреевым в ноябре 1905 года пьесе “К звёздам”, которой он дебютировал как драматург. Революционные события 1905-1907 годов сильно взволновали писателя. Однако воспринимал он их по-своему. Ещё в январе 1902 года Андреев писал Горькому: “По натуре я не революционер, не люблю шума, драки, толпы и теряюсь в них . Люблю в тишине думать, и в области мысли моей задачи мои, как они мне представляются, революционные” [2]. Революцию писатель понимал очень широко: как неустанное стремление человека к новому, неизведанному, как брожение духа и мысли. В самый разгар революционных событий Андреев сообщал А. Амфитеатрову: “Горький — Красное знамя, а я — Красный смех, нечто в политическом смысле никакого значения не имеющее. Правда, по существу моей литературной деятельности — я революционер, но это не то революционерство, которое требуется моментом” [3].
В свете этих взглядов и следует рассматривать проблематику и систему образов драмы “К звёздам”. В ней Андреев воспел научный подвиг как деяние революционное, показал романтику дерзаний человеческой мысли и воли, ведущих человечество по пути прогресса. Не случайно главным героем своего произведения он сделал астронома Сергея Николаевича Терновского, “звездочёта”, как не без иронии называют его окружающие.
В 70-е годы минувшего столетия, когда, по существу, и началось пристальное изучение творческого наследия Л. Андреева, некоторые литературоведы пытались провести параллели между образом Терновского и К. Э. Циолковским. Однако эти сопоставления были беглыми и непоследовательными. Не успев возникнуть, они тут же опровергались риторическим вопросом: а знал ли Андреев что-либо о Циолковском и о его трудах [4]? Внимательное изучение источников, в том числе архивных, позволяет ответить на это вопрос утвердительно.
Прежде всего, необходимо отметить связи Андреева с Калугой. Начались они опосредованно. Будучи в 1897 году помощником присяжного поверенного и одновременно сотрудником московской газеты “Курьер”, Андреев стал постоянным клиентом парикмахера Ивана Андреева, крестьянского сына Малоярославецкого уезда Калужской губернии, который однажды рассказал начинающему писателю, год назад опубликовавшему первый рассказ “Баргамот и Гараська”, о своей жизни ученика парикмахера. История жизни ребёнка, у которого было отнято детство, взволновала Андреева, и тот написал на эту тему проникновенный, согретый теплом авторской симпатии рассказ “Петька на даче” (1898). Много рассказывал Андрееву о Калуге писатель Борис Зайцев. Он, как и Андреев, родился в Орле. Но его подлинной малой родиной стал Калужский край, поскольку годовалым ребёнком будущий писатель был перевезён в село Усты Жиздринского уезда Калужской губернии, где его отец, горный инженер, получил должность управляющего рудной конторой одного из заводов знаменитого российского предпринимателя С. И. Мальцева. В Калужском крае и Калуге прошли детские и юношеские годы Б. Зайцева, о которых он с трепетным волнением будет вспоминать до конца дней. Здесь он окончил реальное училище и начал свои первые “пробы пера”. В 1901-1903 годах при содействии Л. Андреева в газете “Курьер” были опубликованы рассказы Зайцева “В дороге”, “Гора Угрюмая”, “Соседи” и некоторые другие, положившие начало его творческому пути. Зайцев мог рассказывать Андрееву и о Циолковском, которого не раз видел и о котором разделял мнение абсолютного большинства калужан как о человеке “не от мира сего”.
Наконец, Андрееву и самому удалось побывать в Калуге. В начале XX века в России получила распространение практика оказания материальной помощи студентам из бедных семей путём проведения благотворительных вечеров. Такое мероприятие было организовано в феврале 1903 года и в Калуге. Весь сбор от него пошёл на оплату обучения студентов-калужан в Юрьевском (Дерптском) университете. “Гвоздём” вечера стало выступление Л. Андреева, который прочёл калужской публике свои рассказы “Кусака” и “Набат”. Пока нет достоверных данных, встречался ли писатель в Калуге с Циолковским, но то, что он был знаком с некоторыми его трудами, сомнений не вызывает. Особенно заинтересовали Л. Андреева научно-фантастические повести Циолковского “На луне” (1893) и “Грёзы о Земле и небе...” (1899). Позже он с интересом прочёл в журнале “Научное обозрение” одну из основных работ учёного “Исследование мировых пространств реактивными приборами” (1903), первую часть которой основоположник космонавтики опубликовал в то время, когда Андреев обдумывал сюжет драмы “К звёздам”.
В процессе работы автора над пьесой образ её главного героя менял свою смысловую конфигурацию. В первом её варианте Терновский изображен учёным-отшельником, которого никто не понимает. Мещанское окружение считает его неисправимым чудаком и чёрствым эгоистом, равнодушным к делам и судьбам даже самых близких ему людей. Будучи в Калуге, Андреев мог слышать подобные суждения о Циолковском от многих жителей города. Да и сам Циолковский позже признавался в автобиографической повести “Фатум”: “На последний план я ставил благо семьи и близких. Всё для высокого” [5]. И в Боровске, и в Калуге Циолковский слыл человеком “не в себе”. Обыватели с опаской относились к его развлечениям. В Боровске Циолковский катался по льду реки Протвы на санях под парусом. Однажды запустил воздушный шар с привязанными внизу горящими лучинами и чуть было не стал виновником пожара. Был убежденным трезвенником, а чай и кофе считал вредными для здоровья. Женился он не по любви. В день собственной свадьбы сразу же после венчания до позднего вечера работал в своей мастерской. Раздражали обывателей велосипед и слуховая труба Циолковского. В 1902 году старший сын Циолковского Игнат покончил жизнь самоубийством. Отца обвинили в том, что тот равнодушно отнёсся к этой трагедии и что сын в роковую минуту не получил от него должной поддержки.
Таким же одиноким, чёрствым чудаком и отшельником изображён и Терновский в первоначальном варианте андреевской пьесы, которая завершалась трагически: невежественная и злобная толпа убивает учёного [6].
В окончательном варианте произведения образ Терновского был автором существенно изменён. Драматург отказался от изображения многих бытовых деталей, присущих прототипу, и сосредоточил внимание на коренных, сущностных основах личности персонажа. Терновский изображён и в кругу семьи, и среди коллег-астрономов, предстающих в разнообразии характеров. События пьесы разворачиваются вне времени, а действие происходит в неизвестной стране. Эта обобщённость, будучи одним из излюбленных приёмов писателя, к которому он прибегал на протяжении всего своего творчества, призвана подчеркнуть всеобщность, планетарность и значимость происходящего, вселенский характер научного прогресса, дел и помыслов учёного Терновского.
Из учеников и помощников Сергея Терновского наиболее выпукло охарактеризованы три астронома: европеец Поллак, русский Житов и еврей Лунц. Образ Поллака воссоздан в пьесе с известной долей авторской иронии. Сухой, педантичный, с бесцветным и плоским юмором, Поллак даже жене Терновского, с симпатией относящейся к людям, кажется похожим на астролябию. Типичность образа Поллака, учёного-схоласта, отметил в своё время А. Луначарский, считавший, что “Поллак — это путь к прогрессу комфорта”, к ницшеанскому “последнему человеку”.
Во многом близким Поллаку по своему отношению к жизни оказывается внешне непохожий на него увалень и эпикуреец Василий Житов. Бесстрастное, ленивое любопытство носит его по всему свету и позволяет везде оставаться созерцателем жизни. Характер и образ Житова довольно точно воплотился в тексте телеграммы, присланной им из Каира: “Сижу и смотрю на пирамиды”. По существу своему, эта фраза совпадает с жизненной формулой Поллака, заявившего: “Не вхожу в подробности”.
Бессилен постичь подлинное величие науки, как, впрочем, и сложность жизни в целом, третий помощник Терновского — Иосиф Лунц. Его, свидетеля погрома, мучают кошмарные видения: “Холодные, истерзанные трупы стоят над ним во время сна и спрашивают: “И ты будешь заниматься наукой, Лунц?” Лунц проклинает звёзды, которые ещё недавно изучал, отрекается от науки и призывает в судьи над людьми не Бога милосердия и любви, а бога мщения: “Боже отмщений, господи боже отмщений! Яви себя! Восстань. Судия земли, воздай возмездие гордым” [7].
Не менее разнообразна в пьесе галерея революционеров. Анна, дочь Терновского, и её муж Валентин Верховцев — “чернорабочие революции”, как они себя аттестуют. Их характеризует фанатичная преданность революционной борьбе и явная неприязнь к Терновскому. Они не понимают и не хотят понять и принять революционный характер научных устремлений учёного. Особенно яростно выступает против учёных, которые, по её словам, “науку делают предлогом, чтобы уклониться от общественных обязанностей” (с. 215), Анна. Свою неприязнь к этой героине автор вложил в ремарку: “Красива и суха. Одета не к лицу”. Под стать Анне и её муж. Грубоватый, насмешливый, самоуверенный Валентин Верховцев несколько напоминает тургеневского Базарова с его прямолинейным прагматизмом и максимализмом. Он не хочет понять тестя и его науку, поскольку в ней, по его убеждению, нет немедленной пользы для людей. На вопрос, для чего существует астрономия, у него есть только один ответ: “Для календарей, должно быть”. И в этом ответе слышится вариация формул базаровской самоуверенной безапелляционности: “Рафаэль гроша медного не стоит” и “Порядочный химик в двадцать раз полезней всякого поэта”.
Чрезвычайно интересен образ Маруси, невесты старшего сына Терновских — Николая. “Какая девушка. Это — солнце! Это вихрь огненных сил! — восхищается ею Лунц. “Ах, Маруська! Молодец, ей-богу! Так и надо, так и надо. Вот, скажите, какая девушка!” — вторит Лунцу жена Терновского Инна Александровна. И действительно, в первых трёх актах пьесы Маруся предстает с пылающим нимбом героизма: отчаянно сражается на баррикаде, рискуя жизнью, готовит побег Николая. Это “вихрь огненных сил”, оптимизма, жажды победы. Но Маруся — это, по сути дела оборотная сторона облика Анны. Там — сухая деловитость и прагматизм, без полета мысли и чувств. У Маруси — только восторг и юное упоение романтикой борьбы, без твёрдого основания. Маруся — отражённый свет личности Николая. Но вот закатилось её “солнце” — погиб Николай, и Маруся погасла, душевно сломалась. В крайнем отчаянии она излагает проект своего дальнейшего существования, звучащий как вызов оптимизму Терновского: “Я построю город и поселю в нём всех старых, всех убогих, калек, сумасшедших, слепых . Там будут предатели и лжецы, и существа, подобные людям, но более ужасные, чем звери. И дома будут такие же, как жители: кривые, горбатые, слепые, изъязвлённые, дома-убийцы, предатели!.. Царём города я поставлю Иуду и назову город “К звёздам” (с. 239). Терновский с мудрым вздохом сожаления произносит в ответ: “Мне жаль тебя, Маруся. Бедная Маруся, мне жаль тебя”.
Вновь обрести себя, своё душевное здоровье Марусе помогают вниманием и заботой супруги Терновские и благоговейная память о погибшем женихе: “Как святыню сохраню то, что осталось от Николая, — его мысль, его чуткую любовь, его нежность. Пусть снова и снова убивают его во мне — высоко над землей понесу я его чистую, его непорочную душу” (с. 241). И, благословляя Марусю, старый учёный оценивает избранный ею путь как одну из форм благородного служения прогрессу: “Иди! Отдай ей (то есть жизни. — Прим. авт.) то, что взяла у неё же. Отдай солнцу его тепло. Ты погибнешь, как гибнут, кому душой своей, безмерно счастливой, поддерживать вечный суждено огонь. Но в гибели своей ты обретёшь бессмертие. К звёздам!” (с. 241).
Во главе революционного движения стоит друг и помощник погибшего сына Терновского Трейч. Он душою осознаёт и принимает перспективные цели “звездочёта” Терновского, его предшественников и последователей, тех, “кто умер полтораста лет назад”, и тех, кто ещё не родился, но обязательно родится и продолжит “беспокойные искания сегодняшней мысли”. Трейч соединяет в себе героизм и трезвый расчёт, мечтательность и действенность. Его ключевой монолог в пьесе — это развёрнутая программа созидательного шествия прогресса, сколь бы ни было трудным это движение вперёд. “Земля — это воск в руках человека, — вдохновенно говорит Трейч, — надо мять, давить, творить новые формы. Но надо идти вперёд. Если встретится стена — её надо разрушить. Если встретится гора — её надо срыть. Если встретится пропасть — её надо перелететь. Если нет крыльев — их надо сделать! Если земля будет расступаться под ногами, нужно скрепить её железом. Если она начнёт распадаться на части, нужно слить её огнём” (с. 240).
Следует обратить внимание и на внесценический образ Николая Терновского. В отличие от своей сестры Анны, он прекрасно понимает важность научной деятельности отца. В черновом варианте пьесы Николай утверждал: “Чем больше будут изучены солнечные пятна, тем меньше останется пятен в социальной жизни”. Эта фраза, как и сам произнесший её герой, исчезли из окончательного варианта пьесы. Но смысл её остался и стал одним из основных подтекстовых лейтмотивов произведения. Андреев и в этом случае утверждает революционный смысл подлинной науки, отстаивает право и необходимость настоящих учёных даже в условиях острых социальных потрясений мыслить масштабными, вселенскими категориями, показывает непреходящую ценность научных решений и выводов и для будущих поколений людей, и для дня сегодняшнего.
Небезынтересен ещё один факт из истории создания этого произведения. Вначале Горький и Андреев хотели совместно написать пьесу, в которой предполагали показать, как далека творческая интеллигенция от народа, но после появления в январе 1905 года пьесы Горького “Дети солнца” Андреев создал свою пьесу, концепция которой отлична от концепции пьесы Горького. Горький критикует своего молодого биолога Протасова, устремлённого к вечным проблемам бытия и отвернувшегося от злободневных вопросов времени. Андреев, обратившись к созданию образа учёного, предложил иную его интерпретацию. Революционер научных дерзаний, Сергей Николаевич Терновский, как и его прототип, убеждён в неразрывной связи человека с космосом. Он не раз вдохновенно говорит в пьесе о сопричастности человека жизни Вселенной, перекликаясь и в этом с точкой зрения калужского гения, заявлявшего: “Планета есть колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели”. Человек, убеждён Терновский, “господин над всеми этими сверкающими громадами”. Потому что только человеку по плечу разгадать тайны Вселенной, ибо он один владеет величайшим из сокровищ — разумом, мыслью, “могучей и свободной царицей пространств”.
Наука для Терновского — не сфера кабинетного покоя. Он знает, что путь её чреват трагедиями и катастрофами, и готов к ним. “Галилей умер в темнице, Джордано Бруно умер на костре. Путь к звёздам всегда был орошен кровью”, — заявляет он. Но уходить с этого пути не намерен. Ничто не может остановить дерзновения его мысли, устремлённой к тайнам космоса.
Фигура главного героя андреевской пьесы значительна уже тем, что образ учёного ещё только начал входить тогда в русскую литературу. Наиболее ярким оказался в то время образ старого профессора из повести А. П. Чехова “Скучная история”. Но чеховский персонаж приходит к печальному признанию итога своей жизни: он мало что сделал для людей. Итог Терновского — иной.
Характерна семантика его фамилии, основу которой составляет ключевое слово древнего выражения “Через тернии — к звёздам”, подчёркивающего трудность, но непреклонность избранного Терновским пути. И само название андреевского произведения, и фамилия главного героя его произведения представляют собою аллюзии на эту давно уже ставшую крылатой фразу.
Герой Андреева, как и его прототип, — человек масштабного интеллекта. Его волнуют не только проблемы освоения космических пространств. Он философски размышляет о глобальных проблемах бытия, прежде всего, о жизни и смерти. “Смерти нет, — убеждён Терновский. — разве умер Джордано Бруно?” (с. 241). Этот вопрос для него — риторический, не требующий ответа в силу своей онтологической очевидности. Дела человеческие, совершённые во благо прогресса и людей, бессмертны. А значит, неизбывна и память о таких людях.
В пьесе показана эволюция личности Терновского. Усваивая положительный опыт одних людей, отторгая негативное влияние других, он становится глубже, человечнее, духовно богаче. Терновский проникается искренним сочувствием к Марусе, начинает глубже понимать свою жену, доброго и преданного ему человека, стремится осознать суть нравственно-этических и психологических метаний своего младшего сына, восемнадцатилетнего Пети, одержимого страхом смерти. Если в начале пьесы Терновский, всецело погружённый в научные поиски, декларирует равнодушие к делам земным, называя их “суетными заботами”, то в момент, когда узнает о гибели Николая, он сбрасывает маску холодности и равнодушия. Терновский, не скрывая слёз, плачет о сыне, а прежде заявлял, что не может плакать из-за смерти одного человека, даже если это будет его сын. Мысль учёного всё чаще обращается к людям, к их страданиям, разуму, надеждам.
Отношения Терновского со своими детьми вновь приводят к аналогии с жизнью К. Э. Циолковского. Именно смерть сына Игната заставила Циолковского приняться за создание в 1903 году трактатов “Этика” и “Нирвана”. Эти труды представляют собою гимн жизни и человеку. “Мысль об отчаявшихся безнадёжно людях, потерявших почву и желающих жить, , заставили меня писать “Этику”, — записал в своём дневнике Циолковский [8]. Эта запись — ещё одно свидетельство сходства жизненных ситуаций и психологического облика двух учёных: жившего и работавшего в Калуге Циолковского и рождённого творческим воображением писателя С. Н. Терновского.
Пьеса завершается дополняющими друг друга репликами Терновского и Маруси. Терновский, простирая руки к небесам, восклицает: “Привет тебе, мой далекий, мой неизвестный друг!” А Маруся, протягивая руки к земле, добавляет: “Привет тебе, мой милый, мой страдающий брат!” (с. 241). Этот финальный аккорд символизирует величие целей и поступков людей, проникающих в тайны мироздания и в то же время чутких к делам земным.