КЕРМЕК И НЕЗАБУДКИ

Где инкерманская гора
ровна, как в идеале,
и мы бродили не вчера
и пастуха видали.
Он был монахом и внизу,
среди кустов кермека,
ловил заблудшую козу,
как будто человека.
И долго мы стояли там,
а может, и поныне
стоим, дивясь открытой нам
евангельской картине.
Нам слышно море вдалеке,
и ты еще со мною,
и поезд катит налегке
под белою скалою.
И теплый ветер на убой
несет его погудки.
А что забыли мы с тобой, —
то помнят незабудки.


ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ, ЕВПАТОРИЯ (1916)

Остаться в Евпатории — за год, на волоске,
и пусть бы дети строили свой замок на песке,
и поезд пусть от станции скорее отойдет:
здесь белые акации, здесь дел невпроворот.
Для дачников Дувановых — и чай, и баклава,
под вечер, за туманом, их едва слышны слова.
А утром за купальнями наследник и княжны
за волнами трехбалльными следят, пощажены.
Отсюда до Ливадии — всего полдня пути,
а в мертвом Петрограде и Москве — их не найти.
Но сроков — не отмерено, чтоб спрятались они
за темным, горьким деревом в дюльберовской тени.
Все кажется, на море и беду легко избыть:
остаться в Евпатории — равно что живу быть.


* * *

Как же долго идет Рождество!
Сотни дел предваряют его,
сотни снов в забытьи, сотни встреч,
сотни страхов, зависших, как меч...
Но пока ты живешь как-нибудь,
три царя отправляются в путь.
Центр Вселенной смещается в хлев,
сторожит Его кот, аки лев,
добрый ослик мечтает над Ним:
"Повезу Тебя в Ерусалим!"
И в языках растет торжество:
Кристмас, Божич, Риздво, Рождество!


CON TU MIRAR (танго-вальс)*

Это действует время,
которого, в общем-то, нет, —
замираешь вдруг, внемля:
что тебе говорит этот свет?
Знак ли эта картина:
с двух сторон календарь стенной?
На одной — Аргентина,
Швейцария*/** — на другой.
На одной все портеньо,
тангеросы и фокстрот,
на другой — ты гортанью
грабастаешь кислород.
Ах, когда бы так статься,
чтобы это было одно —
эвтаназия с танцем.
И чтоб разрешено!
И тогда в путь неблизкий
поведут тебя на поклон
Иоанн Сан-Францисский
и Матронушка, и Спиридон.
У дороги там чибис,
угол дома, деревья, бар.
И играет Родригес
свой отрывистый "Con tu mirar".


* * *

Сколько ни гони,
старость проберется
свернется жилеткой в шкафу
между столетними
веничками лаванды
из Крыма, бывшего нашим
жилетка это так удобно
А то подсунет корвалол:
пусть стоит на полочке,
рядом с медовым Герленом
чтобы не ходить на кухню
откроешь дверцу
накапаешь в рюмочку
и спать
Ты еще против
грозишь устроить пробежку
вот сейчас, только давление
станет нормальным
или сделать планку
активировать обруч
выбросить старую хэбэшку
спать в шелку и на шелках
Обнимать во сне
несуществующего мужа
а не сворачиваться в страхе
сейчас убьют
глухо шарахнут по сердцу
взорвут сосуды
или незаметно остановят
дыхание
Спасибо
здесь было тяжело горько
но иногда красиво
особенно вначале
а теперь откройте
зачем


* * *

Как душно жить, как страшно в неизбежной
рогожке бедной, завернувшись, лечь
и смерть принять, не зная, что наступит
тот славный год, когда родит Мария.
О сколько их — и в муках, и во сне —
глаза закрыли, в ужасе прощаясь
с прекрасным миром! А Христос все шел,
все приближался... Нам ведь повезло?
Какое небывалое везенье —
явиться вдруг, когда уже известно,
что смерти нет и все, что так пугает —
иллюзия, а лучшее — потом.


НАПЕВ И КАМЕНЬ

Умирают легенды, забываются мифы,
исчезают напевы сладчайшие, лучшие,
мировые сюжеты — Орфеи, Сизифы —
единичные случаи.
Будто все поразил неизвестный недуг,
навалилась усталость, и это не лечится,
будто тихо прощается все человечество
с человечеством, друг.
Но покуда невидим, но непререкаем,
в небесах нависает обещанный Сад,
мы с тобой напеваем и камень толкаем,
озираясь назад.