Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Евгений Степанов

Фрагменты из книги "Шестидесятники": предварительные итоги

1. Владимир Высоцкий: поэзия без гитары


Сказать что-либо новое о творчестве Владимира Высоцкого предельно сложно. Это бесспорный колос отечественной культуры – о нем написаны многочисленные статьи, книги, диссертации, сняты фильмы в различных странах мира и т. д. Абсолютный и неоспоримый факт: Высоцкий – выдающийся представитель авторской песни (слово "бард" он не любил), талантливейший актер театра и кино, харизматическая личность. Соб-рание сочинений в четырех томах Владимира Высоцкого, подготовленное его наследниками, издательством "Вре-мя", литературоведами Ольгой и Вла-димиром Новиковыми (М., 2008), позволяют в полной мере оценить литературные экзерсисы поэта. Высоцкий был на удивление самокритичен в собственных оценках, известно множество его высказываний (в том числе и в стихах), из которых недвусмысленно следует, что поэтом он себя не считал. Он понимал, что работает в особенной манере, рассчитанной на зрительскую и слушательскую аудитории и построенной на синтезе "жанров и элементов искусства". "Что ж, ведь я – не поэт", признавался он в одном из ранних стихотворений, написанных на рубеже 50-х и 60-х годов. Он сочинял (преимущественно) песни и считал их главным делом жизни.

"А так как это песня, – говорил однажды Высоцкий на своем концерте, – а не стихи, то совершенно естественно, что нужно делать ее с гитарой, с ритмом, потому что в песне музыка не должна мешать словам, должна только помогать". В щемящем и пронзительном предсмертном стихотворении он выдохнул: "Мне меньше полувека – сорок с лишним, – / Я жив, тобой и господом храним. / Мне есть что спеть, представ перед всевышним, / Мне есть чем оправдаться перед ним". Итак, перед Всевышним он хотел спеть. Не продекламировать стихи, не сыграть роль. Спеть песню.

Между тем, Высоцкий себя недооценивал. Поэтом он был. Поэтом значительным и разноплановым, имеющим свою неповторимую интонацию, крепкие версификационные мускулы и, безусловно, выразившем (тут иначе не скажешь) свое время, мысли, чаяния, беды и надежды сотен и тысяч советских людей. Владимир Высоцкий очень ценил так называемых эстрадных поэтов – Андрея Вознесенского (на стихи которого писал песни), Евгения Евтушенко, Беллу Ахмадулину, Булата Окуджаву. Во многом перекликался с ними, но ближе ему были, на мой взгляд, поэты барачной "лианозовской школы" – прежде всего, Евгений Кропивницкий, Игорь Холин и Ян Сатуновский, работавшие в параллельной культуре, не имевшие никаких иллюзий относительно того мира, который их окружал, и писавшие неподцензурные стихи, изобилующие жесткой, зачастую жаргонной и ненормативной лексикой. Ни о "Братской ГЭС", ни о "Лонжюмо", ни "о комиссарах в пыльных шлемах" "лианозовцы", в отличие от более удачливых и компромиссных коллег, в своих сочинениях не вспоминали. Высоцкий – как бы внештатный – младший! – лианозовец, но с гитарой. Вот стихотворение, датированное 1965-м годом.

Смех, веселье, радость –
У него все было,
Но, как говорится, жадность
Фраера сгубила…

У него – и то, и се,
А ему все мало!
Ну, так и накрылось все,
Ничего не стало.

Стихотворение, прямо скажем, простенькое, однако характерное – в нем нет приукрашивания действительности и набивших всем нам оскомину в советское время лозунгов. Простой и понятный разговор о человеке (пусть и фраере) – с его недостатками и проблемами.

Высоцкий обладал подлинно поэтическим видением мира – одной строкой, одной метафорой умел создать незабываемый образ. У него немало замечательных образных находок, которые показывают его мощь и потенциал как художника, – "и кутаю крик в телогрейку", "истома ящерицей ползает в костях". С точки зрения версификационного мастерства Высоцкий был достаточно искусен – безупречно владел стихотворными метрами (размерами), широко использовал аллитерационные возможности стиха, тотальные внутренние рифмы пронизывали его строфы – "Вот напасть! – то не всласть, / То не в масть карту класть, – / То ли счастие украсть, / То ли просто упасть / В грязь…"Рифменную систему Высоцкий разрабатывал основательно и плодотворно. Его составные рифмы неожиданны и разноплановы – от незамысловатых (в топи ли—профили; замерли—Крамер ли) до весьма сложных и экзотических (из дверей, пожалуй, ста—пожалуйста; дрянь купил жене – и рад—в Рио-де-Жанейро; спас в порту—паспорту, мне же: на—изнежена). Высоцкий был очень разноплановый поэт, писал и романсы, и частушки, и лирику, и стихи о войне, и экспромты (хорошо, кстати, подготовленные) к театральным капустникам. Не все у него получалось одинаково успешно. Но то, что удавалось, – настоящая поэзия (зачастую даже по-хорошему старомодная), которая не нуждается ни в музыкальном сопровождении, ни в выразительной декламации.

Оплавляются свечи
На старинный паркет.
И стекает на плечи
Серебро с эполет.

Как в агонии бродит
Золотое вино…
Все былое уходит, –
Что придет – все равно.

И, в предсмертном томленье
Озираясь назад,
Убегают олени,
Нарываясь на залп.

Кто-то дуло наводит
На невинную грудь…
Все былое уходит, –
Пусть придет что-нибудь.

Кто-то злой и умелый,
Веселясь, наугад
Мечет острые стрелы
В воспаленный закат.

Слышно в буре мелодий
Повторение нот…
Пусть былое уходит, –
Пусть придет что придет.

Конечно, Высоцкий написал огромное количество банальных стихотворений и строк, которые к поэзии отношения, на первый взгляд, не имеют – "красивых любят чаще и прилежней", "не знаю, как другие, а я верю, / Верю в друзей", "Я не люблю фатального исхода, / От жизни никогда не устаю, / Я не люблю любое время года, / Когда веселых песен не пою…" и т.д. Но вырвать слова из контекста, отделить его от личности автора – в данном случае значит не вполне точно интерпретировать стихи поэта. Разу-меется, никакого открытия в том, что человек "верит в друзей" нет, но, если об этом пел именно Высоцкий, слово приобретало сильнейшее суггестивное воздействие и переставало быть банальностью.

Немало потрясающе-сильных строк Высоцкий написал о войне.

Наши мертвые нас не оставят в беде,
Наши павшие – как часовые…
Отражается небо в лесу, как в воде, –
И деревья стоят голубые.

Безупречная, по-моему, строфа. Здесь есть все, что должно быть в стихотворении. Неожиданный поворот мысли, музыка, нетривиальные образы. И – сопричастность великой трагедии и победе. В общем можно сказать, что Высоцкий создал целый ряд абсолютно самостоятельных и профессиональных стихотворений – "Кони привередливые", "Банька по-белому", "Банька по-черному", "Ну вот, исчезла дрожь в руках", "Смех, веселье, радость", "Песня конченного человека", "Оплавляются свечи", "Очи черные" ("Погоня", "Старый дом"), "Баллада о детстве", "Две судьбы", "Темнота" и другие. В собрании сочинений, вышедшем в издательстве "Время", представлены также письма Владимира Высоцкого – родителям и женам (Людмиле Абрамовой и Марине Влади), поэту Игорю Кохановскому, режиссерам Станиславу Говорухину, Геннадию Полоке, Георгию Юнгвальд-Хилькевичу, актерам Всеволоду Абдулову, Ивану Бортнику, Вениамину Смехову, Фаине Раневской, художнику Михаилу Шемякину и другим близким людям. Чрезвычайно интересны письма поэта в официальные инстанции и первым лицам государства – в ЦК КПСС, Л. И. Брежневу, П. Н. Демичеву. Из писем в отдел культуры ЦК становится ясно, что Высоцкий очень хотел официального признания, мечтал легально выступать на различных эстрадных площадках страны. Ему в этом почему-то отказывали. Глупо, конечно, поступали – ничего антисоветского в творчестве Высоцкого не было и в помине. С другой стороны, совершенно очевидно, что запрет на его песни подогревал интерес к нему, фактически государство невольно занималось пиаром поэта, в чем неслыханно преуспело. Но важно не это, важно – что поэт такого пиара не хотел, он просто хотел быть услышанным, опубликованным и понятым. Услышанным и понятым он, несмотря на все препоны государственной машины, был. Теперь он и опубликован в полном объеме.

2. Андрей Вознесенский: зычный шепот


Помню Андрея Вознесенского в последние годы его жизни. Он тяжело болел – говорил шепотом. Очень тихо. Но было все понятно. Он тогда был больше похож на поэта, чем в годы юности, когда не жалел собственного горла. Репортер времени. Пророк. Детское лицо. Твердая рука. Однажды я сказал ему: лицо поэта – ваше лицо – это тоже поэзия. Он изумился: "Вы так считаете?".

Вознесенский оставил богатейшее поэтическое наследие – и силлаботонические стихи, и верлибры, и поэмы "Мастера", "Авось!", "ru", "Комп-ра", "Часовня Ани Политковской", "Большое заверещание"… А. В. делал превосходные видеомы, работал в жанре заумной поэзии ("Улет 1", в жанре заумной поэзии ("Улет 2", "Древо Бо"), писал стихопрозу.

Его лучшие стихи, безусловно, выдержали испытание временем – "Пожар в Архитектурном институте", "Гойя", "Осень в Сигулде", "Про-щание с Политехническим", "Оза", "Тишины!", "Плач по двум нерожденным поэмам", "Реквием оптимистический", "Обстановочка"…

Точно написала об Андрее Воз-несенском Татьяна Бек: "Вознесенский как поэт подлинного дарования свыше (так музыканту даются особые пальцы и абсолютный слух), в рамках коего авангарду не тесно с традицией, музыке – с архитектурой, стиху – с графикой, духу – с плотью, всегда был и, слава тебе Господи, остается и вдохновенным, и неровным".

Вознесенский всегда удивлял. Скорость, с которой поэт, точно ежедневная газета, отражал происходящие события, поражала. Мобильники, Интернет, дартс, ОРТ, НТВ, олигархи, Чулпан Хаматова, Шнур, Киркоров, Фрадков… все это были атрибуты и герои поэзии Вознесенского. Зачем он это делал, возможно, напоминая кому-то ребенка, играющего в слова, как в игрушки?

Вознесенский понимал: скучно и занудно – не значит профессионально. Будучи профессиональным артистом, ветераном эстрады, он знал, как привлечь к себе внимание, как начать разговор на доступном современнику языке, чтобы потом сказать о главном – о душе.

И тут поэт показывал обывателю его самого, как честное и порою нелицеприятное зеркало.

В нас Рим и Азия смыкаются.
Мы истеричны и странны.
Мы стали экономикадзе
Самоубийственной страны.

Картина не радужная. Такая – какая есть.

Иногда Вознесенский отказывался от жаргонных и бытовых словечек, как бы забывая о том, что нужно обязательно привлечь внимание, и говорил, вспоминая, что "поэт небом аккредитован", как настоящий парнасец, кем, безусловно, являлся. "Хищный глазомер" с годами не давал осечек.

Как палец, парус вылез.
И море – в бигуди.
И чайки смелый вырез
у неба на груди.

Его видеомы были неравнозначны. Спору нет – блистательна давняя работа "Как найти в Москве СКВ?". В слове "Москва" наблюдательный поэт увидел СКВ (свободноконвертируемую валюту), что, конечно, во многом отражает дух нашего коммерциализированного города. А вот работа "ПтиЦарь" явно отдает незамысловатым китчем. На мой субъективный взгляд, над национальной геральдикой проводить творческие эксперименты все-таки ни к чему. Как бы там ни было, видеомы (или визуальная поэзия) Вознесенского, безусловно, оказали влияние на новые поколения визуальщиков, которых становится все больше и больше.

Особый разговор – версификационное мастерство поэта. Его излюбленные приемы – усеченная строчка (в данном случае он наследник по прямой Андрея Белого), стремительная перемена ритма в жестких границах одного стихотворения, его характерный размер – раешный стих, хотя поэт не чурался и более привычных ямба и хорея… Об этом многое написано, остается напомнить: о Вознесенском написано, наверное, не меньше, чем написал он сам. В чем его только не обвиняли! Хулители как бы не замечали, что самые жесткие оценки поэт уже вынес себе сам и до последнего дня продолжал быть предельно самокритичным автором, даже называя себя порою представителем плебса.

С годами поэт не терял прежнего темперамента, но становился печальнее. Он посвятил стихи ушедшим друзьям: памяти Алексея Хвостенко, Юрия Щекочихина, Наташи Головиной, Франсуазы Саган ("Прощай, Сайгачонок").

Одно из характерных произведений последних лет – "Озеро жалости". Это стихотворение – как бы квинтэссенция позднего Вознесенского. Здесь есть все: и непревзойденная наблюдательность ("Сплющен озера лик монголоидный"), и звук, и ритм, и главное – гуманистическая позиция.

На то Вознесенский и поэт, что при всем своем авангардизме (на мой взгляд, условном) он остался художником пушкинской традиции, ни на секунду не забывшим о том, что одно из основных предназначений поэта не только, как он сам пишет, "демонстрация языка", но и – "милость к падшим". Не только любовь к ближнему, но и "любовь к неближнему" – вот основной лейтмотив поэзии Вознесенского. Он верил в будущее страны: "Входят неворующие / Русские новейшие!" – и в нас, современников: "Темнеет. Мы жили убого. / Но пара незначащих фраз, / но белая роза бульдога, / но Бога присутствие в нас"…

3. Евгений Евтушенко: поэзия как светский репортаж


Евгений Евтушенко – один из ярчайших людей современности. В 2010 году от России только он и Белла Ахмадулина были номинированы на Нобелевскую премию в области литературы. Он, действительно, самый известный поэт в мире. Профессиональный артист и чтец-декламатор. Он один из тех литераторов, кто может собрать полные залы.

В чем же секрет успеха этого незаурядного автора, вот уже шесть десятилетий подряд приковывающего к себе внимание многотысячной аудитории?

Рассуждая о поэтике Евтушенко, я полагаю, многие исследователи его творчества подбирают к нему, говоря словами Велимира Хлебникова, неправильный угол зрения. Стихи Евтушенко – это, как правило, зарифмованная журналистика, светская хроника (где зачастую герой он сам), агитка. Чтобы не быть голословным, приведу из книги "Памятники не эмигрируют", М., Эксмо, 2005) несколько примеров того, как Евтушенко пишет светские репортажи

* * *

мне записку прислал Горбачев:
"Ваше завтра – оно послезавтра".

* * *

…великий актер-перевоплощатель Витторио Гасман обомлел, увидев, как русский поэт (Евгений Евтушенко. – Е. С.) его "переигрывает на итальянском языке", читая "Ярмарку в Симбирске".

* * *

А потом я стал читать им по-испански отрывок об Альенде…

Примеров и дальше можно приводить до бесконечности. В процитированных строках все профессионально создано по законам жанра светской хроники, светского репортажа. Упоминаются звезды, они что-то делают… Выпивают, плачут, совершают те или иные поступки… Правда, обычно светские хроникеры пишут про других, но Евтушенко развивает возможности жанра: он вель и сам звезда, так почему бы не рассказать о себе? Тем более что он и других не забывает. Вот как он пишет про других поэтов.

Про Афанасия Фета:

весьма усмешливый помещик по прозвищу "Афан-Афан".

Про Марину Цветаеву:

Любимая дочь на тебя показанья под пытками лепит.

Про Николая Клюева:

С рукою протянутой Клюев хранил на щеках своих вмятых есенинских поцелуев дыхание клевера, мяты.

Про Георгия Иванова:

А вы слыхали, что Одоевцеву он чуть ли фрицам не сдает! Она, как миленькая, доится – ему на водку выдает.

Про Николая Заболоцкого:

Николай Алексеевич Заболоцкий подливал "Телиани" – так нежно ко мне, и вину…

Про Николая Рубцова:

Милый Коля, по прозвищу Шарфик.

Обратите внимание – что интересно автору. Прозвища поэтов, интимные и скандальные подробности их семейной жизни, алкогольные пристрастия и т.д. Это как раз то, чем изобилует светская хроника любых глянцевых журналов. А светскую хронику читают всегда. И Евтушенко четко знает, как привлечь внимание публики. Поэтическое произведение построено по журналистскому принципу. Этот прием, конечно, не нов, однако следует признать: владеет им Евгений Евтушенко профессионально, на уровне современных рыночных отношений, когда очень важно привлечь к себе внимание. Еще поэту удаются сравнения. Вот, скажем, он пишет об общей судьбе с нобелевским лауреатом Иосифом Бродским.

Но, не кусаясь, Евтушенко с Бродским
на книжной полке рядышком стоят.

Да, конечно, рядышком. Кто бы спорил.

В разговоре о Евтушенко интересно следующее. Он – действительно крепкий профессионал, причем в самых разных сферах. Я не знаю более успешного пиармена. Рекламировать страны и общественно-политические формации доверяли не каждому (читай об этом ниже).

При этом Евтушенко, конечно, одарен как поэт. Он написал немало замечательных стихотворений.

Евтушенко – мастер, владеющий версификационной техникой, его ассонансные, паронимические и составные рифмы новы и неожиданны:

буйно к щеке—будущее; целоват—целый сад; о свободе? На!—родина; нал или чек—наволочек; выражал—варежках; прикрас—предаст и т. д.

Другое дело, что, собственно, поэзией Евтушенко занимался и занимается крайне редко. Во главе угла – вечная пропагандистская работа. Удивительно: Евтушенко многими до сих пор воспринимается как пламенный борец за справедливость, человек, не принимавший советскую власть, писавший правозащитные письма. Так ли это на самом деле? И так, и не так. На мой взгляд, Евтушенко всегда был идеологическим работником партии (что, наверное, непредосудительно) и пропагандировал продукт под названием "Коммунизм" (образ Бориса Гройса). Евтушенко многие годы неустанно воспевал и Владимира Ильича Ленина, и советский строй, и ругал загнивающий Запад. Цитаты можно приводить в изобилии.

Вот, например, слова из его предисловия к собственному двухтомнику, вышедшему в 1975 году в издательстве "Художественная литература": "Быть поэтом первой в мире социалистической страны, на собственном историческом опыте проверяющей надежность выстраданных человечеством идеалов, – это налагает особую ответственность… …Таким образом, лучшее в советской литературе приобретает высокое значение нравственного документа, запечатляющего не только внешние, но и внутренние черты становления нового, социалистического общества". Вот стихи из того же двухтомника.

…жлобам и жабам вставим клизму,
плывем назло имперьялизму?!"
И поддержали все: "Плывем!"

* * *

Страшный ветер меня колошматил,
и когда уже не было сил,
то мне чудился председатель,
как он с Лениным говорил.

* * *

Чтобы все и в любви было чисто
(а любви и сама я хочу),
чтоб у нас коммунизм получился
не по шкурникам – по Ильичу.

* * *

Ты молод, я моложе был, пожалуй,
когда я, бредя мировым пожаром,
рубал врагов Коммуны всех мастей.

* * *

И клятвой повтори: "Я большевик!"

* * *

В бой зовет Коммуна!
Станьте из детей
сменой караула
у ленинских дверей!

* * *

В минуты самые страшные
верую, как в искупленье:
все человечество страждущее
объединит Ленин.

Вот стихи из книги "Интимная лирика" (М., "Молодая гвардия", 1973).

Ленин — это мой самый интимный друг.
Я его оскорблять не позволю!
Если мы коммунизм построить хотим,
Трепачи на трибунах не требуются.
Коммунизм для меня — самый высший интим,
а о самом интимном не треплются.

* * *

Любую фальшь твою
сочтут, быть может, фальшью коммунизма.

* * *

и Ленин говорил с броневика
во имя правды самой достоверной!

В многочисленных своих сборниках Евтушенко четко выполнял партийное задание – воспевал все советское и не жалел бранных слов в адрес "проклятых американских капиталистов".

Вот стихотворение про Америку "Свобода убивать" из книги "Интимная лирика".

Цвет статуи Свободы — он все мертвенней,
когда, свободу пулями любя,
сама в себя стреляешь ты, Америка.
Ты можешь так совсем убить себя!

* * *

Когда с ума опасно сходит нация, то от беды ее не исцелит спокойствие, прописанное наскоро.
Ей, может быть, одно поможет — стыд.

А это уже из книги "Утренний народ" (М., "Молодая гвардия", 1978).

и гордость у нас неизбывная есть –
что очередь есть к Мавзолею.

* * *

А, правда, товарищ начальник, в Америке – пиво в железных банках?" –
"Это для тех, у кого есть валюта в банках…"

Все эти верноподданнические слова не вызывают у меня большого раздражения. Пиар он и есть пиар. Сомневаюсь, что поэт не читал о В. И. Ленине В. Солоухина или В. Ерофеева, не имел представления о весьма кровожадных политических взглядах самого Владимира Ильича. Конечно, он знал, что пиво в Америке не только "для тех, у кого есть валюта в банках" – его там продают и за небольшие наличные. Евтушенко, "наступая на горло собственной песне", выполнял идеологический заказ и вел рифмованную пропагандистскую, высоко оплачиваемую работу. Понимаю. Но вот времена изменились. Изменился и наш герой. В книге "Памятники не эмигрируют" (Эксмо, 2005) Евтушенко в идеологическом плане сделал разворот на 180 градусов. "Еще можно услышать голоса о том, что надо восстановить престиж КПСС и ВЛКСМ. Но разве можно оправдать ВЛКСМ, когда "поднявшись в едином порыве", в 1958 году весь комсомольский съезд бурно аплодировал словам своего первого секретаря Семичастного, назвавшего Пастернака "грязной свиньей", которую нужно выбросить из нашей страны, а следующий секретарь Сергей Павлов, потрясая на пленуме ЦК ВЛКСМ газетой Закавказского военного округа, где я, приехавший туда на военные сборы, читал стихи с танка во время маневров нашим солдатам, кричал: "Если наступит опасность для родины, еще неизвестно, в какую сторону повернут наши танки, с которых читал стихи Евтушенко". Надо отдать должное Павлову – незадолго перед своей смертью он у меня попросил за это прощения". Как видим, теперь столпы советской власти – партия и комсомол – оказались плохими. И, в частности, из-за того, что комсомольский секретарь Сергей Павлов кричал на молодого поэта. И потом, между прочим, извинился за это. И за это нельзя оправдать могучую организацию, которая строила великую страну? Да, конечно, теперь идеологические установки другие. Но все-таки: не перебор? И не перебор ли ставить себя в один ряд с подлинным поэтом Борисом Пастернаком? Все-таки классик, опять-таки нобелевский лауреат… А вот уже и про тлетворную заграницу – совсем другие слова. Она теперь представляется Евтушенко не такой ужасной.

Нас выдавили в зарубежье
страх старости среди бомжей,
российской зависти безбрежье…

Значит, все-таки страх… Страх быть бедным, несчастным. И тут уже не до пиара. И не беда, что в Америке, по словам поэта, нация сходит с ума. Или уже не сходит? И пивко подешевело? И плохие строки о зарубежье сочтут фальшью капитализма?

В нас глубоко засел
черного хлеба синдром
Рвались из СССР,
а оказались в нем.

То есть все-таки рвался из СССР. А что ж поэт его тогда воспевал? А то и воспевал, что был заказ. И удивляться здесь нечему. Евтушенко – один из самых значительных пиарщиков от литературы. И это нужно спокойно понять и осознать. И признать, что свою пропагандистскую работу Евтушенко всегда выполняет качественно и, как подлинный пиарщик, беспринципно. Неразумно только считать эти пиаровские сочинения поэзией. Нужно отдать должное Евтушенко: при всех его идеологических метаниях, он всегда с любовью писал о людях. И вот с горьким удивлением читаю стихотворение "Изумрудины" из книги "Памятники не эмигрируют". Теперь Евгений Александ-рович замечает, что – цитирую! – Всюду твари дрожащие.

По-моему, поэт погорячился.

А иногда автор доходит и до совсем сенсационных заявлений.

Автор десятка книжек,
не задираю я нос,
ибо морально ниже,
чем Иисус Христос.

Смотрите-ка, какая новость – Евтушенко морально ниже, чем Иисус Христос. Что ж, будем знать. Вообще, читая эту книгу, удивляешься многим причудам автора, например, странным особенностям его личной жизни. Сначала поэт считал интимным другом Ленина, хотел вступить в близкие отношения с коммунизмом, а потом и вовсе дошел до необычных извращений…

под землей целоваться я буду — хотя бы с землею самой.

Целоваться с землей? Интересно. О таком я раньше не слышал.

А вот еще одно откровение поэта:

Никакой во мне порок
не сказался,
ибо божий ветерок
лба касался.

Это Евтушенко опять-таки о самом себе. То есть констатирует: божий ветерок касался его лба.

Не устает Евгений Александрович и за нравственность бороться. Он пишет: "Когда даже честные девушки одеваются, как путаны, это плохой вкус, который может привести к путанству".

Чур вас, чур, честные девушки. Наденете короткие юбки – можете стать путанами. А уж если, не дай Бог, чулки – так значит, точно побежите на панель. Самое фантастическое заключается в том, что Евтушенко как умный человек дает самому себе предельно точную оценку.

Он пишет о себе:

…политику путал с поэзией. Но вы не подумайте скоропалительно, что был он совсем недоумок в политике, и даже по части поэзии, собственно, …имел кой-какие способности.

Тут все правда. И, конечно, никаким недоумком в политике Евтушенко не является. Он – знаток политики и политик мирового уровня, и способности по части поэзии у него есть. Эти два основных дарования нужно в деятельности Евтушенко разделять. И тогда многое станет понятно. И легче будет поэтические зерна отделить от политических плевел. Евтушенко становится поэтом, когда сбрасывают с себя журналистские и пиаровские вериги, которые надел на себя в ранней молодости, и говорит спокойным, внятным языком. Говорит, как человек, многое переживший и видевший. И главное – не красующийся перед самим собой и другими.

* * *

И все-таки я с тобою,
и все-таки ты со мной,
зажатые шумной толпою,
придавленные тишиной.

И все-таки мы родные,
а это нельзя не сберечь,
и все-таки мы иные,
чем были до наших встреч.

У памяти столько заначек,
что хватит их нам наперед,
и кто-то из нас заплачет,
когда из нас кто-то умрет.

* * *

Все выживаю, выживаю,
а не живу,
и сам себя я выжигаю,
как зной траву.
Что впереди? Лишь бездну вижу.
Она лежит
между двуличным словом – выжить,
и безграничным – жить.

И еще очень удаются Евтушенко самоироничные строки. С ними не поспоришь.

Мы стали не только потребителями плохого вкуса, но и его производителями.

* * *

Дураком не быть вовсю старался – правда, переменный был успех.

Не могу не прокомментировать еще несколько строк Евгения Александровича.

Сейчас в России ситуация кризиса не только самой поэзии, но и отношения к ней.

* * *

А я вот тоскую по площади Маяковского.

Нет в России никакого кризиса поэзии. Наоборот, сейчас расцвет русской поэзии, когда русскому читателю открыты имена Айги и Сосноры, Кедрова и Кацюбы, Парщикова и Бирюкова, Милоравы и Мирзаева, когда печатаются Казанцев и поэт из Воронежской области Куликов-Ярмонов… А вот от рифмованной журналистики стихотворцы, слава Богу, отходят.

Пример Евгения Евтушенко – частный. На этом примере совершенно очевидно, что и в России, и в других странах любят облегченное поэтическое чтиво, эстрадную рифмованную чушь, способную привлечь внимание широкой публики, как любят глянцевые журналы, попсовые песни и т.п. Удивительного в этом нет ничего. И страшного нет ничего. Просьба одна: не называть рифмованную политическую или светскую журналистику (а тем более PR) поэзией. Это разные вещи.