1 декабря

Встал во льдах теплоходик. Отныне
Время кончилось. Снег на меже.
В гараже еще пахнет полынью
И одежною пылью уже.

Вмерз листок с объявлением в лужу,
Словно дачник все лето не бил
На участке заросшем баклуши,
По ночам на крыльце не курил.

На "Зилах" не разъехалась словно
По ученьям своим военчасть.
Словно смысла лишенное слово,
Как гудок, продолжает звучать.

Радость астр, трасса глаз — эхо, здравствуй!
Человек по дороге домой
Наполняет дыханьем пространство,
На мгновение ставшее мной.


Учебный фильм

Нет кино, сгорел предохранитель.
Лист в траве размяк и почернел.
Я хочу, чтоб ангел наш хранитель
Вместе нас с тобой запечатлел.

Над закатной корочкой арбуза
Звезды включим, пусть они висят.
Мы устроим вечер тех, кому за
Сорок, ну от силы пятьдесят.

Нам под вальс печалиться не надо,
Парк зарос, и распродали сад.
Мы с тобой в фойе пансионата
Кружимся, как много лет назад.

Долго жить, и долго звездам падать.
Неба край — широкий окоем.
Выцветшая карточка на память,
На которой мы с тобой вдвоем.


Воздаяние

Охра леса, коррозия кустиков,
Монорельса тягучий проезд.
Тишина совершеннее музыки —
Легче облака осенью лес.

Лист березовый, однообразия
Медь разменная, россыпь монет.
Не расплатишься праздностью за зиму,
Если осенью радости нет.

Но сдувается, хлопая парусом,
Крона клена, и тополь устал,
И тогда наслаждается паузой,
Как игрой, Иоганн Себастьян.

С ничего, в стороне от оседлости
Минуэтных прыжков детворы,
Поднимается фуга до голоса,
Хором леса звучит с высоты.


Варфоломеево

Придет собака в сумерках устало,
Вильнет хвостом и поведет домой.
И запылает в ноябре для Савла
Осенний лес осиной и ольхой.

Начнет любой попутчик горько плакать,
Просить взаймы, товар хватать с лотка,
Чтоб пьяница лица грибную мякоть
Разгладил после первого глотка.

А что жалеть, я сам еврей из Польшы,
То слезы лью, то без причины крут.
Дней наших лет на семьдесят, не больше,
И те в болезнях и трудах пройдут,

Чтоб в теплом желтом домике под Тулой
Под праздник кассу снять, закрыть счета.
Чтоб соблюсти простые процедуры —
Заслонка, три поленца и щепа.

Откроешь поддувало, спичкой чиркнешь
И наблюдаешь, у огня присев,
Как иссякает мир с письмом училки
И фотками, где молоды мы все.


Этюд

Для салата овощи, для борщика
Или суповой набор на щи...
Смазанную тень бомбардировщика
Ветер по сугробу протащил.
Собирая сор, следы нечеткие
Птичьих лапок, сам себе не рад,
Бродит по развалинам, отщелкивая
Кадры пленки, молодой Рембрандт.
Фрау из продмага, дед с авоською,
Крошит мягкий грифель карандаш.
Кровообращенье поздней осени,
Роща ссадин, внутренний пейзаж.
Бродит эхо где-то рядом, около,
Вторит хору дальнему Дружок,
Словно салабон в пустое облако
Автоматный разрядил рожок.


Без Линды

Еще собаки нет. И жизнь течет не сладко.
Ни дома, ни семьи, ни дела, ни достатка.
Здоровье если есть — едва наполовину.
Все лето в синяках, зимой всегда ангина.
Небритый деда есть. По кухне баба бродит.
В окошке облака, заросший огородик.
В кармане нож складной и немец из тумана.
Субботы есть, когда нас навещает мама.
Когда грустится ей, ведь на закате лето.
Я прижимаюсь к ней и думаю об этом,
О счастье, что порой дается взрослым людям,
Которое сейчас. Которого не будет.


***

Поэтом позднеримским из Пирей
Воспеты с небывалой силой крылья
Горнистов пионерских лагерей,
Царапины на фирменном виниле.
Ларька в ночи февральской огонек,
Когда уже без суеты шагаешь,
И просит встречный закурить, алле! —
И пачку достаешь, а там одна лишь...
Играет пламя спички задарма.
Луна застыла мутным глазом рыбы.
Обрывки строф, последние слова,
Как выдох дымный, тянутся прерывно...
Сирота

Склонившись над тарелкой макарон,
Завал фасоли ковыряя вилкой,
Он вспоминает морось похорон,
С застольем затянувшимся поминки.

Как долго брел домой по темноте,
Уже один — уставший и промокший.
С замком возился, как старик, кряхтел
И свет никак не мог включить в прихожей.

Нашарив тапки, молча проходил
На кухню, начиная по привычке
Ронять слезу из жалости — один,
Теперь совсем один. Куда же спички

Запропастились... Медленно края
Цветок огня во тьме приподнимает.
Пора подумать — очередь твоя.
Жизнь пронеслась как сон. И время тает

Последнее. Все тоньше с миром связь,
Все искренней твоей молитвы слово.
О, Господи, как быстро пронеслась
И, кажется теперь, так бестолково...

Как бился насмерть в зарослях с репьем,
Как смело пробегал по льдинам тонким,
Застирывал за отчимом белье.
Как мало оказалось в этом толку...

Как смысла много в этой суете...
Теперь во всем и смысл есть, и значенье.
О чем же ты сказать Ему хотел,
За что тогда хотел прощенья?

За то, что раздражался всякий раз,
Когда просила мать: надень галоши!
За то, что приносил рогатку в класс,
Что списывал, срывал урок. За то, что

Жевал снежок в апреле, что болел
Ангиною. Спать не ложился в девять.
Что макарон невкусных не доел,
Ведь некому уже подливу делать.


Связка ключей

Топочный котел гудит едва,
Холодно, как в марте в Евпатории.
На ступеньках лестницы в подвал
Посижу, как ангел "Меланхолии".


Трещины, разводы на стене,
На следы разрухи толку пялиться
Мало. Пустоту найду в себе,
Чтоб любовью от нее избавиться.

Век осилю, проживу опять,
Долгое страданье, дело давнее.
Что мне, остается горевать,
Находить поступкам оправдание.

Нет для оператора важней
Эха шума, что звучит магически. —
Или гул крыльчаток и поршней,
Или счетчик крутит электричество.


На даче

Остаются на листве потеки,
Лучше синьки телик сад синит.
Прячут драгу на реке потемки,
Лес на склоне, трещины земли.
Топчутся подростки, дело к ночи,
Девочки расходятся домой.
Долгий день в сарае заколочен,
Сеном преет, клеверной травой.
Ходит шорох эхом пятикратным,
Мягким повтореньем Ча и Ща.
Как слова хирурга-практиканта
Под надзором старого врача.


Цена

Провода искрятся, вспомнить лень,
Как в грозу перегорают пробки,
Как скребется лапкой жук-олень
О картонку папиной коробки.

Боль внутри и боль одна кругом,
Во врачах и приходящих людях.
Нету сил подумать о другом,
Страха нет — о том, что дальше будет.

Будут парк слепить и известь стен,
После смены медсестра без платья,
Два горшка стерильных цикламен,
Свет на подоконнике в палате.

Иней будет выжигать зрачок,
Грубая майолика мороза,
Дымом кашлять будет дурачок,
Притушив о кафель папиросу.

Будет долго сыпать купорос,
Чтоб хоть раз вернувшийся оттуда
Кто-то вспомнил песню, что под нос
Пел себе во время процедуры

Молодой хирург, посланник гор
Для любого смертника из онко-
Корпуса... Чтоб голос — до сих пор
Так звучал — пронзительно и тонко.


Саша

Зарастают крапивою дачные станции,
Расселяют из ветхих бараков жильцов.
Завершает хирург молодой операцию
И выходит с врачом покурить на крыльцо.

Ночь пропахла столовкой, мочой, формалином и
Дымом жженой опавшей листвы сентября.
Чтобы как-то свой детский восторг сформулировать,
Мы болтаем рассеянно о пустяках.

Надо быть терпеливыми, твердыми, гордыми,
Чтоб спускаться за нежною рифмой с небес,
Чтоб жена обрывала строфу: до чего ты мне
Надоел со своими стихами, А.С.