Стихи Надежды Болтянской взывают к душе, своей и другой, отнюдь не избегая впечатлений реальности, как может показаться иному читателю, чуждому её поэтическому миру, а воспринимая реальность как лёгкие, иногда болезненные касания, вызывающие тонкие отзвуки интуиции, и приоткрывая другой душе свой мир с той тихой, почти интимной доверительностью чувств, что ожидает в ответ не слов, а созвучия. Тем более что сам автор обладает редкой способностью улавливания тончайших бессловесных откликов. Даже отклика души нерождённого.

Заметить "тонких крыльев касанье", "комариную плёнку", расслышать "звон беспомощной льдинки" способен только поэт. Настоящий поэт. Впрочем, ненастоящей поэзия и не бывает. Или она есть, или её нет. И хотя версификация может предстать более виртуозной, это иной талант, не выводящий ни автора, ни читателя за рамки слов в иные измерения – в сферу трансцендентного.
Все беглые, едва видимые и едва уловимые штрихи, все пейзажные полутени ("Облака пока что редки, / Ветер их проносит мимо. / И они бегут, бегут..."), напоминающие импрессионистичностью Фета, движутся, исчезают и снова возникают на зеркальной глади души лирической героини, создавая иллюзию бесконечного взаимопроникновения души и мира. Однако поэтесса замечает: поверхность зеркала стала мутной: это очень современный образ Природы, хотя и уходит он, возможно, к ветхозаветному "тусклому стеклу" – символу неполного, нечёткого видения. И мутное стекло сначала препятствует соединению и взаиморастворению. Импрессионистичность с её мимолётностью впечатления, эскизной пейзажностью внезапно как бы застывает, приобретая глубину: зеркало в стихотворении "Когда ещё не отряхнул..." уже – символ. А природа или мир как зеркало души – метафора поэтов-символистов, богатая многоуровневыми коннотациями (от "Зеркала Гекаты" Вячеслава Иванова до зеркальности в романе Андрея Белого "Петербург").
Преграда-зеркало всё-таки распахивается в природу:

Но гармония единения с природой не окончательна. Внезапные диссонансы – характерная черта стихов Болтянской. "И вот весна, как чёрная дыра" – это уже не воссоединение с природой, а провал в неё. Причём, что очень точно, чёрная дыра возникает оттого, что "слишком – слишком много света". "Чёрная дыра" весны – трагедийный образ. Надежда Болтянская – поэт трагического мироощущения, преодолеваемого с помощью веры:

"Пожизненные слепки" тоже образ, в глубине своей зеркальный, "безразмерная панорама" – символика отражения всего во всём, в первую очередь всего в душе и души в Боге, отчётлива. Но отчётлив и личный мучительный опыт – в стихотворении "Десять тысяч ступеней ведут в небеса..." поэтесса признавалась: "Мне нетрудно, поверьте, свой путь оборвать, / Но гораздо труднее карабкаться вверх". Это путь духовный, который сопряжён со страданием физическим, но именно в преодолении происходит возвышение души. И поэтому "тихие песни" Надежды Болтянской (вспоминается Иннокентий Анненский) иногда начинают звучать молитвенно. Внезапно тихую интонацию прерывает горький вопрос: "Годится ль истинная рана / Для гармоничной красоты?" И, точно многогранник, уместившийся на ладони, поэзия Надежды Болтянской одной из своих зеркальных сторон начинает отражать трагизм конечности – не отдельной судьбы, а всего мира.
И всё-таки поэт не даёт читателю провалиться в чёрную дыру: "символов неоднозначность" наполняет "бумагу теплом", потому что чувства предстают в своей вневременной протяжённости как вечные человеческие ценности, возвращая через "слова заветные, простые" теплоту душевности:

Стоицизм, ощущение иллюзорности вещей и благородный аскетизм – вот основные черты поэтики автора.
Лирическая героиня Надежды Болтянской обращается к Всевышнему через стихотворение-молитву: некоторые её стихи становятся исповедью в первичном смысле, церковном:

Сомнение, типичное для современного сознания, пытающееся отрицать и низвергать, разрешается в стихах автора не утверждением, а вопросом: "Два тысячелетия прошло, / Плащаницу пеплом занесло, / В суете оглохни и смирись…/ Почему же шепчем мы: "Вернись!" ("Перед Пасхой"). Сомнение исчезает, если приходит страдание. Именно к страждущему спускается Бог, и Болтянская не делает этического различия между охваченным предчувствием гибели деревом и человеком.

...Как-то Анатолий Передреев в стихах заметил: "Я видел, как скудеют чувства, / мертвеют краски и слова, / когда отдельно от искусства / горит закат, шумит листва. / Когда – была такая мода – / живут, друг другу не служа, / поэт отдельно и природа, / отдельно книга и душа..."
Стихи и душа Надежды Болтянской не отделены друг от друга, они – одно гармоничное целое.

Нет ни единой фотографии, где бы она не улыбалась.
Кажется, могла бы, и не раз, обратить к Создателю взор отнюдь не милосердный, и хотя бы посредством его испросить – "за что Ты так со мной?", но она поступила иначе.
От жизни поэту Надежде Болтянской из-за неизлечимой болезни досталось больше боли, чем радости. И ранний, всего в 52 года, уход. Детьми Надежды стали её стихи, и многое ещё предстоит сделать оставшимся нам, чтобы они выросли среди нас не сиротами, а полноправными гражданами нашей поэзии: нам следует слышать их.

В современной русской поэзии и посейчас встречаются "длиннокрылые" – создания эфира, воздуха, Абсолютного Света, не меняемые средой, а лишь сминаемые, убиваемые, словно бы в обоснование своей безраздельной власти над ними.
Каждое слово созданий внеземных, данных нам в кратких ощущениях сумасшедшей, немыслимой, безбрежной, распахнувшейся вдруг, как тайная дверь, свободы, драгоценно: именно оно, и ничто иное, содержит свидетельство если не о бессмертии души, то о приверженности её изначально райскому созерцанию бытия – безмятежному, радостному и приемлющему его от первой до последней строки. Чудовищное давление, оказываемое прихотливым генетическим жребием, высекает из строк лишь великолепную усмешку в недоступных для низкого демонизма высях:

Язык стрижей и колибри, не приверженный грубой земле, отличен от любого другого особенной ясностью, полнотой:

– разве хуже Пастернака, Мандельштама эта строфа, платиной отблёскивающая в потоках бытия? Отблёскивает в ней настроение почти немыслимое – раздумья на грани небытия, и навеки впечатывается в янтарную смолу слово за словом. Болтянской легко удаётся то, что с натугой выходит у имитаторов религиозности:

Лики! Святые, выходящие из древесного тумана, – не болотные призраки, а – обводами – Николай Мирликийский с огромным лбом, и кудрявый юноша Пантелеймон, и сокрушающий Зло блистающий Георгий в византийской чешуйчатой броне, сама Дева Печали и Торжества – Божья Матерь. Надо быть не просто русским, но – православным человеком, чтобы написать такое:

Мы так часто и тщетно порой ищем сегодня в современной нам словесности утерянное за годы суеты, социальных потрясений главное содержание, зерном которого является святость… И не находим, потому что не знаем, куда смотреть, что и кого читать. И только изредка можно набрести на душу неспящую, обращённую к бытию так, как были обращены к нему наши далёкие уже предки, воспитанные культурой, от которой мы отреклись в пользу отъявленного примитива классовой розни.
"Ген святости", заложенный тысячелетним Православием, в каждом из нас ещё дремлет. В Надежде Болтянской он бодрствовал, и он, верую, ещё продолжит звать нас к тому изначальному, вечному, куда стремится каждый из нас, – блаженству нахождения и с самим собой и с Тем, кто нас создал.

В нынешнее время, я не раз сталкивался с этим, авторы, несомненно талантливые, затягивают свои стихотворения, грешат длиннотами. Помнится, Александр Блок в какой-то из своих дневниковых записей отмечал, что лирическое стихотворение не должно превышать пяти строф, иначе не обойтись без "воды". То есть появятся необязательные строки, которые станут помехой цельному восприятию произведения. Надежда Болтянская, к сожалению, не так давно трагически ушедшая из жизни, счастливо избежала этого. В рассматриваемой мной подборке стихи содержат две, три, от силы четыре строфы.
В своей душевной работе автор отталкивается прежде всего от переживания. Переживание перерастает в чувственный образ. А образ поднимается до поэтической мысли философского плана:

Иногда звучит трагически:

И всё же, я бы сказал, в авторской тональности нет беспросветности. Она скорее трагически положительная в том смысле, что всё-таки предполагает какой-то "свет в конце тоннеля":

В другом стихотворении "невзрачные заботы", "тоска" и вроде бы "бессмысленные взлёты" не отменяют минут "светлой тишины". Да и всякое может случиться в жизни, неожиданно и такое: "Думала поймать синицу, / Оказалось, что журавль". Здесь напрашивается параллель: как изменчива у природы погода, так же меняется и авторское настроение – от дождя к солнцу. Вроде бы нечего уже ждать даже от весны: "Как в обруче чугунном голова. / Опять весна, а я ещё жива!" Но вот что-то меняется внутри, и вырывается из глубины души другая нота: "Небеса, всех небес синее, / Опрокинулись надо мной". Ясно одно: перед читателем живой человек, который делится собственными печалями и радостями, этим, может быть, помогая читателю разобраться в себе самом. Причём человек этот не смотрит на читателя свысока, не вещает, а делится с ним своими переживаниями и признаётся: "Гордыней слов лаская жалкий разум, / Я каждый день прощения прошу". И своё отечество, Россию, Надежда Болтянская воспринимает как один из стволов вечного древа жизни, говоря об этом строго, без пафоса. Единственное её желание – удержаться на этом стволе, не стать лишней в многообразии ветвей и листьев.
Ну и, конечно же, какой поэт без любовной лирики! Она окрашена у Болтянской в тона светлой грусти и всепрощения: "Ты стареешь, я старею. / Так живём, щадим друг друга…" В чувствах автора нет ни ревности, ни обиды, ни желания подчинить себе объект обожания. Это не пожар страстей, а тихое горение любви к человеку, с которым "слишком много пережито". К такой любви можно было бы поставить автоэпиграфом: "Спасибо тем, кто верует любя". В подтверждение своим словам процитирую автора:

Что ещё можно сказать? Стихотворения Надежды Болтянской лаконичны и ёмки, лишены модных ныне стилистических ухищрений, но искренни и содержательны, что является их несомненным достоинством. Есть в них и благородное изящество, которое достигается органично и естественно, посредством соединения природного дара и мастерства.
Как советовал мой друг и один из моих учителей, поэт и философ Эдуард Балашов, оценивая произведение, хорошее умножай на три, а плохое дели на десять. Но здесь и делить-то нечего. А только умножать и приумножать, потому что то, что создано поэтом, по праву вошло в сокровищницу русской поэзии.

Мне очень близки слова писателя и философа Ивана Ильина: "Сердечность – необходимое условие русской литературы". Созвучен с ним известный критик первой волны эмиграции Георгий Адамович: "Настоящее искусство должно быть сердечно и сдержанно". Именно таковы стихотворения Надежды Болтянской – сердечны и сдержанны. Сплав мастерства и естественности, версификационного профессионализма и интонационной искренности. И написать такие гораздо труднее, чем эпатажные и вычурные. Потому что для этих стихов, помимо таланта, нужна душевная чистота, та степень выстраданности, после которой можно говорить только сердцем, и только правду.
Стихи Надежды Болтянской узнаваемы, насыщены яркими образами и своеобразными метафорами, но при этом эмоционально неброские. Парадоксальность, глубокий философский подтекст, пронзительная лиричность – вот основные черты поэтики автора.
Высокая амплитуда переживаний у Надежды Болтянской всегда таится в застрочном пространстве, и оно больше зримого, созданного в самих строках. В каждом стихотворении точно передано настроение лирической героини, и передаётся оно художественно убедительными образами:

Следует отметить и метрическое разнообразие поэтики Болтянской. Кроме любимого автором хорея, в книгах присутствуют практически все известные метры как силлаботонической системы стихосложения, так и тонической. Есть и несколько изящных верлибров.
Несмотря на трагические жизненные обстоятельства, связанные с болезнью, Болтянская писала не упаднические и мрачные стихи, как можно было бы ожидать, а напротив – духовно крепкие и жизнестойкие.
В книгах автора немало стихотворений о вере, о Боге, о вселенской спаянности всех проявлений бытия. Но стихи эти скорее не о смирении и всепрощении, а о напряжённом духовном поиске трудных смыслов мироустройства. В основе поиска – любовь. Бог в понимании Надежды Болтянской – некое высшее, справедливое и прекрасное начало, и потому в её творческой вселенной нет никакого противоречия между вечной жизнью, дарованной христианством, и чередой многочисленных перерождений, в которую верят буддисты. Поэт имеет полное право сказать: "И буду в новом я рожденье / Стрижом, а может, воробьём" и тут же "Боже святый, Боже крепкий, / Триединый Бог бессмертный...". В этом нет никакого кощунства, а есть ощущение того, что всё едино, весь мир – видимый и невидимый – из одного источника. Источник этот удивительно красив. И душа поэта, которая парит теперь в высях небесных, отдыхая и радуясь, была именно такой.
Стихи Надежды Болтянской удивительно лаконичны, она умела в нескольких строчках выразить то, для чего другому поэту понадобилась бы целая поэма:

Оригинальность – это не искусственно сконструированные рифмы или эпатирующие строчки. Истинная оригинальность проявляется во взгляде автора на мир, в том, как он воспринимает действительность, какие выводы делает. В этом плане Надежда Болтянская была, конечно, автором, безусловно, оригинальным. Наследуя классической традиции русского стихосложения, она развивала и углубляла её, не оглядываясь на современников. Это, возможно, одна из причин того, что в своё время стихам Болтянской не было уделено должного внимания. Литературный цех с удовлетворением воспринимает всё, что создано в рамках заданных им правил. А ко всему, что выходит за рамки, относится равнодушно или с подозрением. Осознавая своё литературное и житейское одиночество, Надежда Болтянская писала:

Стихи Болтянской гармоничны. В её текстах нет лишних слов, ненужных повторений или надуманных образов. Напряжение, не ослабевая, держится с первой до последней строки. И это, конечно, признак работы настоящего мастера, который точно знает, что делает.
Есть ещё одно драгоценное качество стихотворений автора – простота. Но простота бывает разной. В случае Надежды Болтянской можно сказать, что это простота изысканно-интеллектуальная. Та самая "неслыханная простота", в которую нельзя не впасть, как утверждал Пастернак. А такая простота "всего нужнее людям".
Можно только догадываться о том, сколько ещё займёт этап её окончательного прихода к читателю. Но в том, что такое время настанет, сомневаться не приходится. Об этом свидетельствуют и отклики читателей, которые получают родители покойной поэтессы, и профессиональный интерес критиков к творчеству Болтянской, и многочисленные публикации в литературных изданиях. Мы знаем, как порой долог бывает этот путь, сколько имён, забытых, замалчиваемых или даже запрещённых, вернулось к людям, чтобы пережить второе рождение. А Надежда Болтянская этого, конечно же, заслуживает.