Не понимаю медленного смысла –
обида больше, чем любовь, когда
проплакался, проснулся, и умылся,
и слушаешь, как наверху вода.

Не надо, не утрачивай мне руки,
не отбирай наутро пистолет,
не стаскивай мне обувь или брюки,
не говори про то, что Бога нет.

Скорость, которая мне не позволит
ни обмануть, ни запомнить тебя.
Ветки, сугробы из снега и соли.
Смотришь в окошко, лицо теребя.

Вдруг обернешься, как будто услышишь,
как открывают подъездную дверь –
вспыхнешь размытым лицом. Тише, тише.
Вот и картинка исчезла теперь.

Не надо больше никаких стихов.
Ты не имеешь никакого права
безбожно и, не понимая слов,
записывать и точку ставить справа.

Я говорю все это не тебе
и не себе, а собственному горю,
своей неполучившейся судьбе.
Вот, собственно, и все. А я не спорю.

Я прожил эту жизнь. Не надо. До свиданья.
Оглядываюсь и – не стыдно, не светло,
дожди и нищета, не грустно, до свиданья,
я не вернусь, ну и – не обернусь назло.

Уйди, какая ты! Я сам же научился
– о, Господи, – терпеть, терпеть, терпеть, терпеть!
Но я и умирать еще не научился.
Но только не теперь. Теперь, теперь, теперь.

Полупрозрачными руками
ты трогаешь мое окно.
Чужая жизнь кивает нами
и через силу, и давно.

Я знаю – вот ты обернешься,
и помолчишь, и замолчишь.
Потом опять окна коснешься.
Потом опять заговоришь.

Подходит поезд грузовой
и говорит с живой.

Она стоит, как на посту,
на том ж/д мосту.

Не говорит и говорит,
что у нее иврит,
что надо, Господи, теперь
(какая рифма – дверь?)

Пожалуйста, не уходи,
пожалуйста, гляди.

Мне одиноко, будто я один.
О, Господи, – с Тобой не одиноко.
О, Господи, Ты тоже там один?
Ну, подожди, пожалуйста, немного.

Пустынные птицы поют в корабле,
а я не могу их найти.
Какие (метро затопило) пути
в подземной и нижней земле!

Какие (Марина!) какие (отстань!)
О, мой деревянный ковчег!
Не пой и не мучай меня, перестань,
забудь обо мне, человек…