* * *

Вот деревянный город — Замульта.
В нём миллион на милю населенья.
Трёхъярусная свищет высота
щеглом, и шлёт своё благословенье.
Сбегают по тропинке мураши
к реке, а там, за дальним плёсом,
все нормы общежитья хороши,
и радостно живётся даже осам.
Заполнен день рабочей суетой:
кто празднует в икринке новоселье,
кто кровь сдаёт, кто дружит с высотой
под оплеуху майского веселья.
И если скуку заключить в кулак
и утвердить мальчишеское зренье,
увидеть можно, как вползает рак —
варяг воды — в твоё стихотворенье.
А пчёлы? А жуки? А червяки,
читающие корни под ногами?
Метро своё протянут до реки
и дружат по ошибке с рыбаками!
А бабочек мерцающий кристалл
у полдня под отеческой рукою?..
Простите все, кого уже назвал!
Простите, кто ещё не назван мною!
Я местом не ошибся: Замульта.
XX век. Компьютерные игры.
Сигают с придорожного листа
кузнечики — пружинистые иглы.
Огромный город праздником живёт,
имеет парк, бассейн, библиотеку.
И ничего, что в нём который год
15 старых изб для человека.


* * *

Пробуждая спящую Сибирь
по указу ангелов московских,
интернет проводят в монастырь,
расширяют старые парковки.
— Из каких ты, батя, будешь мест?
— Я из Воронцовки.
— Нет, не знаю!
И блестит на крыше новый крест —
со ступенькой лестница резная.
Этим летом в поле колосок
так легко касается иглою
края неба, что стучит висок,
долгий взгляд свиданьем беспокоя.
По утрам в затоне плещет язь
и куница бегает по веткам...
Тихие отцы. Водобоязнь.
И орёл, как долгая пометка.
Этим летом жизни благодать
просто так даётся, без разбора.
Тишина не хочет умирать
даже в карбюраторе мотора.
И встаёт к утру Фаворский свет
на холме, где тетерев токует.
В монастырь проводят интернет —
скорость обещают, и какую!


Лечение гриппа музыкой

Скажу "Непал", ты скажешь "неба пыл",
скажу "диван", ты скажешь "непогода".
Пусть загоню на свете сто кобыл —
узнаю тайну лечащего кода!
Проверочное "фью, какой чеснок!"
приносит "фьючерс" дому в три окошка.
Я рифмовать бы твои мысли мог
простуженными днями понемножку.
А ты печёшь на кухне калачи
и никакой не ведаешь заботы.
"Фьюить, — скажу, — давай, меня лечи!"
"Фьюить, — ответишь ты, — подай мне ноты".
И скрипка, как коричневый баркас,
плывёт по морю музыки весь вечер,
и Моцарт крепко обнимает нас —
блестит его серебряный анфас.
И грипп-архипелаг уже далече!


* * *

Крылатый ангел — с виду стрекоза —
повис над лугом в середине лета,
рисуя бликом и игрою света
на листьях удивлённые глаза.
Прозрачный шорох падает в траву
и скачет, как античная квадрига.
То баловень росы и певчий мига —
кузнечик — ищет новую жену.
Тут все живут, не требуя числа,
как ритмы, уходящие в былое.
И будущее дышит аналоем,
и радость жизни с одного стола.
Вот одуванчик, лета космонавт,
надел свой шлем и смотрит молчаливо
туда, где соловьиные приливы
из звуков создают иной ландшафт.
Миры пересекаются, кружат
в каком-то танце, схожем с новой верой.
Ионы влаги — утра пионеры —
затачивают иглы у ежа.
И если существует правота
у вектора ответного покоя,
она под утро тонкою рукою
по чашечкам цветочным разлита.


* * *

Просом мальчик просыпается,
спрашивает: "Час который?
Догадайся — улыбается, —
не пустые разговоры —
кем я был во сне — водицею?
Серебром? Весенней лужею?
Это снова повторится ли?
Я бескрайней жизни нужен ли?
У лесной опушки вечером
обернусь букашкой маленькой.
Ладно, буду — делать нечего —
Ваней-Ванечкой для маменьки!


Благопожелание поэту

Ты в костюме армейском и с папиросой во рту
мне напомнил сегодня саратовский поезд и Сартра.
Философским штыком невозможно зарезать звезду,
положив на тропинку, ведущую в лучшее завтра.
Ты бурлишь, как вокзал, и скользишь сапогом по стеклу,
забивая пустую бутылку в чужие ворота,
ты мальчишка ещё, и похож на живую юлу,
что у хмеля в руках набирает с утра обороты.
Подкрути, моё время, фитиль у коптящей луны:
ей гореть в керосиновой тьме ещё много столетий!
Сохрани мне его, постового звенящей струны,
что щекою — в салат, а душою — в фельдмаршалы метит.


* * *

Когда тебе Азию нужно,
чтоб душу свою излечить,
садись на скамейку и слушай
себя — путеводную нить!
Европа перину распорет,
лебяжье отпустит перо,
и вот он — простор территорий,
и поезд, и путь, и перрон.
Европа — зелёный огурчик,
но Азия — сплошь желтизна.
Под мышкою ветер могучий
шумит, как степная сосна.
Растирка, растрата, забвенье
всего, что скопил ты в пути,
и только в стихотворенье
песчаная крошка летит!
Вот Азия — в венчике алом,
и волчий оскал ей к лицу,
и всё в ней — большое начало
в утеху большому концу.