Камушки

Делала я тут недавно ремонт.
Естественно, разбирала кучу накопившегося хлама. И вытащила на свет ящик с камнями. Вот и лежат они передо мной – каждый со своей историей.

Хижина

Плоский шестигранник — кристалл мусковита (слюды, если кому непонятно). Привезен с Памиро-Алая.
Как-то раз, курсе на третьем, компания жизнерадостных идиотов собралась в зимние каникулы штурмовать Туркестанский хребет. На факультете нас отговаривали, но мы были молоды, горячи и бесстрашны. Родительские мозги удалось запудрить — мол, едем с преподавателем. Но ни один препод, естествено, в это бы не ввязался.
Путешествие в общем вагоне через Кызыл-Кум при 43 градусах мороза и выбитом вагонном стекле — это рассказ отдельный, поэтому пропустим. И еще много чего пропустим — напрасные попытки погостить на вилле Шарафа Рашидова, затерянный в горах почти средневековый кишлак Варух, ночное посещение местной бани, полночное чтение под звездами Омара Хайяма дуэтом с местным учителем, а также суровую игру в басмачей уже совсем высоко в горах, на фоне летней пастушьей хижины.
Был у меня в ту пору приятель. Бывший одноклассник, а к моменту авантюры — студент мехмата. Класический такой очкарик, и в некоторой степени паникер. Но хороший, очень хороший, и поэзию очень любил. Однако все Мишку пугало — осыпи, камнепады, случайное "купание" в ледяной горной речке (сильно подозреваю, что он являлся в этой безумной компании единственным адекватным человеком).
Тем не менее, всем казалось, что он достал компанию своим нытьем и приверженностью к технике безопасности. А нас было человек восемь, и в какой-то момент мы решили разделиться по парам, разбрестись по разным горным долинам и искать мусковит на склонах. Ну, естественно, математик достался мне в напарники. "Сама привела — сама с ним и разбирайся!"
Сначала мы с ним шли по дну долины по пояс в снегу. Потом наткнулись на пустую хижину, бросили там спальники и налегке полезли на склон. Очень было хорошо и весело — горное солнце печет с синего неба, а горы обалденные — это вам не Кавказ, это в сто раз круче! Короче, нашли мы выходы мусковита, наколотили образцов в рюкзаки, и тут моментально стемнело. Луны даже нет, звездочки какие-то, только от снега идет мерцание. Долина — далеко внизу, не видно ничего. У Мишки аж зубы застучали — как спускаться?
Ладно, говорю, садимся на задницу в снег — и на пятой точке вниз! Он кричит — ты что, техника безопасности, сейчас лавину спустим! А я что, я храбрая.
Ну, ничего не оставалось деликатному юноше, как этой дуре подчиниться, и вниз мы съехали довольно быстро, минут за двадцать. Дальше — больше. Где хижина — не помним. Темнотища, а мороз уже сильный. Он говорит — направо, а я — налево (ну, всегда же чувствовала, что у меня есть внутренний компас!). Естественно, Мишка уступил. А снег подтаявший схватился коркой наста — кромка режет, как бритва, и сугробы выше колена. И вот, проламывая корку, нагруженные тяжеленными рюкзаками, медленно движемся в неизвестность.
Через час Мишка сдался. Он упал на спину и сказал трагическим голосом: "Вот тут и замерзнем!" Ох, как я орала! Как пинала его ногами и тормошила — потому что самой страшно было, но сильной же казаться хотелось! Все-таки я его подняла — стала нести какой-то бред, как мы в Москву вернемся, как в консерваторию сходим или на Таганку…
Еще через полчаса мы нашли хижину. А там спальники. И спички. И остатки еды. Мишка упал на спальник и сказал: "Я никогда еще не чувствовал себя таким счастливым!" И не двигался долго-долго. А я насобирала каких-то щепок и сварила в котелке чай. Еще у нас были четыре сухаря и две пачки какао. И этим какао мы только и питались следующие два дня — я его потом лет десять в рот взять не могла. А Мишка меня как-то быстро после этого случая разлюбил и женился на девушке с философского факультета.

Нефрит в подарок

Анатолий Семенович казался мне замечательным.
Я училась вместе с его сыном, тот замолвил словечко, и папа взял меня в экспедицию в Забайкалье. Мы работали в Читинской области на урановых рудопроявлениях — впрочем, непромышленных. Рабочие рыли шурфы, а мы их описывали. В одном из шурфов обнаружился пласт отличной глины — красной, почти малиновой. Я лепила из нее красивые подсвечники для толстых свечей. Свечи отливались из огарков в консервой банке, подкрашивались пастой из шариковых ручек, а фитиль приходилось изготавливать из шнурка. Потом, когда я приволокла в Москву все свое богатство (подсвечники и великолепные образцы урановых смолок), папа вдруг засомневался и принес домой счетчик Гейгера. Ух, и трещал же он! Понятно, что все пришлось выбросить.
Так вот, как-то раз пошли мы с Анатолием Семеновичем в маршрут. Идем, он мне авантюрные истории из геологической жизни рассказывает, в которых он, конечно, всегда герой, а я так и млею, так и млею… А забайкальский ландшафт — он такой: отдельные сопки, покрытые лесом, а между ними широкие речные долины. Проходим мимо рабочих, роющих шурф — он с ними поболтать остановился, а о чем — я не слышу, в сторонке стою. Неудобно же ко взрослым мужикам подходить, беседе мешать.
Вот и наша сопка. Лезем вверх по крутой тропе, образцов наколотили по дороге. Поднялись на вершину, я планшет расстегнула, карту вынула, на земле расстелила и аккуратно на кальку наношу места отбора проб.И вдруг — страшный шум, да такой, будто через тайгу танк ломится, еще и приближается с бешеной скоростью. Я со страху остолбенела — ничего не понимаю! И вдруг из чащи на нас летят два изюбря, огромные, рогатые, тонкие березки под ними так и ломаются. Треск стоит! Растопчут ведь! Но Анатолий Семенович – человек бывалый. Не растерялся, выхватил ракетницу — и в лоб им! Они в сторону отклонились, каждый в свою, и обтекли нас с двух сторон — только след простыл. У меня сердце колотится, но успокаивается постепенно.
И тут Анатолий Семенович ехидно интересуется — а ты поняла, чего это они? Ну, а я, разумеется, ничего не поняла. Так вот, продолжает шеф, ни один изюбрь на человека просто так не побежит. Пугнул их кто-то, и очень сильно. А знаешь, что мне шурфовики сказали? Что на этой сопке — медведь бродит!
Переглянулись мы с ним — и вниз, ну только что не кубарем по крутой тропе, скользя и хватаясь за ветки. Выкатились вниз, на чистое пространство, сели на берегу речки. Анатолий Семеногвич весь красный, холодной водой себе в лицо плещет. Посидели так минут пять, пришли в себя.
А потом он мне и говорит: тааак… а карта где? где карта?
И голос такой… металлический…
Там, говорю, осталась…
Ну иди и принеси! Как начальник требую!
А я что? Пошла и принесла.
Даже вспоминать не хочу, как я по этой крутой тропе обратно на сопку лезла, умирая от каждого шороха. Аж в висках звенело. К счастью, не было там никакого медведя. А карту принесла. И рюкзак с образцами. Молодец! — шутит Анатолий Семенович. А мне не шутится что-то.
Вернулись в лагерь молча. Я эту историю вечером у костра Игорю рассказала — он вообще-то сотрудником Института Механики был, но тоже решил летом романтики хлебнуть. Игорь долго ржал и, сочувствуя, подарил мне за смелость кусок нефрита — "цвета китайского плевка".
Сероватый такой, хотя чаще нефрит зеленым бывает.
И этот тоже теперь на книжной полке.

Изумруд вместо золота

Пишу я эти рассказики и в Живом Журнале потихоньку вывешиваю.
Народ, оказывается, читает. Даже комментарий анонимный пришел – давай, мол, про алмазы, рубины и изумруды. Но алмазов у меня нет. Рубин — искусственный, выращенный в Александрове. Неинтересно.
А про изумруд — могу.
……………..
Было мне тогда лет двадцать пять. Доблестная команда сотрудников кафедры геохимии колесила по Приморскому краю. Нас возила машина ГАЗ-66, мы ее звали Марусей. Шофер у нас имелся настоящий, но время от времени он уставал, и рулить принимался мэнээс Алик по прозвищу Генерал — ну, этот так водил, что я ехать могла только с закрытыми глазами!Между делами мы отдыхали — снимали "базу", то есть комнату у одного старичка в поселке Домашлино (километров десять от поселка Тихоокеанского в сторону Находки). Тихоокеанский по-местному Техасом назывался. Двадцать минут до морского берега — а там пляж с песочком и вид на остров Аскольд, где лотосы растут. И до Японии рукой подать.
Осень наступила. В припадке трудового энтузиазма мы снялись с пляжа и поехали в путь неблизкий — к озеру Ханка. Там неподалеку большое флюоритовое месторождение — Вознесенское, если память не изменяет. Я тогда газово-жидкими включениями во флюоритах занималась.Покрутилась там наша компания дня три, и так заскучали бравые ребята, что захотелось им назад, к Японскому морю. Море в сентябре еще теплое. А я — младшая, меня и бросили грудью на амбразуру. Ты тут оставайся, образцы отбирай, а мы через недельку за тобой приедем. Посчитаешь заодно кое-что, здесь интересная аномалия вырисовывается. Справочника с собой нет? Привезем.
Ну, куда тут денешься? Уехали.
А я осталась в поселке Ярославка. Ну, это вообще отдельная песня — рудничный поселок. Постоянного населения мало, зато несколько общаг, где живут "химики" — те, которых из заключения выпустили, а уезжать не разрешили. Вот и я в такой общаге осталась жить.
Народ дикий и буйный. Лексика соответствующая. Днем-то что — я днем в карьере, хвостиком главного геолога Гены Литвиненко работаю. (Гена такой … ну, вылитый тракторист из советских фильмов — невысокий, веселый, и русый чуб лихой). Камушков рюкзак в общагу приволоку, разбираю, в ящики складываю. Единственное развлечение — в книжный магазин еще наведываюсь. А книжный роскошный — такого ассортимента в Москве в те годы не было. Купила я себе Альбера Камю, ирано-такжикскую поэзию из БВЛ и Галчинского в переводах Бродского. Сидеть бы и наслаждаться.
А комната огромная — на 10 кроватей, и я в ней одна. Одеяла какие-то солдатские. Мышей прорва — только погасишь свет, шум страшный начинается. Одна мышь вообще любила залезать по занавеске (занавеской это можно было назвать только условно), а оттуда прыгать мне на кровать — и так каждую ночь. Потом она еще других привела — теперь они вместе прыгали. Замок не то, чтоб не запирался, но хлипкий был. Сидишь вечером, а в коридоре вопли — это девицы из соседнего номера кипятком из чайника назойливых кавалеров шпарят, как тараканов. Вдруг вселяется ко мне командировочная тетка — я просто счастлива была, хоть и мрачная соседка мне досталась — жуть! Бухгалтер-ревизор… Бдительная! Стул к двери на ночь придвигала, на него другой ставила , а мне и невдомек — зачем это.
Как-то раз среди ночи — грохот, замок слетает на фиг, стулья в стороны. Вламывается здоровый верзила и сомнамбулически, расставив руки (в одной из которых бутылка) и что-то мыча, движется в угол, где тетка спит. А я из другого угла кааак заору! Тут и она вскинулась — и мы как две сирены в ночи! Верзила повернулся и так же сомнамбулически удалился. Я думала, народ сейчас прибежит — куда там! Все привыкли.
Неделя прошла в таком духе, но я терплю — вот-вот должны приехать мои ребята. А их нет как нет! Еще три дня — приходит телеграмма : "Задерживаемся. Генерал сбил столб Техасе. Снег еще не выпал. Работы соответственно намеченному плану". А дальше цифирки, цифирки, цифирки… Данные из обещанного справочника. Меня тут же на почте чуть не повязали — решили, что шпионская шифровка. Пришлось с милиционером разбираться — он Гене Литвиненко позвонил, и тот мигом за мной прибежал. А я стою, вся зарыданная, как дура.
Забрал меня Гена домой, чай пить посадил (а чая настоящего у них в магазинах не было, воду чуть подкрашивали растворимым кофе и называли "чай"), и так я в домашнем тепле размякла — хоть ночевать просись. Про эту общагу дурацкую даже думать не хочется. Но жена-то Генина явно не в восторге от этой идеи. Тогда Гена мне и говорит — ладно, иди-ка ты к себе, а я тебе в утешение слиток золотой подарю, хочешь? И правда, вытаскивает слиточек золота, примерно сантиметровый, тяжеленький такой. Я им любуюсь, в ладони качаю, потом на стол в комнате кладу и иду на кухню чай допивать.
А тут ватага огольцов — сыночек его десятилетний вваливается со своей компанией. Минут десять покрутились и ушли — нет слитка, и все тут. И стало мне еще грустней… Гена сначала разозлился, потом огорчился, а в итоге говорит — да ладно тебе переживать, хочешь изумруд? И подарил изумруд. Не ограненный, не ювелирный — настоящий природный кристалл в куске породы. Так я еще неделю и коротала время в общаге наедине с изумрудом. А через неделю наши доблестные мужики-геохимики наконец появились. Ну, я им все высказала!
А Гена следующей зимой в Москву приезжал, и даже ко мне в гости шел. Я на радостях стол накрыла, чаю лучшего купила, хотела ему подарить, чтобы они его с женой пили в своей Ярославке. Ждала-ждала — напрасно. Не дошел, потому что его в милицию забрали — подрался на улице. Я только потом об этом узнала, когда он уже домой вернулся и письмо извинительное написал.
А изумруд — вот он, на любимой полочке.
А еще с тех времен сохранился здоровый лист миллиметровки, где я всю нашу компанию изобразила в виде зверей. Еж, лягушонок, мышь и прочие… Сама я там — кошка с кофейником, а рядом стопка тех самых книг — Камю, Галчинский и ирано-таджики.

Сокровища Ферсмана

Я стояла в бассейне МГУ на вышке и ужасно боялась прыгать, поскольку с плаванием у меня всегда была напряженка. Однако зачет надо было сдать. Сокурсники толпились внизу и подбадривали, я делала решительное движение, доска начинала нервно колыхаться, и я опять замирала. Никакие уговоры не помогали. Преподавательница фыркнула – "Ладно уж, слезай…" Но вдруг Женька заорал: "Если не прыгнешь – не возьму! Слышишь – не-возь-му!". И я прыгнула — только ради того, чтобы он взял меня с собой в очередное путешествие.
Смысл очередной авантюры заключался в том, чтобы доехать до Читинской области и там, на самой границе с Монголией, найти месторождения самоцветов, обозначенные на карте академика Ферсмана. Карту Женька обнаружил в старой книжке, изданной в 30-х годах, и уверял, что Ферсман не мог ошибиться. Два озера, Зун-Тарей и Барун-Тарей, разделялись тонкой перемычкой, там и находились вожделенные сокровища. Отношения у нас были братско-сестринские, что меня вполне устраивало. Женька слыл опытным походником и автостопщиком, вся организационная часть путешествия лежала на нем. Единственная проблема состояла в скудости финансов, но я надеялась на его смекалку и ни о чем не заботилась.
Через три месяца по диким степям Забайкалья брели двое голодных оборванцев. Мы прошли Каспий, туркменские пустыни, цветущий Узбекистан, рудный Алтай, пили байкальскую воду в Слюдянке и медовуху на заставе с пограничниками, воровали хлеб с горчицей в вагоне-ресторане, спали на вокзалах, в красных уголках и нищих деревенских избах, а то и просто в поле. И вот теперь почти достигли цели. Холмистая равнина была выжженной и рыжей. Грунтовая дорога уходила вдаль, но ни одной машины за день не прошло. Рюкзаки тянули вниз, но расстаться с добытыми в странствии турмалинами, лазуритами и яшмами мы были не в состоянии.
Тем временем стремительный клуб пыли, незнамо откуда взявшийся, приблизился к нам, и мы вдруг поняли, что это всадник. Он, впрочем, оказался всадницей. Высохшая бронзовая старуха-бурятка вперила в нас глаза-щелочки и поинтересовалась, куда путь держим. Потом дружелюбно утешила – вам вон на ту сопочку, а за ней еще одна сопочка, и с нее-то будет видна третья, там и озеро ваше. Намереваясь продолжить бешеную скачку, баба-яга было развернула коня, но вдруг еще раз с жалостью оглядела нас и предложила идти по ее следам, после чего умчалась как ветер. Через полчаса мы набрели на жилище. Не то юрта, не то беседка, внутри — расстеленные кошмы, сундуки и посуда. Хозяева по-русски говорили плоховато, но кормить путников, видимо, было в их обычае. Умыться только нечем…
Черты бурятских лиц несколько странны для европейского глаза – этакая вдавленная лунообразность, но многочисленные детишки, облепившие нас, были по-японски красивы. Знаменитый бурятский чай с густым жиром и солью в другое время вызвал бы тошноту, но после суточного воздержания казался не только вкусным, но животворным. Оставшиеся километров двадцать сразу показались плевым делом. Но тут произошло еще одно чудо – к юрте подъехал грузовичок-водовоз, и миляга-шофер обещал подкинуть нас до озера.
Часа через два мы ужинали с развеселыми трактористами на полевом стане, бурые озерные волны плескались у самых ног, комары жрали немилосердно, мне галантно пододвигали кружку с самогонкой, а когда я слегка окосела, устроили замечательное спальное место, свив прямо-таки гнездо из сена. Ложка дегтя в этой бочке меда все же нашлась – залетевший ночью в ухо комар вызывал страшную боль, и всю вторую половину ночи я пыталась вытряхнуть его оттуда, завистливо глядя на спящих богатырским сном мужиков. Но одна мысль все же делала меня счастливой – мы дошли!
………………
Ах, деликатные трактористы! Они не захотели испортить нам вечер. Грустную правду мы узнали только утром. Озер Зун-Тарей и Барун-Тарей больше не существовало. Лет 20 назад они слились в одно, теперь оно называлось Тарей, а перешеек с самоцветами ушел под воду.

Маруся и Вася

Следующим номером нашей программы была Шерлова гора.
Уже темнело, когда мы с Женькой добрели до окраины Нерчинска. Дорога была чудовищно грязной, комья наворачивались на ботинки, даже на обочине не посидишь. Еще и ветер дул студеный. Вокруг – только развалюхи и редкие огоньки. Ночевать постучались, как обычно, в первую попавшуюся калитку. Открыл худенький мальчик лет десяти и, ничего не спросив, пустил в дом. Он пил чай из серой алюминиевой кружки и заедал серым хлебом. В комнате возились еще двое малышей.
– Мамка сейчас придет, – без всякого выражения сказал мальчик и продолжал сосредоточенно жевать, – она в баню пошла. Дожевав, налил чаю и нам – из помятого закопченного чайника.
– А мы это… студенты… камешки ищем…
Он не реагировал и мы замолчали, не зная, о чем с ним говорить.
Через полчаса раздался грохот, слетевшая с петель дверь рухнула внутрь, и на пороге появилась редкой красоты молодая женщина в бесформенном ситцевом платье и резиновых сапогах на босу ногу. Яркие темно-рыжие волосы были распущены по плечам, щеки пылали. Она была пьяна и хохотала, как безумная.
– Мам, да ну тебя! – строго сказал мальчик и начал прилаживать дверь.
– Маруся! – представилась рыжекудрая, давясь от смеха. – Вам переночевать? Да что мне, жалко, что ли? Только кормить нечем.
Малявки выползли из комнаты и молча таращили глаза. Такого рванья, как их одежка, я не видала давно. Мне хотелось провалиться сквозь землю.
В комнате было почти пусто. Широкая кровать с какими-то тряпками в углу, у другой стены еще одна, с голой панцирной сеткой.
– Вам вместе постелить? – спросила меня Маруся и кинула на кровать телогрейку. Я испуганно помотала головой, тогда она царственно показала Женьке на грязный пол и залилась каким-то совсем уж истерическим смехом. Потом схватила малышей в охапку и завалилась с ними на кровать. Они будто ожили — запищали, запрыгали, и три смеха зазвенели как три колокольчика. Мальчик все еще чинил дверь. Женька раскатывал на полу спальник. Многодетная мать отключилась как-то сразу, малыши тоже утихли, прижавшись к ней. Старший, подойдя, стянул с Маруси сапоги, взрослым голосом пожелал нам спокойной ночи и погасил свет.
… Утром Маруси уже не было, малышей тоже. Мальчик налил нам чаю и ничего не спросил на прощание.
Через час мы сидели в кабине бензовоза и, трясясь на ухабах грунтовой дороги, излагали веселому конопатому шоферу Васе азы минералогии. Он слушал с увлечением, как дитя, и все время задавал вопросы. На стекло кабины были налеплены две фотографии – сердитый усатый Сталин и стоящая на коленях белокурая девица с голыми плечами и трагической мольбой во взоре. Имелась и поясняющая надпись – "Польша под игом Вроцлава". Пока я объясняла Васе, что шерл – это черный турмалин, Женька хищно вглядывался в окрестные поля, и когда он наконец заорал: "Кажется, турмалиновая жила!", Вася был уже готовенький. Он заглушил мотор и ринулся вместе с нами на рекогносцировку. Дайкообразная жила пересекала дорогу и уходила вдаль. Последующие пару часов мы так и ползли на карачках вдоль нее, постукивая молотками и выковыривая из раскрошенной породы черные шестигранные кристаллы. Особенно усердствовал Вася. Он пихал в карманы даже те обломки, которые мы забраковали. Его эйфория просто пугала. Когда мы вернулись к машине, он спросил, что нужно, чтобы выучиться на геолога. Услышав про вступительные экзамены, сник и затосковал. А на прощание даже предлагал мне на память свою "Польшу", от которой я по дурости отказалась. Он огорченно махнул рукой и рванул с места.
А мы с Женькой стояли на обочине и ждали следующей попутки – Шерлова гора была еще впереди.
И там нас ждали настоящие бериллы.