Уфляндия — не Аляска:
ходить не пристало в дохе.

На улице
конь не валялся
при Сталине
в русском стихе.

В 22-ом с «пароходом
философов» сила ушла в море
из русских поэтов — с приходом
Сталина из села
Горя.

Лишь обэриуты,
не пуганные пока,
в стол писали —
в бирюльки
играя и
в дурака.

Но их, недотеп,
на родине,
где они все не туда —
топ да топ,
Языковед
всех времен и народов —
перестрелял чуть свет
по очереди
из пушки,
очень стихи — любя,
а юбилейного Пушкина —
особо,
почти выходя из себя.

…И вдруг в 55-ом,
откуда ни возьмись,
Уфлянд явился в попятном
движеньи — про коммунизьм
путано и с издевкой
такие тексты пиша,
что в пятки
веселой девкой
у читателя
уходила душа.

Но вместе с пером острым —
дать твою рать! —
на Васильевский остров
Уфлянд
пришел
умирать.

Бродский — на Сан-Микеле,
Охапкин лежит на Мостках
Литераторских —
даже в могиле
не все равны:
в разноцветных носках,
в рубашках хоронят в Венеции,
а в Питере не с руки
утопленницу-девушку в подвенечном
наряде нести нагишом с реки
Невы полноводной —
в Лету.
Но Смерть стоит на часах-
ходиках: по билету
входному проскочишь,
а выхода нет —
все едино: блондин ты или брюнет,
реальность тут
или интернет.

Из апорий не рвется Нева.
Чернота обернулась квадратом.
По Вселенной гуляющий атом
шапку сунул пешком в рукава.

Месяц вышел, поскольку — дыра,
из тумана с ножом и ножовкой
подпилить сами ножки на жестком
ложе именем смертным одра.

Стены пали. Пустыня нова
Простыней с поперечным канатом.
И патолого – рухнул – анатом
на пол, ибо живем — однова.

Коли супрематический гроб
Открывается ныне как книга
С корешком, то могильщик-ханыга
Заготовит еще гардероб.

Верба — дерево. Роза — цветок.
Парадиз называется раем.
И Васильевский — невыбираем
целиком из пучины поток.

Месяц-март на ущербе — и диск
до космической вышерблен пыли.
Все, голубчик Кривулин, приплыли.
Ты намедни.
                    А Бродский — надысь.

…………………………………………

Днесь и я, околпачивать рад
грамматически выверты сметы,
ощущаю явление смерти
как родной и спасительный ряд.

АУ! — АЙГИ
последнего гвоздя
и не моги
описывать природы
бессмертия с чувашского
на все переводя
другие языки —
читай: народы —
ты футуристов выдвигал на роли
ведущие
поскольку провода
тащили в Чебоксары пропаганду
по репродуктору
про красную Уганду
про Гондурас и —
прочих ерунда

от голода
сводило животы
и пухли в пионерах злые дети
при Сталине —
разуты и раздеты —
они кормились около воды
рыбешкой 9 водохранилищ
Великих строек коммунизма —
или ж —


особых троек лагерной руды
но весело долдоня дыр бул щыл
с Кручёныхом как младший современник
ты разливал как равный собутыльник
по стаканам
и не переборщил
заваривая кашу из верлибра
на русском языке того калибра
который Ломоносов
завещал!

перевезти с французского «дада»
в Чухну на пароходе из Парижа! —
ты вырос комбинатором
парниша свободного стиха
и не беда что Даниэля
вместо посадили тебя
с Абрамом Терцем по-садистски
седьмого киселя родство вода
ну вот и я
теперь перевожу
с Немецкого
по блату совнаркома
по-путно на Ваганьково —
саркома разрушила державу —
и ежу
понятно ныне
бренные пожитки пора собрать —
поевши и поживши —
сказать «прости»
родному
багажу

ты помнишь Алёша
дороги к Парижу
в уме
           когда падают овцы в окоп
колхозного рая отарой
                                          на рыжей
черте горизонта
                               отчаявшись
                                                       вскоп
от Балаклавы
продвинуться к яме
где кости француза убитого
Львом Толстым с перепугу
                                     в чужом окоеме —
бесправны навеки — навалóм
                                                         валом
в таврическом крае
валили соседи
в гости из Питера и фотомодель
лучшего мира с французами
                                                     в сети
попала рыбацкие
                                 но Амадей
из аборигенов бренчал на гитаре
старинного строя особняков
в стиле барокко хохлушки гуторя
обсчитывали без обиняков
нашего брата — христиан
                                                   Магомета
крымских татар из Чафут-Кале
битой посуды
                         какого комета
коснулась хвостом!
                                    — и башка на коле
дернулась в хохоте над резолюци-
ей доморощенного греха
в рай на земле

                                  по какой разольются
реками слезы и кровь
                                          вороха
лживой бумаги смыв в преисподню
где Люцифер по-ленински прав
в обосновании зла —
                                                  преисполнен
пафоса дружбы с французами
прав равенства
                                         братства
                                                      свободы Марии-
Антуанетты лишивших с плеча!

мы же своих в лагерях уморили
под Аю-Дагом
                                       без палача

празднуй
                  француз воляпюковый взятье
Бастилии напоруки: Марат —
тушинский вор
                                       самозванец и в зяте
явленный руки Малюте марать

я понимаю
                     на родину тянет гелиотины
добра и забот душеспасительных
в черной сутане
Нотр-Дама
                     лодки
                                 на Сене
                                                за борт