Тишина прикасается к окнам,
за кварталом съедает квартал,
пьет с бомжом, а потом с безработным;
с тем не пьет, кто секрет разболтал.

Говорить нам нельзя о прошедшем,
и о будущем тоже — молчок!
Так о чем же все шепчет и шепчет
завертевшейся вьюги волчок? —

о космических далях безлюдных,
где ни глазу, ни уху прильнуть
не дано к одинокому чуду —
чудо есть там, где жив кто-нибудь

бесконечно ничтожный и слабый,
но заметивший свет в полутьме.
Эта вьюга и в бой повела бы,
даже вьюге не сладко в тюрьме, —

только слезы бежать разучились,
и ресницы от счастья дрожать,
а лицо прикипело к личине,
и кулак так покорно разжат.

Вьюгу звезды уже не прельщают.
Все теперь под кристаллами льда —
все отчаянья, и обещанья,
и беда, что уже не беда.

Даже маленькой точке не вспыхнуть
там, где прячется аэропорт, —
Млечный Путь, павший в пропасть так тихо,
что избавил Творца от хлопот…

Все исчезло. Подернулось пеплом
снега? инея? — следствий? причин?
И теперь мы в краю заповедном
с наслажденьем и болью молчим.

Наш разум — враг наш и палач,
мучитель-властелин,
тюрьма, где мысли — прячь — не прячь,
но выход лишь один.

И как завидуешь порой
всем тем, кто слаб умом.
Но все ж иллюзии не строй —
над каждым грянет гром!

И в каждом спрятан царь Давид,
таится черный змей
сомнений, зависти, обид —
и сравнивать не смей!

То дышит океан внутри
оправы костяной;
остановись, вздохни, замри.
Где ты, а где — иной?

За книгой книгу прочитай,
останешься ни с чем;
открой окно, а там — Китай,
всегда то глух, то нем.

Из комнаты не выходи,
ты все равно в сетях —
всегда в пути, всегда один,
и даже смерть — пустяк;

что Гамлет с муками его, —
за каждым тень отца,
и нет друзей, и нет врагов,
лишь мысли без конца.

Отрадно прочитать в трамвае звонком
о том, как грают меж собой грачи
в янтарном августе, тягучем, как продленка,
на пашне озими, где музыка горчит.

Отрадно знать, что есть чужое слово,
но словно бы твое, едва открыв
смиренный томик, спешкой арестован,
поняв, что скоро станция: "Обрыв";

но радоваться встрече со строкою,
осознанною, смелой и скупой.
Трамвай застыл над серою рекою,
а у меня — грачи, лазурь, покой.

А у меня — иные расстоянья
и, может быть, удастся избежать
грядущего восстанья и закланья,
чтоб только смыслы сеять, Слово — жать?

Нагатино мое, не пропасть — пристань…
А в книжной синеве — благая весть! —
так отзовутся вдруг слова-горнисты,
и Страшный Суд отменят в нашу честь.