ГЕОРГИЙ НОВИК
НОВИК Георгий окончил школу рабочей молодёжи в Москве, был призван в 1978 году в погранвойска на советско-афганскую границу, участвовал в военных действиях 40-й армии в Афганистане. После службы работал в Москве крановщиком. Печатается впервые.
МЫ ИГРАЛИ В ЧЕСТНУЮ ИГРУ...
* * *
Командир, все мы ждём твой последний приказ,
чтобы выйти с тобой из огня,
Командир, я же знаю, ты будешь за нас
от Крещенья до Судного дня.
Пусть шакалы шептали тебе, мол, живи,
как в раю, где совет да любовь.
Но мы верим в тебя, в твой последний приказ,
и в твою неуёмную кровь.
А в бою — как в бою, гонишь мысли свои,
а эфир всё молчит и молчит.
Заливаются пули, ну, как соловьи,
и отчаянно сердце стучит.
И как будто уже никому не до нас
и не сходит с небес благодать.
Командир, все мы ждём твой последний приказ,
да и рано ещё умирать.
Думал, не было счастья, не то я ценил,
не к тому приклонялся венцу.
Горы рвут нас на части, и нет больше сил,
пот холодный бежит по лицу.
Нам бы в этом ущелье, где всё против нас,
в добрый час пить за дружбу вино,
Командир, все мы ждём твой последний приказ,
и другого уже не дано...
Мать Россия несёт свой особенный крест,
обращаясь с молитвою к нам.
Командир, ведь тебе по плечу Эверест
и почти что Монблан.
Пусть тебя кто—то судит на собственный лад,
пряча злобы и желчи патрон.
Но мы пьём за тебя, за надёжных ребят
и за золото русских погон.
* * *
Кушкинский крест имеет вес для офицера и солдата.
Давно легла граница здесь — мы возвращаемся, ребята
Смахнёт слезу седой комбат, седой комбат из—под Кабула.
Мы возвращаемся назад, ребята, — домом потянуло.
В Союз уходят шурави сквозь рокот гор в родные дали.
Кушкинский крест блестит вдали, а на груди блестят медали.
Молчит наш ротный капитан, глаза колючие застыли.
Уходит вдаль Афганистан, где мы под пулями ходили.
Ведь было трудно нам порой, но мы делили хлеб и беды.
Мы возвращаемся домой без пораженья, без победы.
Пусть в нашем сердце — боль утрат,
пусть в нашем сердце — все мы живы,
Но старшина отводит взгляд, а мать рыдает у могилы.
А кто—то снова хочет в бой, ему он долго будет сниться.
Мы оставляем за собой чужой земли чужие лица.
О чём задумался, бача*, невеста, может, не забыла...
А солнце снова, как свеча, броню и душу раскалило.
Мы играли в честную игру, в окруженье неприступных гор
Проклинали вечную жару, аж душа сочилася из пор.
Там, как прежде, ходит караван,
и тюльпаны в сопках прячут змей...
Ты скажи мне просто: “За Афган!” Да ещё за наших всех налей...
* * *
Родниковой водой и душистою, сладкою мятой
Утро дарит простор и покой в васильках у ручья.
Небо, словно ковёр, облаками седыми измятый;
Засветился восток золотым ободком калача.
Полюбил навсегда не за ласку, но и не за плети —
За раздолье души, бесшабашность навеки твою.
Пусть на русских полях озорует и ластится ветер,
Я ему соловьём величальную песнь подпою.
Пусть церквей купола лечат раны людские и души,
И спасёт от беды нам судьбою подаренный крест.
Я к тебе возвращусь, чтобы снова тебя не послушать,
Чтоб вернуться опять из чужих и непонятых мест.
* * *
Вы простите меня за всё, что на улице дождь и снег,
Вы простите меня за то, что уже не моложе всех,
Износилися тормоза и не вовремя светофор...
Вы простите меня за всё, за беспечность мою и вздор.
Вы простите меня за смех, и за слёзы, и рифмы сбой,
Вы простите меня за грех, что я русский, а не голубой.
Иней высветил мне виски, случай выпал, но не помог,
Кто повесился от тоски, кто от женщины занемог.
Вы простите меня за бред о небесном и неземном,
Но любовь не сойдёт на нет молодым озорным вином...
Нету смерти — есть только жизнь, на другую не обменять,
Так покинь же, тоска, покинь. Как прикажешь тебя унять?
Вы простите за карамболь, за веселье и за пургу,
И за вашу родную боль, ту, которую берегу.
Да и поздно искать уже счастья райские берега.
Льётся золото по душе с неба чистого на луга.
Командир, все мы ждём твой последний приказ,
чтобы выйти с тобой из огня,
Командир, я же знаю, ты будешь за нас
от Крещенья до Судного дня.
Пусть шакалы шептали тебе, мол, живи,
как в раю, где совет да любовь.
Но мы верим в тебя, в твой последний приказ,
и в твою неуёмную кровь.
А в бою — как в бою, гонишь мысли свои,
а эфир всё молчит и молчит.
Заливаются пули, ну, как соловьи,
и отчаянно сердце стучит.
И как будто уже никому не до нас
и не сходит с небес благодать.
Командир, все мы ждём твой последний приказ,
да и рано ещё умирать.
Думал, не было счастья, не то я ценил,
не к тому приклонялся венцу.
Горы рвут нас на части, и нет больше сил,
пот холодный бежит по лицу.
Нам бы в этом ущелье, где всё против нас,
в добрый час пить за дружбу вино,
Командир, все мы ждём твой последний приказ,
и другого уже не дано...
Мать Россия несёт свой особенный крест,
обращаясь с молитвою к нам.
Командир, ведь тебе по плечу Эверест
и почти что Монблан.
Пусть тебя кто—то судит на собственный лад,
пряча злобы и желчи патрон.
Но мы пьём за тебя, за надёжных ребят
и за золото русских погон.
* * *
Кушкинский крест имеет вес для офицера и солдата.
Давно легла граница здесь — мы возвращаемся, ребята
Смахнёт слезу седой комбат, седой комбат из—под Кабула.
Мы возвращаемся назад, ребята, — домом потянуло.
В Союз уходят шурави сквозь рокот гор в родные дали.
Кушкинский крест блестит вдали, а на груди блестят медали.
Молчит наш ротный капитан, глаза колючие застыли.
Уходит вдаль Афганистан, где мы под пулями ходили.
Ведь было трудно нам порой, но мы делили хлеб и беды.
Мы возвращаемся домой без пораженья, без победы.
Пусть в нашем сердце — боль утрат,
пусть в нашем сердце — все мы живы,
Но старшина отводит взгляд, а мать рыдает у могилы.
А кто—то снова хочет в бой, ему он долго будет сниться.
Мы оставляем за собой чужой земли чужие лица.
О чём задумался, бача*, невеста, может, не забыла...
А солнце снова, как свеча, броню и душу раскалило.
Мы играли в честную игру, в окруженье неприступных гор
Проклинали вечную жару, аж душа сочилася из пор.
Там, как прежде, ходит караван,
и тюльпаны в сопках прячут змей...
Ты скажи мне просто: “За Афган!” Да ещё за наших всех налей...
* * *
Родниковой водой и душистою, сладкою мятой
Утро дарит простор и покой в васильках у ручья.
Небо, словно ковёр, облаками седыми измятый;
Засветился восток золотым ободком калача.
Полюбил навсегда не за ласку, но и не за плети —
За раздолье души, бесшабашность навеки твою.
Пусть на русских полях озорует и ластится ветер,
Я ему соловьём величальную песнь подпою.
Пусть церквей купола лечат раны людские и души,
И спасёт от беды нам судьбою подаренный крест.
Я к тебе возвращусь, чтобы снова тебя не послушать,
Чтоб вернуться опять из чужих и непонятых мест.
* * *
Вы простите меня за всё, что на улице дождь и снег,
Вы простите меня за то, что уже не моложе всех,
Износилися тормоза и не вовремя светофор...
Вы простите меня за всё, за беспечность мою и вздор.
Вы простите меня за смех, и за слёзы, и рифмы сбой,
Вы простите меня за грех, что я русский, а не голубой.
Иней высветил мне виски, случай выпал, но не помог,
Кто повесился от тоски, кто от женщины занемог.
Вы простите меня за бред о небесном и неземном,
Но любовь не сойдёт на нет молодым озорным вином...
Нету смерти — есть только жизнь, на другую не обменять,
Так покинь же, тоска, покинь. Как прикажешь тебя унять?
Вы простите за карамболь, за веселье и за пургу,
И за вашу родную боль, ту, которую берегу.
Да и поздно искать уже счастья райские берега.
Льётся золото по душе с неба чистого на луга.