Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

СЕРГЕЙ ТРАХИМЁНОК


ТРАХИМЁНОК Сергей Александрович. Родился в 1950 году в городе Карасук Новосибирской области. Окончил Свердловский юридический институт. Доктор юридических наук, профессор. Член союзов писателей России и Беларуси.
Признанный мастер остросюжетной прозы. Автор тридцати книг, выходивших в издательствах Минска. Москвы и Санкт-Петербурга. Четырнадцать кино- и видеофильмов сняты по его сценариям.
Обладатель "Золотого купидона" за роман "Синдром выгорания" (Беларусь). Лауреат литературной премии Уральского федерального округа за роман "Чаша Петри, или Русская цивилизация: генезис и проблемы выживания". Дипломант национального кинофестиваля в Бресте (Беларусь-2007) и "Бородинская очень" (Россия-2008), а также фестиваля спортивных фильмов в Липецке.
С 1990 года живет в Минске.


"Нобелиат", или Опасные игры



Роман


Двери камеры захлопнулись за Крамором с каким-то приглушенным лязгом, и он мысленно отметил, что лязг этот похож на звук захлопнувшегося капкана. Однако тут же его испорченный литературным ремеслом ум заметил, что это слишком банальное сравнение и, видимо, многие сидельцы, впервые попав в тюремную камеру, думали так же, а значит, мысли эти не являются оригинальными и не могут использоваться писателем-профессионалом.
Он прошел на середину камеры и огляделся. Интерьер был настолько аскетичен, что для его описания хватило бы десятка названий. Справа и слева от Крамора были двухъярусные нары, сваренные из металлических уголков, в пространство между ними были вставлены деревянные некрашеные доски. Слева от входа был примитивный унитаз, что-то вроде углубления в цементном полу со старым чугунным сливным бачком, а справа — раковина с краником на полудюймовой водопроводной трубе.
Достопримечательностью камеры было окно, рама которого была спрятана за решеткой. Но не это было необычным. Мало ли зарешеченных окон в городе. Окно почти полностью было закрыто железным коробом.
Крамор не в лесу рос и понимал назначения такого короба: детство его прошло в небольшом городке на тридцать тысяч жителей, где сидел каждый четвертый мужчина, а каждый третий малолетка стремился попасть в тюрьму как можно раньше. Потому что только она могла дать путевку в тот криминальный слой общества, значившийся как уголовные авторитеты, ибо в никакой другой слой эти мальчишки пройти не могли — в силу своего воспитания, во-первых, и незнания ничего о других социальных слоях, во-вторых.
Короб не позволял задержанным переговариваться друг с другом, а главное, перебрасывать или передавать через окна записки, а также предметы, запрещенные в тюрьме.
Крамор сел на нижние нары и еще раз огляделся. Однако новый ракурс не прибавил ничего нового в камере. Между тем шок от случившегося понемногу проходил, и ему в голову пришла оригинальная, как он полагал, мысль. Крамор поднялся с нар, подошел к дверям и постучал.
Почти сразу он услышал шаги, кто-то остановился за дверью, открылась кормушка, и ленивый голос контролера произнес.
— Чё надо?
— А постельные принадлежности?
— Суточным не положено.
— А я суточный?
— Будешь им, — был ответ, и кормушка захлопнулась.
— А можно на "вы"? — спросил Крамор.
— Можно, — ответил голос, приглушенный толстой дверью, — но не нужно.
— Логично, — произнес вслух Крамор, походил какое-то время по камере и вновь уселся на нары. — Да, твою мать, — произнес он вслух через какое-то время, — сходил за пивом...
Впрочем, за пивом он, как герой известного анекдота, не ходил, а вышел прогуляться по городу без всякой цели. Так поступал он много раз в своей жизни в надежде встретить что-нибудь заранее не запланированное, а потому оригинальное, то, что может пригодиться ему при написании очередного опуса.
И вот сегодня сие свершилось, но ничуть его не порадовало. На площади Якуба Коласа возле памятника классику белорусской литературы стояла небольшая группа людей и слушала разглагольствования оратора, которые сводились в основном к некоему обещанию расправиться от Белостока до Смоленска с некими холуями.
Чуть поодаль от этой группы стояла другая толпа побольше, как догадался Крамор, это были любопытствующие.
И чего было ему не остаться среди последних? Нет, он преодолел пространство, отделяющее зевак от участников, остановился рядом с парнем в желтой куртке и стал слушать оратора. Ему было интересно, кто же входит в состав так называемых холуев и как с ними будут расправляться те, кто к этому призывал.
Автобус с ОМОНом подошел бесшумно, и, так как Крамор оказался крайним, причем в прямом и переносном смысле этого слова, в салоне он оказался первым, несмотря на попытки объяснить ребятам в черных шерстяных масках, что он всего лишь любопытствующий.
Парень в желтой куртке попал на сиденье рядом, и это было хорошо, поскольку сидячие места быстро кончились и всех, кому они не достались, омоновцы довольно жестко усаживали на пол.
— Что произошло? — спросил Крамор парня в желтой куртке.
Но парень приложил палец к губам и кивнул в сторону милиционера. Тот возвышался в проходе салона над сидящими на полу задержанными, как великан возвышается над карликами. Но мало этого, он грозил Крамору дубинкой.
— Они не любят, когда кто-то переговаривается, — шепотом произнес парень, когда омоновец отвернулся.
Из этого Крамор понял, что парень в такой ситуации не первый раз.
Потом была поездка по городу, унизительная процедура досмотра и установления личности и, наконец, камера.
Посидев немного, Крамор улегся на нары, подложив руки под голову.
Как это могло случиться, почему он, никогда не проявляющий интереса ко всем этим политическим митингам, шествиям, пикетам, вдруг оказался в центре одного из них и, мало того, был задержан как активный участник оного, о чем ему заявил сотрудник милиции, оформлявший его задержание.
Впрочем, была надежда что кто-то другой, более компетентный, разберётся со всем этим или, того лучше, его повезут на суд и там, конечно, поймут, что он не участник некой акции, а просто зевака, проходивший мимо и задержавшийся у митингующих чуть дольше обычного.
Далее он попытался представить себя в некоем собрании, где в центре за столом сидит председательствующий и ведет процесс.
Но он никогда не был на реальных судебных заседаниях и у него это не получилось.
Зато в его воображении мгновенно возникла картинка, где действительно был председательский стол, за которым сидел старый судья, одетый в старинный цивильный костюм, а на руках его были белые перчатки с длинными раструбами.
"А давайте выслушаем обвиняемого, — сказал судья, — и только потом повесим, ибо если мы его повесим сразу, то не сможем выслушать".
Взрыв угодливого хохота последовал за столь пошлой шуткой. Судья удовлетворенно хмыкнул.
"Итак, — произнес он, — как вы оказались в месте проведения несанкционированного митинга?"
"Господин судья...", — сказал Крамор.
"Зовите меня Ваша честь".
"Ваша честь, я оказался там совершенно случайно, проходил мимо и заинтересовался тем, что там происходило".
"И что же, по вашему мнению, там происходило?"
"Ваша честь, я так и не понял..."
"Все ясно, — произнес судья, — обвиняемый не желает признавать очевидный факт и пытается ввести суд в заблуждение... Шанс, который был ему предоставлен, он не использовал..."
Раздался звук открывающейся кормушки, и голос контролера произнес:
— Днем лежать на нарах запрещено. На первый раз... прощаю.
Крамор понял, чего от него хотят, сел на нары, и кормушка тотчас захлопнулась.
Возвращаться к проигрыванию ситуации в суде уже не хотелось, тем более, это был не современный суд, а суд восемнадцатого века, который воспроизводился на основе знаний Крамора о ситуации, су ществовавшей тогда в будущих Соединенных Штатах Америки
Знания европейцев о том периоде колонизации сводятся в основном к тому, что в Америку в большом количестве свозили рабов из Африки. Но рабы нуждались в управлении, а белое население Европы не торопилось ехать за океан в необжитые земли, вдобавок населенные воинственными индейцами. И тогда во многих портах Англии, раз в две недели, трюмы кораблей принимали тех, кто отбывал срок в тюрьмах за совершение преступлений. По прибытии в Америку каторжанам уменьшали сроки, а освободившимся давали участок земли и рабов. Так своеобразно формировалась судебная система Штатов. Кто мог осуществлять правосудие среди бывших преступников? Только тот, кто пользовался авторитетом среди себе подобных. Итак, если уж правосудие вершили бывшие уголовные авторитеты, то что говорить о тех, кто занимался розыском. Это были отъявленные головорезы, правда, находящиеся на стороне формирующегося государства.
Но все же первые уже тогда отличались от последних неким лоском, соблюдением процедуры рассмотрения дел, а также пресловутыми белыми перчатками с большими раструбами. Эти перчатки помогали скрывать каторжные клейма, которые оставались у них на всю жизнь.
Размышления Крамора прервал звук проворачиваемого в скважине ключа.
Двери открылись, и контролер, стоящий в проеме, произнес:
— К вам посетитель...

ТРОГЛЫ

В огромной пещере, посередине которой горел костер, сидел старик по имени Торо. Он смотрел на огонь, время от времени брал палку из огромной кучи наломанного хвороста и бросал в костер. Приятное тепло распространялось вокруг костра и отчасти доходило во все закоулки пещеры, женский и детский закуток, место, где спали подростки рода, которых уже отлучили от мамок, но не произвели в мужчины. И мужская часть, где на самом высоком сухом месте спал вождь, а рядом с ним одна из его жен.
Пещера принадлежала первому роду племени троглов, его вождем и одновременно вождем всего племени был огромный и сильный самец по имени Барх.
Мимо Торо к выходу из пещеры прошли четверо воинов, это была смена тем, кто охранял вход в пещеру снаружи. Спустя какое-то время к своим лежкам прошли четверо мужчин, которых сменили у входа в пещеру.
Торо подбросил в огонь еще несколько веток.
Острой потребности, как было раньше, в слежении за огнем не было, и этим занимались по очереди
подростки, потому что племя, в котором жил Торо, давно научилось добывать огонь самостоятельно, в случае если поддерживающий пламя вдруг проморгал и огонь погас. Многие умелые охотники племени имели острую деревянную палочку и кусок дерева, в котором жуки проели отверстие. Его набивали сухим мхом и энергично вращали палочку между ладоней. Это был ритуал, за которым смотрели все подростки, которым в ближайшее время нужно было пройти обряд инициации. Мох начинал дымиться, а потом из отверстия показывался маленький язычок пламени. Он приводил в восторг подростков, и в момент появления язычка они поднимали дикий вой. Вой радости, ведь с огнем была связана их жизнь. На нем готовили пищу, им отпугивали диких зверей, им сжигали жилища племени нанду, когда те переносили свои шалаши с деревьев в горах на равнину, которая ранее была завоевана племенем троглов.
То, что делал Торо, было, скорее всего, почетной обязанностью, связанной с некой провинностью, не столь большой, чтобы изгнать его из племени, но и не столь малой, чтобы оставить её безнаказанной.
Так решил вождь, а его решение — закон.
Никто не может осуждать его, потому что троглы — это не нанду, которые внутри родов устраивают постоянные потасовки, определяя, кто будет первый в их иерархии.
Троглы свысока смотрели на нанду. Те хранили свой огонь как зеницу ока. Они считали огонь подарком тех, кто не имел имени и с небес зажигали его в лесу, а потому давали нанду знать о том ужасным ударом в небесный бубен, от которого земля подпрыгивала и даже самые сильные нанду не могли устоять на ногах.
После первых сожжений шалашей нанду признали силу племени троглов, и их посланники время от времени приходили с подарками покорности, принося троглам сушеные ягоды и фрукты высокогорья. А однажды они принесли голову хранителя огня. Он дал огню угаснуть, и тогда вождь племени троглов Барх обменял огонь на двух женщин племени нанду. Он поступил правильно, не сделай он этого, нанду в отчаянии могли бы отважиться взять огонь силой или хитростью и в племени могли быть жертвы.
Но сделка с нанду не принесла блага племени троглов. В первую ночь старшая жена Барха Зо устроила драку с одной из купленных Бархом женщин. Однако та оказалась не промах и под шкурой пронесла в пещеру заточенный с двух сторон камень. Мощный удар в висок оборвал жизнь Зо.
На следующий день Барх устроил суд над виновницей. Он приговорил ее к смерти. Но не за то, что она убила Зо, а за то, что в драке использовала оружие, что было прерогативой мужчин.
Торо было сорок зим, и он был самым старым мужчиной племени. У троглов мужчины вообще редко доживали до сорока.
Раньше Барх частенько обращался к нему за советом, но в последнее время Барх все чаще советовался с Горо. А Горо умел уходить на небеса и там спрашивать совета у тех, кто не имел имени. Ибо имя может иметь только тот, кто рожден от женщины, да и то, если он заслужил его своими делами. Те же, кто знает все и может все, не имеют имени.
Так говорил Горо, время от времени спрашивая у них совета.
Раньше он делал это, уходя далеко от пещеры. Но в последнее время он ел грибы, которые не могли есть смертные, и впадал в состояние, похожее на смерть. Но если те, кто умер, никогда не оживали, Горо мог это делать. И племя стало бояться Горо больше, чем Барха. Ведь власть Барха касалась только племени троглов, а власть тех, у кого просил совета Горо, — всего, что было на земле, потому что земными делами управляют те, кто живет на небесах и не имеет имени.
И на этот раз Горо отправился за советом тех, кто не имеет имени. И они сказали ему, что женщину, убившую Зо, следует отправить обратно нанду и взять с них дань сушеными ягодами. А вторую женщину отдать ему, Горо.
Но Барх не согласился.
Он произнес что-то вроде: те, кто не имеет имени, далеко, и им не все видно на земле, и ему, Барху, лучше знать, как поступить.
И тогда Горо сказал, что в соответствии с обычаями троглов женщина-убийца должна быть умерщвлена позорящим ее способом.
Барх долго смотрел на Горо, а потом согласился.
И поскольку Зо была беременна, то женщина нанду должна была умереть дважды, чтобы другим было неповадно совершить то, что сделала она. Так сказал Барх.
Весь род вышел из пещеры на поляну, что была перед входом, и два молодых трогла вывели убийцу Зо в середину круга.
Барх лично затянул лыко на шее убийцы.
Молодые троглы потянули концы лыка в разные стороны и через какое-то время отпустили. Убийца упала на землю. Одна из старух плеснула ей в лицо воды из бурдюка. Женщина пришла в себя и закашлялась.
Барх снова дал команду, и молодые троглы снова затянули лыковую петлю и, подержав какое-то время, отпустили. Женщина опять упала на землю, и опять старуха плеснула ей в лицо воды из бурдюка. И снова женщина пришла в себя и зашлась в кашле.
Барх поднял руку вверх и сказал что-то вроде: мы умерщвляли ее дважды, но те, которые не имеют имени, не приняли ее. И я снова беру ее в качестве жены. И вместе с ней принимаю в жены и вторую женщину.
Решение вождя не вызвало ни удивления, ни протеста. Никто не был против, кроме одного трогла. И этим троглом был Горо. Старик заметил это, хотя тот был почти непроницаем.
А заметил это старик потому, что не был троглом.
А еще он знал то, чего не знали троглы. Те, кто живет на небесах и не имеет имени, иногда спускаются на землю и зовут их богами.

НОБЕЛИАТ

То, что контролер сказал: "К вам...", многого стоило.
"Как быстро проходит обучение в тюрьме", — подумал Крамор и поднялся с нар...
Контролер отошел в сторону, и в камеру вошел мужчина лет тридцати с хвостиком.
— Добрый день, Виталий Сергеевич, — сказал вошедший.
— Добрый, — ответил Крамор, — мы с вами знакомы?
— Разумеется, нет. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, в этом заведении не принято говорить: садитесь.
Крамор сел на нары, вошедший устроился напротив.
— Вы сотрудник этого заведения?
— Нет, но я довольно хорошо знаю здешние порядки.
— А... так вы следователь или, как там у вас говорят, дознаватель?
— Ну что вы, хотя в прошлом я действительно был следователем, но в настоящее время я издатель.
— Вот как? — удивился Крамор.
— Мне понятно ваше удивление, — сказал вошедший, — но обо всём по порядку. Давайте знакомиться: меня зовут так же, как и вас, правда, фамилия у меня другая.
— Вы ее назовете?
— Да, разумеется, но в том случае, если вы захотите продолжить наше общение...
— А если нет?
— Ну, тогда зачем вам моя фамилия. Правильно?
— Логично. Итак, зачем я вам?
— Ну, чтобы этот вопрос не тяготил вас, договоримся сразу, я хочу у вас проконсультироваться...
— И для этого вы засунули меня в эту камеру?
— Да полноте, Виталий Сергеевич, я не Господь Бог, чтобы засунуть вас сюда, вы сами себя сюда засунули...
— Ладно, пусть будет так. С чего мы начнем нашу консультацию?
— С того, что для вас более актуально.
— Значит, с того, что я оказался здесь по ошибке, — сказал Крамор.
— Полностью с вами согласен. Но не это будет предметом нашего разговора.
— Однако же для меня первое является наиболее актуальным.
— Ну, это на сегодняшний день, а завтра вы об этом забудете и не вспомните, как не вспоминают лечний снег*.
— О, да вы знаете, что такое лечний снег?
— Знаю.
— И все же я хотел, прежде чем мы будем говорить о том, что интересует вас, поговорить о том, что интересует меня.
— Хорошо, если вам так хочется. Завтра вас повезут в суд и там вынесут решение. Оно будет не жестким. Потому что вы впервые участвовали в таком мероприятии.
— Я не участвовал в нем, я подошел полюбопытствовать.
— Полностью с вами согласен. Но решение будет принимать судья на основе собранных доказательств вашего участия в несанкционированном митинге.
— Таких доказательств не может быть.
— Знаете, а точнее, вы как писатель представьте себя на месте судьи. Все, кого сюда привезли, ему говорят то же самое. И что ему остается делать?
— Искать доказательства.
— Доказательства вашей причастности уже есть, иначе вы бы не оказались здесь. Судья прочитает протокол и выяснит, что вы, имярек, вместе с другими участниками несанкционированного мероприятия находились на площади.
— Но это не...
— Стоит ли нам толочь воду в ступе... Завтра скажете все это судье и выйдете на свободу... Я же о другом...
— О чем же, любопытно? — спросил Крамор.
— Это хорошо, что любопытно, хотя сегодня ваше любопытство привело вас в камеру... О чем может говорить с писателем издатель?
— Да, о чем?
— Конечно, об издании книг.
— А нельзя ли поговорить об этом, например, завтра, когда меня освободят, признав ошибку...
— Можно, — сказал издатель почти с теми же интонациями, что и контролер, — но не нужно. Просто завтра или послезавтра вы не сможете прочувствовать глубину того предложения, которое я сделаю вам сегодня.
— Вот как?
— Вот так.
— Хорошо, и с чего мы начнем?
— Мы начнем с некоего анализа предшествующих событий, — произнес издатель.
— Это зачем?
— Потом вы поймете зачем. Итак, не было ли сегодня с вами чего-либо необычного?
— Конечно, я оказался в тюрьме, впервые в жизни.
— Ну, во-первых, я имел в виду необычности до митинга. А во-вторых, не пытайтесь ввести меня в заблуждение, вы уже были, как говорится, в тюрьме. И было это, не помню, в каком году, но вам тогда было семнадцать, и это отчасти спасло вас от более длительного там пребывания, — сказал издатель.
— Вы знаете такие факты?
— Да.
— Тогда я отказываюсь с вами говорить.
— Позвольте полюбопытствовать, почему?
— Вы готовились к этой встрече, собирали обо мне материалы, — сказал Крамор.
— Да, я всегда так делаю перед беседой со своими авторами. Что тут странного... Или вам есть что скрывать?
— Нет, мне нечего скрывать...
— Ну, это тоже не соответствует действительности, но продолжим. Итак, что было необычного с вами накануне задержания?
— Да не было ничего, во всяком случае в так называемой материальной реальности... — произнес Крамор.
— А в виртуальной?
— В виртуальной мне приснился странный сон...
— Его содержание?
— Я не могу вспомнить его содержание, но вот конец помню совершенно ясно... Я стоял возле какого-то стола, и некто...
— Похожий на судью? — уточнил издатель.
— Возможно, — ответил Крамор, — произнес фразу, смысл которой я не понял, но запомнил ее полностью.
— И как она звучала? — спросил издатель.
— Сарра готова изменить...
— У вас есть знакомые по имени Сарра? — спросил издатель.
— Конечно нет. Именно потому, что фраза не имела ко мне никакого отношения, я ее и запомнил. У меня сложилось ощущение, что эта фраза была из чужого сна...
— Это верное ощущение, такое бывает, когда некая нематериальная субстанция, окружающая нас, меняется.
— Это...
— Это предвестник того, что вскоре изменится и реальность, то есть мы сможем увидеть, услышать, пощупать... — сказал издатель.
— Вы полагаете?
— Да, иначе я бы сюда не пришел.
— Ну, хорошо, хватит ходить вокруг да около. Вы хотите меня издавать?
— Да, если вы примете мое предложение.
— И что бы вы хотели издать из моих опусов?
— Еще раз повторяю: если вы дадите положительный ответ.
— И все же из того, что есть.
— Из того, что есть... ничего, — произнес издатель.
— Значит, вы готовы сделать заказ?
— И здесь вы не угадали.
— Ну, тогда...
— Я буду печатать вас массовыми тиражами и с хорошим гонораром.
— Сие в настоящее время невозможно. До свидания.
— Ну что ж, до свидания так до свидания, — произнес издатель, поднялся, подошел к дверям и постучал в них ногой. Дверь тотчас открылась, как будто охранник ждал этого.
— Я буду печатать вас массовыми тиражами, но через несколько лет, когда вы станете нобелевским лауреатом, — сказал издатель, и дверь за ним захлопнулась.

ТРОГЛЫ

Торо родился в одном из родов племени хашей. Это было сорок зим назад. Хаши, как и троглы, считали годы не летами, а зимами. Именно зима, самое тяжелое время для хашей и троглов, хотя они по-разному переживали ее. Троглы предпочитали зимовать в пещерах, а хаши в хижинах из хвороста, утепленных соломой.
У Торо было обычное для мальчиков племени детство. Он вместе с другими собирал ягоды и коренья, приглядывался к жизни взрослых охотников и рыбаков. Слушал рассказы стариков о том, как они много раз сражались с враждебными племенами, которые пытались вытеснить их с охотничьих угодий.
Но однажды произошло событие, которое перевернуло все в жизни не только Торо, но и всего племени.
Перевернуло настолько, что племя начало счет времени с этого события
А было так. Рядом со стойбищем рода хашей вдруг приземлилась железная птица.
Все хаши упали ниц и не смели поднять головы. А когда подняли, то увидели, что железная птица улетела, а в стойбище недоставало десятка мальчиков, которым от рождения было по семь зим.
Торо помнит, как его, и его друга Топо, и еще нескольких мальчиков поместили в хижину, стены которой были тверды, как скала, и холодны, как лед. Они догадались, что находятся в чреве той страшной железной птицы. Потом чрево открылось, и высокие люди в черном одеянии, совсем не похожем на шкуры животных, стали выбрасывать их из чрева птицы, потому что сами они оцепенели от страха и не могли идти.
Всех их поместили в большую клетку, где было много таких же мальчишек из разных племен.
Один из людей в черном одеянии произнес на разных наречиях, что завтра их будут кормить, а кто будет несдержан и попытается убежать, будет отдан на съедение ему. И он показал рукой наверх, и мальчики заверещали от ужаса. Над клеткой возвышалось чудище, размерами во много раз превосходящее взрослого человека племени хашей, но с одним глазом.
Это существо свирепо смотрело на мальчиков в клетке, и все пленники без слов поняли, чего хочет это чудовище.
Уже потом Торо узнал, что эти существа были созданы теми, кто их украл у родителей, для охраны своих домов и храмов. Кормились они животными с
маленькой головой и густой шерстью, но лакомством их была человечина.
Наступила ночь, но мало кто спал в той огромной клетке.
Утром снова прилетела железная птица. Из нее вышли люди в черном, и самый крупный из них, наверное, вождь, что-то произнес. Тут же двое других открыли двери клетки, вытащили одного из пленников и поставили его перед ним.
Вождь указал пальцем на себя и произнес: Бог.
Однако на мальчика это не произвело никакого эффекта. Тогда вождь кивнул тем, кто держал мальчика. В руках одного из них появился предмет, похожий на полную луну, в которой было углубление и находилось что-то вкусно пахнувшее. Мальчика опустили на колени перед этим предметом, и он стал жадно, рискуя подавиться, есть то, что находилось в углублении маленькой луны.
Вождь кивнул головой, и тут один из его помощников отшвырнул мальчика от луны, а откуда-то сверху возникла огромная лапа одноглазого чудовища. Лапа схватила мальчика и унесла куда-то наверх.
Вождь снова кивнул головой своим помощникам, и они вытащили из клетки очередную жертву.
Семь мальчиков взлетели вверх, оказавшись в лапах чудовища, когда очередь дошла до Торо. Оцепенев от ужаса, он стоял перед вождем, и вдруг что-то словно открылось перед ним, и он понял, что нужно сделать, чтобы не попасть в лапы чудовища с одним глазом. И когда вождь стукнул себя по груди и произнес: Бог. Торо повторил это слово.
Вождь долго смотрел на него, словно оценивал, и не стал предлагать еду в маленькой луне, а сразу кивнул своим помощникам. Те увели мальчика в чрево железной птицы. У чрева была открыта дверь, и Торо мог видеть, что происходит дальше.
Следующий мальчик не обладал сообразительностью Торо, и его съело чудовище.
Настала очередь Топо. Он стоял перед вождем. А Торо повторял шепотом: делай как я, делай как я.
Топо, словно услышав его, произнес: Бог. И оказался в чреве железной птицы, вместе с теми, кто прошел этот странный тест на выживание.
Когда помощники в черном вели мальчиков к птице, они видели, что одноглазых чудовищ несколько. Чудовища стояли сзади клетки, там, где была глухая стена, и по очереди хватали выбракованных черными людьми жертв.На их мордах не было никаких эмоций, но Торо почему-то подумал, что они испытывают дикое удовольствие не столько от поедания человечины, сколько от самой процедуры.
Потом был новый полет в чреве железной птицы. Он длился долго. Всех, кто прошел отбор, высадили вечером в огромном стойбище, где было множество других клеток, в которых находились мальчики возраста Торо и Топо и старше.
Вновь прибывших поместили в одной из клеток и не заперли, так как в клетках не было дверей. Нахо дящийся в клетке подросток, гораздо старше вновь прибывших, сказал на нескольких наречиях фразу, из которой стало ясно, что из клеток без команды выходить не следует.
В руках у него была палка. При помощи ее он построил вновь прибывших перед собой, подошел к первому и, указав палкой на стоявшую в отдалении железную птицу, произнес: Бог.
Мальчишка замешкался и получил удар палкой. Но тут же нашелся и закричал: Бог, Бог...
Подросток подошел к следующему, и тот, уже без запинки, произнес то, что от него требовали.
Но подросток с палкой не удовлетворился этим, а еще раз повторил всю процедуру со всеми вновь прибывшими. Удовлетворенный, он показал палкой на дверь и заорал: циклоп.
Мальчики упали на пол от страха, потому что перед дверьми клетки показались ноги одноглазого чудовища.
Подросток с палкой ухмыльнулся и жестом показал: нужно лечь на пол и закрыть глаза.

НОБЕЛИАТ

Последняя фраза издателя потрясла Крамора не меньше, чем его задержание на митинге. Он впал в ступор и какое-то время не мог пошевелиться. Затем он стал медленно отходить от очередного за день шока.
Окончательно он пришел в себя, когда открылась кормушка и ему подали чашку каши, кусок хлеба и чай в помятой алюминиевой кружке.
— Помоешь всё и вернешь посуду, — сказал охранник.
Крамор выпил чай, съел хлеб, а кашу выбросил в унитаз, потом помыл под краником посуду, вытер руки носовым платком и сел на нары, обдумывая не столько предложение издателя, сколько финал их разговора.
Так он думал до того момента, пока снова не открылась кормушка и охранник не произнес тривиальное:
— Отбой, — а потом пояснил: — можно лечь...
Утро следующего дня началось с того, что его вывели сначала на прогулку, а потом поместили в бокс, где невозможно было сесть и приходилось только стоять. Правда, там он пробыл недолго, минут через пятнадцать его посадили в автозак, где находилось пять вчерашних задержанных. Среди них был и парень в желтой куртке, с которым он сидел рядом в омоновском автобусе.
Парень сразу же протянул ему руку и представился:
— Алесь.
— Крамор, — ответил он.
— Тот самый? — удивился парень.
— Что значит — тот самый?
— Значит, что тот самый Крамор с нами.
— С кем это с вами?
— С правильными пацанами, — не то в шутку, не то всерьез вставил свои пять копеек в разговор мужик, сидевший на лавочке рядом с Крамором.
Автобус тронулся, и все в салоне покачнулись.
— Куда нас? — спросил Крамор.
— В суд, — на правах старожила ответил парень.
— А я вот расскажу некую быль, — сказал еще один задержанный, — она порождена выражением "тот самый".
Это был пожилой мужчина с академической бородкой. Правда, за минувшие сутки он зарос щетиной и не выглядел академиком, который следит за своим внешним видом.
— Он историк, — пояснил Крамору Алесь, — и набит фактами...
— Так вот, — продолжил историк, — в советские времена главный редактор "Известий" работал над какой-то статьей. Было далеко за полночь, он так увлекся, что весьма раздраженно отреагировал на телефонный звонок, раздавшийся посередине ночи.
Весь в негодовании, он не просто снял, сорвал трубку и только было открыл рот, чтобы отбрить наглеца, посмевшего его побеспокоить ночью, как из трубки раздался тихий голос:
— Это Сталин говорит...
Еще не вполне осмыслив сказанное, наш редактор как спущенный курок уже не мог остановиться.
— Какой такой Сталин? — заорал он.
— Тот самый, тот самый, — тихо ответил голос, и в трубке послышались частые гудки.
— И что было потом? — спросил его сосед.
— После этого он много дней ждал продолжения разговора, но не дождался.
— Поседел, наверное, за это время? — заметил сосед.
— Он поседел в ту же ночь, — утвердительно заявил историк.
— А давайте предположим, о чем думал этот главный редактор, после того как вождь не стал с ним разговаривать? — заметил сосед.
— Наверное, он подумал, что надо как-то разъяснить ситуацию... — произнес Алесь
— Вы плохо знаете историю, — сказал историк, — вы не ощущаете накала страстей того времени. Чтобы все это понять, я расскажу вам случай. Он произошел с одним известным белорусским писателем, который после войны учился в Литинституте. Правда, в Литинститут он был принят как бывший партизан условно...
— То есть кандидатом? — спросил Алесь
— Нет, что вы, его приняли именно условно, потому что он не имел среднего образования и параллельно учился в одной из вечерних школ Москвы. А руководителем семинара у него был литературный критик и специалист по творчеству Гоголя. И вот однажды ИМЛИ** выпустил книгу к юбилею Гоголя.
Мастер ознакомился с ней, увидел в ней множество ляпсусов, главным из которых был тот, что Гоголь почти пролетарский писатель. Пройдя с карандашом по книге, мастер написал письмо в отдел агитации и пропаганды ЦК ВКП (б) и отослал туда и книгу и письмо. И вдруг к нему приезжает глава советских писателей Александр Фадеев.
— Ты что там написал? — спросил он у мастера.
Тот начал было объяснять, но Фадеев его прервал:
— Нас с тобой к Хозяину вызывают....
— А что я там должен говорить? — спросил мастер.
Фадеев на него посмотрел и сказал медленно с
каким-то тайным смыслом:
— Говорить будешь, когда я скажу...
Автобус качнуло еще раз, и он остановился. Все мгновенно перестали слушать историка и стали подниматься со своих мест.
— Это надолго? — спросил Крамор Алеся.
— По-разному, — ответил тот.
Всех пассажиров автобуса провели и разместили в помещении, больше похожем на камеру.
— И что было потом? — спросил Крамор историка.
— Погоди, — ответил тот жестко, — я на процесс настроиться должен, да и ты, то есть вы, должны сделать то же самое.
— Так я оказался там случайно.
— Я тоже... — сказал историк и понимающе подмигнул Крамору.
— Всё понял, — ответил Крамор.
Хотя, честно говоря, не понял он ничего.
Дверь комнаты открылась, и омоновец произнес:
— Буцкий.
Парень в желтой куртке поднялся и пошел к выходу.
Пробыл он вне комнаты минут тридцать... Когда вернулся, то молча показал присутствующим десять растопыренных пальцев. Затем настала очередь историка, а потом вызвали Крамора.

ТРОГЛЫ

Следующий день начался с того, что подросток с палкой разбудил всех, построил и повторил обучение. Он показывал палкой на железную птицу, и все как один правильно ответили на вопрос. А вот с одноглазым чудовищем получилось не у всех, и каждый из тех, кто ошибся, получил удар палкой.
После этого подросток показал пальцем на свою грудь и произнес: Хло.
И каждый в клетке повторил его имя.
А потом Хло поступил еще проще. Он подходил к стоящему перед ним мальчику, показывал пальцем на себя. Мальчик говорил: Хло. После этого Хло показывал пальцем на грудь мальчика, и тот произносил свое имя.
Так продолжалось долго, и мальчики стали ошибаться. За каждую ошибку Хло бил их палкой один раз, если мальчик ошибался дважды, то и удар палкой был двойным. К концу этого обучения мальчики могли понять, что количество ошибок равно количеству ударов палкой.
Уже позже Торо сообразил, что так Хло готовил их по указанию Богов к восприятию счета.
Когда солнце поднялось высоко, Хло отвел всех обучающихся в угол клетки, где была тень, и стал обучать сидеть в позе, которую потомки будут называть позой лотоса. Затем к клетке принесли какой-то бурдюк и желтые луны. Хло налил из бурдюка в каждую луну какую-то жидкость, сел на корточки и поставил свою луну между бедрами. Посидев немного, он поднял луну двумя ладонями ко рту, отхлебнул немного, а потом снова поставил ее на прежнее место. Так он проделал несколько раз, а потом протянул одну из лун Топо.
Топо попытался повторить все то, что делал Хло, но руки не слушались, и он расплескал жидкость, за что получил удар палкой. Никто из прибывших не выполнил задания с первого раза, кроме Торо. Тогда Хло посадил его возле себя, и Торо стал выступать толмачем и помощником для Хло в последующем обучении вновь прибывших.
Несколько раз в день Хло водил своих подопечных на оправку к большой яме с отвратительным запахом. Те, кто пытался делать это неорганизованно, были им нещадно биты.
Сколько продолжалось обучение, Торо не запомнил. Но однажды появились двое помощников Бога. Хло представил им свою группу, и те экзаменовали каждого. После экзамена они дали команду Хло построить группу по успешности обучения. Первым в ней оказался Торо, Топо был третьим.
Хло повел всю группу в соседнюю клетку, оставив в старой клетке того, кто оказался последним в строю. Мальчики уже разместилась в новой клетке, как раздался ужасающий вой. Это кричал тот, кто не смог оказаться предпоследним. Его отдали циклопу.
Хло передал группу взрослому человеку, которого звали Тло. Он так же, как его предшественник, нещадно бил учеников палкой за малейшие провинности и ошибки. Он же начал обучать их счету, используя в качестве костяшек фаланги пальцев.
Тло, закончив свой курс, передал группу следующему преподавателю. Всех, кроме последнего. Так продолжалось двенадцать раз. Правда, переход в шестую клетку был уже без отдания в жертву циклопу слабого ученика. И именно с шестой клетки воспитанников перестали бить палкой. С шестой клетки обучающихся каждый день окатывали водой из бурдюка и наконец одели в те же одежды, что носили помощники Богов.
В той шестой клетке учитель стимулировал учеников плеткой и большей порцией пищи. Но если второе было понятно обучающимся, то первое нет. И только потом преподаватели сказали им, что по мере обучения ценность каждого ученика возрастает и лучше не причинять ему повреждений, которые может сделать палка.
В седьмой клетке они уже писали на языке Богов деревянными палочками на глиняных табличках. В одиннадцатой могли переводить на язык Богов наречия тех, кто жил вокруг горы Каа. В двенадцатой клетке они узнали, что это предварительный курс обучения, а дальше после экзамена, который у них должны принять представители Богов, их определят в страну Шумер, где они будут учиться десять лет.
После обучения два десятка учеников снова оказались в чреве железной птицы и снова почти целый день летели в неизвестном направлении. Когда они прилетели, Торо понял, что их вернули к тому месту, откуда их год назад увезли Боги. Мальчиков разместили в пещере с плоскими стенами, где на полу были циновки, на которых днем сидели, а ночью спали ученики. Обучение продолжалось, но как-то вяло, лишь для того, чтобы было чем занять подростков перед каким-то экзаменом.
К этому моменту Торо не только владел языком Богов, умел писать, считать, но и знал, какие имена носят крупные звезды.
А еще он четко усвоил принцип, без знания которого невозможно попасть в страну Шумер: если ты пишешь Богу, то делать это нужно снизу вверх.
Если пишущий находится справа от звезды Сириус, то писать надо справа налево. А если наоборот, то слева направо.
Вечером мальчикам разрешалось гулять среди деревьев, которые окружали пещеру по прямым, как копье, дорожкам.
Из десятка мальчишек племени хашей остались только Торо и Топо. И именно их манила к себе гора Каа. Гора, в подножии которой жил род, откуда их забрали Боги.
План побега возник у них почти одновременно.
— Мы найдем их, — сказал Торо, — ориентиром нам будет гора Каа.
— Мы станем модо, — ответил на это Топо.
— Да, — подтвердил Торо.

НОБЕЛИАТ

Его привели в зал судебных заседаний и усадили на толстую деревянную скамью.
Судья была женщиной в возрасте слегка за сорок, и Крамору показалось, что она не сможет вынести то, что у юристов называется неправосудным приговором.
Рядом с судейским столом, за котором собственно и располагалась судья, был другой, маленький. За ним восседала девушка лет двадцати. Как догадался Крамор, она была секретарем. Вчерашний омоновец
сидел сбоку на скамье для зрителей. Какая роль была отведена ему, было непонятно — то ли охраны, то ли свидетеля.
— Вы Крамор Виталий Сергеевич? — спросила судья, заглянув в лежащую перед ней папку, такую тонкую, что казалось, там, кроме картонных корочек, ничего нет.
— Да, — ответил он.
— Откуда у вас такая странная фамилия?
"Твою мать, — подумал Крамор, — стоит задать такой вопрос, и становится понятным, что перед тобой не судья, беспристрастно исследующий ситуацию и попавшего в нее человека, а любопытная баба".
Ему хотелось ответить колкостью, но он сдержался, не хватало еще настроить ее против себя. Крамор еще надеялся на объективность.
— Досталась от родителей, — корректно ответил он.
— Изменить не пробовали?
— Нет.
— Почему?
— Папа бы меня не простил...
— Понятно, — произнесла судья и скороговоркой сверила другие данные.
— Где вы работаете?
— Я свободный художник.
— Художник, — повторила женщина-судья, — от слова "худо"?
— Нет, от другого слова, — ответил Крамор, всё более заводясь от столь явной беспардонности.
— И что же вы нарисовали?
— Вообще-то художник пишет, — произнес Крамор.
— И сколько картин вы написали?
— Я художник слова и свои картины создаю не кистью и красками, — заметил Крамор, обратив внимание, что и омоновец и секретарша посмотрели на него с неким интересом.
— То есть вы — литератор?
— Я писатель.
— А чем отличается писатель от литератора?
— Вы точно хотите это узнать?
— Ну, раз я задала вам вопрос.
— Пожалуйста. Литератор — это тот, кто пишет, а писатель — это тот, кого читают...
— Интересное различие, вы сами это придумали?
— Нет, это различие придумали классики литературы.
— И что же вы написали читаемого?
— Об этом можно узнать, если заглянуть в интернет или каталоги библиотек.
— Ну, я с такой фамилией там никого не встречала ни разу, хотя читала много...
— Здесь все дело в подходах и оценке, — сказал Крамор, и ему расхотелось нравиться судье, — в советские времена был такой анекдот: приезжает из Грузии в Москву болельщик и видит надпись "Слава КПСС".
— Кто такой Слава КПСС? Славу Метревели знаю, а кто такой Слава КПСС, наверное, он в классе "Б" играет.
— У меня дочка в классе "Б" учится, — сказала судья, обращаясь к секретарше, и взгляд ее потеплел, затем она вновь обратилась к Крамору: — Мне трудно понять мужской юмор, но я рада, что это чувство осталось у вас, несмотря на...
— На... что? — спросил Крамор.
— Несмотря на сложившиеся обстоятельства. Были ранее судимы?
— Нет.
— Валентина, так и пометь, со слов не судим...
— Там есть справка инфоцентра, — вмешался омоновец, — он действительно не значится судимым.
— А к административной ответственности привлекались? — спросила судья.
— Нет.
— Что, никогда не получали даже письма счастья?***
— У меня нет автомашины.
— Писатель и без машины?
— Не вижу связи...
— Ну, нет так нет, — сказала судья, которой надоело исследовать личность правонарушителя. — Итак, вы обвиняетесь в том, что приняли участие в несанкционированном митинге, который проходил в воскресенье на площади Якуба Коласа... Вам понятно обвинение?..
— Нет.
— Что вам непонятно?
— Я не участвовал в несанкционированном митинге. Я лишь стоял рядом в качестве зеваки...
— Прекрасно, — сказала судья, — если бы вы знали, сколько раз мне приходится слышать сию сентенцию... А что по этому поводу говорит нам протокол...
Она снова заглянула в лежащую перед ней тоненькую папку.
— В протоколе говорится, что вы все-таки участвовали в митинге.
— И как выразилось мое участие: я выступал, выкрикивал лозунги, размахивал флагами?
— Нет, вы стояли вместе с вашими сотоварищами по партии в толпе митингующих.
— Во-первых, я не принадлежу к так называемым партиям. А во-вторых, я не стоял в толпе, я подошел посмотреть...
— Валентина, — сказала судья девушке-секретарю, — дай нам фото на экран.
Только тут Крамор заметил, что сбоку от судейского стола на стене висит небольшой белый экран.
Валентина нажала на кнопку, и на экране возникла фотография оратора. Крамор его узнал, затем с различных ракурсов стали возникать фото с участниками митинга.
— Стоп, — сказала судья, — а вот эту, пожалуйста, покрупнее.
Валентина сделала снимок крупнее, и Крамор увидел себя рядом с парнем в желтой куртке.
— Ну вот, — сказала судья, — вы обсуждаете речь оратора с Буцким, системным правонарушителем... Он гордится участием в таких мероприятиях и всегда надевает то желтую куртку, то какой-нибудь белый шарф, чтобы его можно легче вычислить в толпе.
— Да я с ним и не знаком, — сказал Крамор.
— А вот и неправда, — отреагировала на это судья. — Валентина.
Следующий снимок показал, что Крамор действительно что-то говорит Буцкому.
— Ну, вот вы обсуждает речь оратора...
— Да, но я оказался там случайно... Я просто зевака...
Судья вздохнула тяжело и снова произнесла:
— Валентина.
Валентина щелкнула мышкой еще несколько раз, и Крамор понял, чего добивалась судья. С той точки, что была сделана фотография, было четко видно, что толпа зевак стояла на значительном расстоянии от тех, кто, по мнению судьи, участвовал в митинге.
— Я думаю, что здесь нет ни натяжки, ни фальсификации... Но с учетом того, что вы ранее не привлекались к административной ответственности...

ТРОГЛЫ

Торо и Топо бежали вечером, когда все уснули. Их ввело в заблуждение то, что новую пещеру не охраняли одноглазые. Пройдя довольно большое расстояние от стойбища помощников Богов, они наткнулись на длинную блестящую лиану. Торо уже знал, что эта лиана несет смерть всем, кто к ней прикоснется. Это был невидимый сторож, в которого Боги вселили одновременно и гром и молнию. Нужно было возвращаться назад, но тут произошло то, что можно назвать везением. Из чащи леса на них стремительно неслась кабаниха. Видимо, где-то рядом был ее выводок, и она решила обезопасить его, прогнав или разорвав двух людей, которые приблизились к ее детенышам.
Торо и Топо едва увернулись от этого свирепого снаряда с огромной массой тела, а кабаниха пронеслась мимо них и врезалась в опору, на которой висела лиана-сторож. Опора упала, но тут же раздался щелчок, возник голубоватый свет, а затем такая вспышка и гром, что мальчики упали на землю. Затем все стихло, запахло жареным мясом. Подняв головы, Торо и Топо увидели, что от кабанихи почти ничего не осталось. Невидимый помощник Бога, который сидел в лиане, убил кабаниху. Но та своим телом сбила опору, на которой крепилась лиана. Мальчики перепрыгнули через лежащую на земле опору и помчались прочь от этого страшного места, рискуя свернуть себе шею на этой гористой местности. Потом они перешли на шаг и шли до самого рассвета, а когда рассвело, с неба раздался знакомый звук железной птицы, и они спрятались в небольшой пещере.
В пещере было прохладно, и мальчики, обнявшись, улеглись на песок, согревая друг друга, и вскоре уснули.
Ближе к вечеру они проснулись, вышли из пещеры, сориентировались и пошли по направлению горы Каа.
Очень хотелось есть, но особенно пить. Жажду мальчики утоляли, собирая росу с травы. Затем нашли в песке возле обрыва земляных пчел и, рискуя быть покусанными, вырыли палкой несколько сот.
Всю ночь они шли по направлению к горе, а когда рассвело, увидели, что гора находится от них так же далеко, как и в первый день. Они снова спрятались в какой-то расщелине и стали совещаться.
Торо предлагал перенести голод и двигаться дальше, Топо, напротив, говорил, что нужно найти еду.
Весь следующий день они собирали ягоды и плоды деревьев, названия которых не знали, но, пробуя на вкус, включали их в свой будущий походный рацион. Следующий день прошел веселее, на ходу ели все, что припасли, и к вечеру увидели, что до горы не так уж далеко.
Найдя очередную пещеру, они решили расположиться на ночлег, но перед этим поужинать остатками плодов. Каждый выложил все, что имел за пазухой, и положил перед собой. Торо заметил среди пожухлых грибов Топо яс. Он хотел выбросить его, но Топо не позволил.
— Это яс, — сказал Торо, — он делает хаша бесноватым
— Он дает хашу силы, — ответил Топо.
И это было правдой, как и то, что нужно было знать меру в потреблении этого гриба.
Съев остатки приготовленной пищи, мальчики улеглись на землю для сна. Вымотавшийся за день Торо сразу уснул и сквозь сон слышал бормотание Топо.
Возможно, на него действовал гриб, который он съел.
— Мы станем модо, — бормотал Топо, — мы будем модо...
Модо было общим названием мудрецов, самых уважаемых хашей. Даже вожди прислушивались к их советам. И не только вожди, но и жрецы, которые сами общались с теми, кто не имел имени. Так считали они, и так считали соплеменники. Но Торо и Топо, в отличие от них, уже знали: те, кто живут на небесах, иногда спускаются на землю и имеют имя.
Первый лучик солнца коснулся лица Торо. Он проснулся и почувствовал холодок, не потому что рядом не было Топо. Это был холодок опасности,
который всегда заставлял его мозг активизироваться. А возможно, активизировался не мозг, а Торо подключался к невидимой для людей энергии. Именно эту энергию пытались разбудить у него своими занятиями те, кто преподавал в начальной школе Богов. И, наверное, продолжали бы это делать в Шумере.
Торо открыл глаза. Над ним стоял Топо, глаза его горели так, словно он снова съел яс, который нашел рядом с пещерой.
В руках у него был огромный камень. Топо ничего не говорил, но Торо словно слышал его внутренний монолог, который на языках современного человечества мог звучать так: извини друг, но двух модо для одного племени многовато.
Камень полетел вниз. И тут время словно остановилось для Торо, он видел приближающийся камень, но ум его ничего не мог поделать, у него не было шансов против такого веса и скорости. Однако в самый последний момент включился другой непонятный механизм. Словно кто-то подтолкнул Торо, он согнул ногу в колене, а выпрямив ее, сумел отбросить свое тело в сторону и избежать столкновения с камнем. Затем Торо сделал еще один перекат и вскочил на ноги.
Топо тем временем стал поднимать камень, но это было его ошибкой, камень был тяжел, и это сделало Топо неповоротливым.
Торо ударил Топо ладонями по ушам. Тот выронил камень, но не потерял сознание, видимо, яд яса был настолько силен, что сделал его нечувствительным к боли. Он мертвой хваткой вцепился в Торо, они упали на землю и катались по ней, и каждый пытался оказаться сверху противника.
В этом поединке Торо не хотел победить Топо, как это делали мальчишки племени хашей, когда взрослые мужчины стравливали их, чтобы они приобретали навыки боя. Он должен был убить Топо, так как Топо только что хотел убить его. Но сделать это без подручных средств было тяжело, а Топо превосходил его в бешенстве, которым наделил его гриб яс.
Через какое-то время Топо оказался наверху и сжал горло Торо своими руками. Однако он слишком наклонился над Торо, и тот ударом колена перебросил его через свою голову. Падая, Топо налетел головой на камень и потерял сознание. Торо не стал медлить. У предков человеческих существ не было врожденной морали. В отличие от волков, которые не рвут обездвиженного противника, он тут же задушил своего соперника.

НОБЕЛИАТ

Заслушав решение судьи, Крамор, в какой-то прострации, дошел до комнаты для задержанных. Когда омоновец открыл дверь и чуть подтолкнул его внутрь, Крамору вдруг захотелось стать своим среди всех, кто в комнате находился, и он чуть было не вытянул вперед руку с растопыренными пальцами, как ранее это сделал Буцкий. Но он сдержался и сказал просто: пять...
— Так и должно быть, — философски заметил Буцкий.
— Нечипоренко, — произнес омоновец и увел последнего задержанного, в комнате на какое-то время повисла гнетущая тишина, а потом историк сказал:
— Ну, я продолжу?
— Что? — не понял Крамор.
— Сказ о визите к вождю народов, — влез Буцкий, — он как раз к месту...
— А на чем я остановился? — спросил историк.
— На том, что их приглашают к Хозяину.
— Приглашают, — повторил историк с сарказмом, — разве я сказал, приглашают? Я мог сказать только "вызывают".
— Ну, пусть будет так, — заметил примирительно Буцкий.
— Так вот, мастер спрашивает Фадеева: а что я должен там говорить? А тот ему отвечает: говорить будешь, когда я скажу.
И вот приехали они в шесть вечера и сидят в приемной. Мастеру любопытно все, он пытается осмотреться, начинает крутить головой, но ловит грозный взгляд Фадеева и успокаивается. А в приемной хозяйничает Поскребышев, причем делает это так, как будто никого кроме него там нет.
Так проходит час, другой. В десять вечера Поскребышев открывает двери в кабинет Сталина и кивком головы приглашает Фадеева и мастера зайти. В полутемном кабинете после ярко освещенной приемной ничего не видно. Фадеев и мастер стоят пять минут, десять. Мастер пытается осмотреться, но грозный поворот головы к нему со стороны Фадеева пресекает эту попытку.
И вдруг в кабинете стало чуть светлее и, откуда ни возьмись, появляется невысокий человек во френче и сапогах и без всякого вступления и тем более приветствия говорит с легким акцентом, обращаясь к Фадееву:
— Скажите, товарищ Фадеев, каким бы ви хотели видеть Гоголя?
У Фадеева ступор, он ничего не может сказать, и мастер видит, как крупная капля пота скатывается у него с головы и исчезает за воротником. Пауза затягивается, и тогда вождь "помогает" Фадееву:
— Таким, каким его изобразил ИМЛИ, или таким, каким он бил на самом деле?
— Таким, каким он был на самом деле, товарищ Сталин, — наконец произносит Фадеев.
— Правильно... товарищ Поскребышев, резолютивную часть постановления... директора ИМЛИ с должности снять...
Присутствующий в кабинете Поскребышев после этих слов легонько подтолкнул Фадеева и мастера к выходу. В приемной их ожидали двое военных. Старший из них спросил Фадеева:
— Товарищ Фадеев, вас домой или?
— Домой... — выдохнул Фадеев.
Их привезли к дому Фадеева, и мастер хотел было идти своей дорогой, но Фадеев его удержал. Они поднялись в квартиру. Фадеев открыл шкаф, достал бутылку водки, разлил содержимое в два стакана.
— А что, холодильника у него не было? — спросил Алесь.
— Не было, так говорил мне тот, кто своими ушами слышал все это.
— Ну, а что было потом? — спросил Крамор, но лишь для того, чтобы быть участником разговора.
Фадеев залпом выпил свой стакан и обратился к мастеру:
"А теперь можешь говорить..."
Тут двери открылись, и вошел омоновец.
— Все встали, — сказал он, — и по одному на выход.
— А где наш последний? — спросил Алесь.
— Разговоры, — рявкнул омоновец, но потом смягчился и произнес: — оправдали его.
— Как? — удивился историк.
— А вот так, — сказал омоновец, — доказательств не хватило.
Обратную дорогу шло обсуждение, почему же для всех доказательств хватило, и даже вон Крамору впаяли пять суток. а ему не хватило...
— Что-то тут не так, — сказал историк.
— Уж не стукач ли он? — произнес Алесь.
И трое стали обсуждать ситуацию.
Особенно горячился Алесь, который мгновенно связал ранее не замеченные детали поведения Нечипоренко в одно целое.
Крамор в обсуждении не участвовал. Оно казалось ему чем-то детским, таким, какие бывают разборки в песочнице. Кто кого обсыпал песком или, более того, кто кого хотел обсыпать песком.

ТРОГЛЫ

В двенадцать часов дня следователя Юнакова вызвал начальник отдела.
Он сунул ему в руки папку и сказал:
— Просмотри и доложи, есть ли хотя бы намек на состав преступления, и имеет ли дело судебную перспективу. Сам понимаешь, какой смысл работать на корзину.
Юнаков согласно кивнул и вернулся в свой кабинет. Усевшись за стол, он передразнил начальника:
— Просмотри...
Начальник не понимал двойного значения этого понятия. А может, и понимал, но имел в виду то, что обычно имеют начальники, то есть — посмотри.
Юнакову было слегка за пятьдесят. В его возрасте коллеги ходят в больших начальниках, а он был всего лишь капитаном. Много лет назад был переведен с понижением на должность старшего следователя из соседнего райотдела. Коллеги тактично не интересовались причинами этого, а сам Юнаков по этому поводу не распространялся. Остался он рядовым и после создания Следственного комитета.
Но, как говорили те же коллеги, следак он был толковый. И этим определялось его место в иерархии тех, кто осуществляет так называемое предварительное расследование.
Юнаков открыл папку. Там было несколько листков, один из которых был заявлением.
Некто Раззаков писал, что в районе объявилась молодежная банда троглов, которая "терроризирует население микрорайона".
В чем выражался террор, Раззаков не разъяснял. Зато к заявлению были прикреплены несколько листов, на которых были наклеены фотографии, сделанные почти профессионально, если считать, что каждый предмет был сфотографирован обзорно, на общем плане и в деталях.
Под каждой фотографией было пояснение, отпечатанное на пишущей машинке.
Все они разъясняли сфотографированные надписи, которых было несколько. "Троглы все помнят и ничего не прощают" — была одна из них. Вторая гласила: "Трогл всегда непонятен, особенно для врагов".
А третья была: "Пидоры, вы тронули голодного трогла..."
"Нужно поговорить с этим Раззаковым, — подумал Юнаков, — что он увидел криминального во всем этом?"
Юнаков стал искать в папке адрес или телефон заявителя, одновременно чертыхаясь и нелестно отзываясь о своем начальнике, который столь опытного следака заставил разбираться в некой пустышке.
Занятие это прервалось стуком в дверь.
— Да, — произнес Юнаков.
На стук в дверь заглянула голова и утвердительно произнесла:
— Меня вызвал следователь.
— И как фамилия следователя? — спросил Юнаков.
Посетитель втиснулся в кабинет и посмотрел в повестку.
— Тут непонятно, — сказал он.
— Давайте я посмотрю, — сказал Юнаков.
Посетитель подошел к столу и протянул повестку.
Юнаков посмотрел на нее.
— Так вам к Давыдову, причем на вчера. Почему вы не пришли в назначенное время?
— Так не мог, — сказал посетитель.
— Ну, нет Давыдова сегодня на службе.
— Так допросите меня вы.
— Но это не мое дело.
— А какая разница?
— Не будем говорить о разнице, просто это невозможно.
— И что мне делать?
— Подойдите в секретариат, там вам подскажут, когда можно прийти еще раз.
Посетитель, забрав повестку, ушел, но почти сразу вернулся с начследом.
— Валера, — сказал начслед, — я тебе поручаю допрос свидетеля по делу, которое ведет Давыдов.
— Но я не в курсе события преступления.
— Тебе это и не нужно, свидетель должен охарактеризовать подозреваемого.
— Хорошо, может, вы хоть фамилию скажете.
— Моя фамилия Рассказов, зовут Михаил Петрович.
— Да я не о вашей фамилии, а подозреваемого.
— Это запросто, — сказал начслед, — вот его данные...
Допросив свидетеля, Юнаков подписал ему пропуск, но тот не торопился уходить.
— Вам бы не фигней заниматься, — сказал он, — а обратить внимание на то, что у нас в городе действует тайная организация троглов.
— Кого? — спросил Юнаков, хотя уже понял, о ком идет речь.
— Троглов, троглов, — пояснил свидетель так, как будто речь шла о чем-то всем известном.
— И чем они знамениты?
— Они известны тем, что терроризируют население.
— Ну, террор не по нашей части, напишите заявление...
— Да уже вроде писали...
— Кто?
— Мой друг Раззаков.
— Странная фамилия у вашего друга.
— Не странней вашей, — нелюбезно ответил Рассказов, но потом смягчился и сказал, что его друг является ему дальним родственником и должен был носить фамилию Рассказов, но по освобождении Белоруссии в сорок четвертом тот, кто опрашивал маленького сироту Рассказова, не совсем расслышал фамилию, произнесенную мальчиком, и записал Раззаков.
Юнаков хотел было спросить, чем же насолили Раззакову какие-то троглы, но дверь отворилась и появившийся в проеме начслед произнес:
— Валера, кончай все это, у нас убийство.
— Слава богу, — вслух произнес Юнаков, весьма удивив этим и начальника и свидетеля, — выезжаю.
Юнаков поднялся со стула и извлек из-за сейфа следственный портфель.
— Да не надо, — сказал начслед, — криминалист уже в машине, у него с собой целый чемодан.
— Не могу, это как часть одежды, — ответил Юнаков.
— Ну как знаешь, — сказал начальник, — отзвонись, как прибудете на место.
— Ну, если будет время, — ответил Юнаков без должного почтения.
Он действительно был рад выезду на происшествия, только бы не заниматься тем, чем пытался его нагрузить начслед.

НОБЕЛИАТ

По возвращении на "Окрестина" их перетасовали. Одиночество Крамора закончилось, он оказался в другой камере вместе с Алесем.
— Ты смотри, — сказал Алесь после того, как они остались одни, — я сразу догадался, что он чужак...
— Почему ты так догадался?
— Потому, что вел он себя странно...
— Но ты обратил внимание на это только после того, как его оправдали...
— Да, так бывает.
— Ладно, хватит гадать, у тебя есть доказательства? Нет. Вот и не гадай... ты лучше расскажи, как привычный сиделец, что будет с нами дальше?
— А ничего не будет, каждый день одно и то же... и так до конца срока, тебе четверо суток, а мне девять.
— Слушай, а зачем тебе все это, демонстрации, протесты, ведь ты специально хочешь выделиться среди остальных, а не, наоборот, скрыться и по возможности уйти от ответственности, не получить взыскания?
— Кто тебе так сказал, судья?
— Нет, это видно невооруженным глазом.
— Невооруженным, говоришь, а, впрочем, так оно и есть. Я набираю бонусы.
— Что набираешь?
— Бонусы... это основания к будущему поощрению или преимуществам.
— Для чего?
— Для того чтобы уехать за границу...
— А так уехать не получается?
— Нет, и так получается, только мне нужно, чтобы я был лицом, пострадавшим от режима...
— А... теперь понятно, но ты странный человек, только что обвинил в стукачестве одного из собратьев по несчастью, и вдруг открываешься человеку, которого абсолютно не знаешь.
— Ну, это все объяснимо, у меня есть к тебе собственный интерес.
— И какой же?
— Я хочу проконсультироваться...
— Твою мать, вот уже два дня, все пытаются у меня проконсультироваться...
— Ну не все, Виталий Сергеевич, не все, а только Замятин и я.
— А кто такой Замятин?
— Не делай вид, что ты с ним незнаком, это ваш двойной тезка и издатель.
— Вот как?
— Да-да, так-так. И ты понимаешь, почему мы оба воспользовались сложившейся обстановкой.
— Здесь, пожалуйста, подробней, — заметил Крамор искренне.
— Пожалуйста, — сказал Алесь, — мы находимся в уникальной ситуации, в любой другой, если бы я подошел к тебе, ты бы мог просто послать меня подальше, а сейчас у тебя такой возможности нет. Логично?
— Да.
— Так вот, я еще собираю материалы для книги.
— А... теперь понятно. И о чем будет эта книга?
— О якобы великих ученых...
— Ну, это неоригинально, в последние десятилетия об этом не писал только ленивый.
— Я знал, что ты так скажешь, но я пошел другим путем. Я связал научные достижения наших соотечественников с их ментальностью и общим уровнем развития науки...
— В Беларуси?
— Нет, я исследовал период российской дореволюционной и советской истории...
— А почему не Беларуси, сейчас это так модно...
— Мировую науку нельзя сравнивать с наукой Беларуси. Противовесом ей может быть только СССР или Россия.
— Ну, пусть будет так...
— Так, так, и не иначе.
— И что у тебя получилось?
— Получилось много интересного. Говорят, основой национального самосознания является национальная история. А национальная история — миф чистейшей воды.
— Это так, и не только у нас. Как правило, здесь срабатывает стереотип, свойственный элитам, у нас хуже, чем у них.
— Да, но этот стереотип, как ты говоришь, подтверждается фактами.
— Например?
— Например, количеством нобелиатов.
— Дались вам эти нобелиаты.
— И, тем не менее... количество ученых в СССР было такое же, как в США, но при этом у нас всего 10 Нобелевских премий против 160 в США. В Австрии — 10 нобелевских лауреатов. В Швейцарии — 12. В Голландии — 14. В Швеции — два десятка. Во Франции, Германии и Великобритании — более 50.
— Ясно, национальная история миф. И ты готов разоблачить этот миф?
— Да. Хотя это не только сложно, но и в определенной степени бесполезно.
— Почему?
— Потому что миф стоит на авторитетах, иногда дутых. А если ты посягнул на авторитет, тебя его сторонники могут порвать в клочья.
— Почему?
— Потому что все бездари кормятся авторитетами, прикрываются ими и если они лишаются авторитета, то лишаются щита, который их защищает...
— Есть в этом логика, и все же, пример...
— Пожалуйста. У нас не дали защититься одному немолодому человеку, который утверждал: перед войной в СССР одних только новейших танков ИС, КВ и Т-34, броню которых не пробивала ни одна полевая немецкая пушка, было выпущено больше, чем всех танков во всем мире.
— Но это неверно.
— Почему?
— Потому что ни технологически, ни с позиций ресурса это невозможно.
— Аргументы?
— Статистика произведенной в СССР стали, а также свидетельские показания.
— Кто здесь мог быть свидетелем?
— В девяностые годы в Кубинку**** пригласили ветеранов с танковых заводов СССР. Они посмотрели на имеющуюся там технику, особенно на "тигров" и "пантер", и ужаснулись. Данные типы танков значительно превосходили наши по мощности двигателя, по системам стабилизации и огневой мощи.
— Так почему?
— Дух был выше...
— Ох уж этот дух.
— Ты не веришь в дух?
— Не верю.
— Типичный технократический подход.
— Да, но он в развитии человека является единственно верным и определяющим.
— Знаешь, есть такой анекдот. Встретила цыганка инженера и говорит: "Давай погадаю". — "Да что ты можешь?" — отвечает тот. "Я знаю, ты инженер, работаешь на заводе, зарплата у тебя 130 рэ в месяц, у тебя двое детей..." — "Ошиблась, старая, — говорит инженер, — трое..." — "Это ты так считаешь..."
— Ты это к чему?
— К тому, что ты считаешь, что это единственный определяющий путь. На самом же деле таких путей множество, но человечество из-за некой своей заскорузлой прагматичности сосредоточилось...
— На самом выгодном...
— Да, на самом выгодном, для определенного круга лиц, пути и заставляет так думать всех, причем постоянно стимулирует данное направление в мышлении.
— В чем это выражается?
— В том, что ты собираешь факты, не просто так, а в угоду данной парадигме в науке, политике, чтобы получить определенные дивиденды...
— Нет.
— Да, и не выставляй себя альтруистом, ты можешь утверждать что угодно, но то, что ты хочешь уехать туда, где всё, что ты делаешь, приветствуется и поощряется, говорит само за себя.
— Да пошел ты...
— Уже иду...
После этого они поссорились.

ТРОГЛЫ

Под анекдоты водителя машины о гаишниках-взяточниках доехали до того, что в уголовном процессе называется местом преступления.
На четвертом этаже дома по улице Кузьмы Черного их ждал участковый.
— Вот, — сказал он, — соседка увидела открытой дверь, заглянула, а там труп хозяина.
— И кто хозяин? — спросил Юнаков.
— Некто Прошкин, в прошлом тренер.
— А в настоящем? — спросил криминалист, надевая перчатки.
— В настоящем алкоголик, — произнес участковый.
— Кто констатировал смерть? — спросил Юнаков.
— "Скорая" приезжала.
— А почему не осталась до нашего приезда?
— Другой вызов получила, у нас со "скорыми" напряженка. Да и они решили, что тут не насилка*****.
— Так что же ты волну погнал, что тут убийство.
— Интуиция...
Юнаков и криминалист прошли в квартиру. В комнате, которую в двухкомнатной квартире обычно называют гостиной, лежал вниз лицом труп мужчины
— Он так и лежал? — спросил Юнаков участкового.
— Да, но медики его перевернули, посмотрели, а потом снова положили вниз лицом.
— Начнем, — сказал криминалист.
— Не пойдет, — ответил Юнаков и многозначительно посмотрел на участкового, — придется ждать понятых.
Участковый ответил следователю таким же многозначительным взглядом и ушел искать понятых.
Криминалист тем временем сделал снимки и обошел всю квартиру.
— Берлога холостяка, — констатировал он, — к тому же пьющего.
— Емко и образно, — отреагировал на это Юнаков, — а если конкретно и в деталях?
— Минимум домашней утвари, нет ни украшений, ни безделушек. В спальной на кровати вместо подушки свернутое полотенце.
— Махровое? — спросил Юнаков.
— Да.
— Ну, значит, еще не совсем опустился. А бутылки от спиртного?
— Бутылок нет.
— То-то и странно.
Вернулся участковый с двумя пенсионерами, мужем и женой, соседями по подъезду. Наметанный глаз Юнакова оценил их положительно. Эти не будут дергаться во время осмотра, говорить, что им нужно на работу или куда-то еще. Старики даже рады, что привычное течение однообразной жизни было прервано таким происшествием и они оказались в центре расследования.
Юнаков сел за обшарпанный стол в гостиной, достал протокол осмотра места происшествия, записал данные понятых, разъяснил им их права и обязанности и сказал криминалисту:
— С Богом.
Тот подошел к трупу и перевернул его на спину.
— Хорошая у тебя интуиция, — сказал криминалист участковому, — у него как минимум перелом основания черепа. Как можно было сказать, что нет признаков насилки?
— Вот и я об этом, — произнес польщенный участковый.
— Совершенно верно, — неожиданно для всех произнес муж понятой, — у него ярко выраженные черные круги под глазами...
— А вы врач? — спросил его Юнаков.
— Патологоанатом, — ответил мужчина, и немного подумав, добавил: — бывший.
— Так нам повезло, — сыронизировал криминалист, — у нас два специалиста на осмотре. Что вы можете сказать ещё?
Но старик сделал вид, что не понял иронии.
— А еще, можно констатировать, по интенсивности трупных пятен, что смерть наступила вчера вечером, труп сразу лежал на спине, а перевернули его недавно, скорее всего во время осмотра его фельдшерами "скорой помощи", — произнес он, делая акцент на слове фельдшерами.
Юнаков и криминалист переглянулись, а криминалист сказал:
— Пусть будет так, точно на вопрос о времени смерти нам ответят судмедэксперты после вскрытия.
— Логично, — сказал на это старик-понятой.
— Кто же мог его убить, — спросила старуха, — ведь он был мастер спорта по каким-то боям?
— Он не был мастером спорта, — возразил ей старик, — он был тренером.
— Ну, это еще выше, — сказала старуха, — он тренировал мастеров... а значит...
— К сожалению это уже ничего не значит, — прервал их Юнаков, — давайте продолжим.
И он стал фиксировать замечания криминалиста в протокол.
Прибыла труповозка. Криминалист обшарил карманы в одежде убиенного, обвел контур его тела на полу мелом и посмотрел на Юнакова.
— Забирайте, — сказал следователь санитарам.
Труп увезли. А старик-понятой еще долго и с сожалением смотрел на меловой контур, словно у него из-под носа утащили знакомую и любимую игрушку.

НОБЕЛИАТ

Но следующим утром камерное одиночество помирило Крамора с Буцким. И после нескольких ничего не значащих фраз Алесь снова вернулся к своим вопросам.
— Ты полагаешь, что это неинтересно будет там?
— Откуда я знаю, что там интересно, а что нет.
— Ну, ты же технарь и работал с такими людьми.
— Я работал рядом с этими людьми, и не больше. Потом я ушел из науки и занялся писательством.
— Хорошо, пусть так, но ты, когда пишешь, наверное, рассчитываешь на большую аудиторию, в том числе на западную...
— И поэтому ты хочешь получить консультацию у меня?
— Ну, да... так вот, я продолжаю, в истории науки ничего не изменилось, по-прежнему основоположником науки является Ломоносов, а изобретателем радио Попов.
— И почему тебе не нравится Ломоносов?
— Мне не нравится не Ломоносов, а то, что ему приписывают. В учебниках отмечают, что Ломоносов открыл закон сохранения массы. Какие для этого основания? А просто Ломоносов в одном письме своему товарищу как-то написал фразу, что "если в одном месте что-то прибудет, в другом — убудет". Из этого нельзя делать вывод, что Ломоносов открыл закон сохранения массы.
— Да, но ты подходишь к этому с позиций патентоведа. Вообще наука и философская мысль на Руси отличалась от западной. Там всегда присутствовала буква. А нам достаточно было духа, идеи, направления.
— Ну да, у нас потому и не было дорог, потому что были направления. Но ведь согласись, случайная фраза в письме не есть формулировка закона!
Впервые закон сохранения массы четко сформулировал и подтвердил опытами Лавуазье. Причем не в частном письме, а в научной работе. Также не разрабатывал Ломоносов и молекулярно-кинетическую теорию газов. Он ее просто не мог разработать, поскольку был слаб в математике.
— Папа у Васи силен в математике, — не к месту произнес Крамор.
— Что-что? — не понял реплики Алесь.
— Да я это так о своем, о девичьем, — ответил Крамор, — на грани девятнадцатого и двадцатого веков жил интересный изобретатель Никола Тесла. Его не стеснялись приглашать и делать заказы на открытие, и он действительно сделал множество открытий. Когда он умер, его бумаги с описанием опытов и их результатов изъяли фэбээровцы и передали ученым. Однако те сказали примерно то, что сказал ты в отношении Ломоносова. Как ты думаешь, почему?
— Зависть и конкуренция...
— Возможно, но не только, они не смогли разобраться в системе языка Теслы...
— Они не хотели разбираться в нем... Потому что это было невыгодно. Представим себе, что Тесла закончил бы опыты по передаче энергии через среду, что могло бы случиться?
— Он разорил бы сталелитейные концерны, которые заработали триллионы на производстве металлических проводов, — сказал Крамор.
— Правильно мыслим, Виталий Сергеевич, — утверждающе произнес Алесь. — Но вернемся к Ломоносову, он был хорошим администратором...
— И поэтому стал...
— Не только, он правильно организовал собственный пиар, писал оды высокопоставленным особам, чем заслужил благосклонность власть имущих. У него все было к месту, даже его пьяные погромы в Академии наук.
— Здесь, пожалуйста, подробнее.
— Он напивался, шел в Академию и гонял народ.
— А-а, ты вот о чем, ну, во-первых, это не погром, а во-вторых, гонял он не народ, а пришлых, то есть немцев. И правильно, между прочим, гонял. Ведь в Российской академии из ста трех академиков русских было только трое.
— Но это не дает основания Ломоносову бить академиков...
— Алесь, ты же прекрасно понимаешь, что там были более глубокие мотивы. Лучше скажи, что ты еще в своей книге хотел бы охаять...
— Да не охаять, а объективно оценить. В России есть День радио и изобретателем его является Попов, который на самом деле им не является.
— Ты придерживаешься версии, что таковым был Маркони?
— Нет, радио появилось в результате цепочки исследований и опытов электромагнитной индукции. В частности, Эдисону приписывается такой ответ на вопрос, что такое телеграф. И он якобы ответил: "Это кошка, голова которой в Нью-Йорке, а хвост в Сан-Франциско, мы давим на хвост в Нью-Йорке, голова в Сан-Франциско пищит". — "А беспроволочный телеграф?" — "Это то же самое, только без кошки".
— Образно, — заметил Крамор.
— После опытов Эдисона, — продолжал Алесь, — Герц открыл электромагнитные волны, потом Тесла заявил, что с помощью открытия Герца можно будет передавать сигналы по всему земному шару и даже в космос, и создал принципиальную схему радио. Далее англичанин Брантли придумывает другой приемник — стеклянную трубочку с металлическим порошком, по которому проходит электрический сигнал. Затем другой англичанин — Лодж — собирает радио по схеме Теслы с приемником Брантли.
— А Попов и Маркони? — спросил Крамор.
— А Попов и Маркони стали повторять опыт предшественников. Они просто закинули антенну повыше и увеличили выходную мощность. То есть принципиально нового они ничего не придумали. Но Маркони, как представитель Запада, оказался хитрее, все это запатентовал, а Попов этого сделать не догадался.
— Алесь, ты злопыхатель, не иначе. С одной стороны, говоришь об объективном исследовании проблемы, а с другой стороны, сознательно подбираешь
такие термины, которые изначально нивелируют достижения тех, кого ты осуждаешь. Смотри, ты говоришь: они всего лишь установили выше антенну и увеличили выходную мощность. Но они решили основную задачу передачи сигналов на большие расстояния. Это, во-первых, а во-вторых, ты не хуже меня знаешь некую закономерность технических открытий, они созревают одновременно во многих местах, и приоритет их открытия часто принадлежит не тем, кто открыл, а тем, кто застолбил или запатентовал. Но из этого вовсе не следует, что один социум умнее другого. Это смердяковщина какая-то.
— А что такое смердяковщина, технический термин?
— Ты не читал Достоевского?
— Не читал.
— Тогда я тебе поясню. Есть у него такой персонаж, который все время сожалеет о том, что в начале девятнадцатого века умная нация не завоевала глупую и не научила ее жить, это и есть смердяковщина.
— Ясно.
— А как ты объясняешь первенство СССР в освоении космоса?
— Случайностью. Откуда у СССР появилась жидкостная ракета? Это была трофейная "Фау-2". Советский Союз стал заниматься ее совершенствованием, потому что нужно было чем-то стрелять по Америке: самолеты не доставали.
— Ты противоречишь себе. Фраза "Советский Союз стал ее совершенствовать" говорит о том, что он мог ее совершенствовать.
— Ну, мы же не совсем валенком деланные.
— Вот и я о том...
— Ты же знаешь, что США вообще ракетами не занимались. У них с любой военной базы вокруг СССР можно было долететь до любого участка советской территории. Они впервые взялись за разработку баллистических ракет в пятьдесят четвертом году.
— Я знаю, и было это вызвано тем, что появилась водородная бомба, она была меньше атомной. И появилась она у нас.
— Ну да. Так что в этом соревновании у СССР была восьмилетняя фора. Она и позволила запустить сначала спутники, а потом и человека. Но после американцы спохватились и выиграли космическую гонку. К семидесятым они сделали свой "Джемини", а у нас были проблемы с "Союзами".
— Алесь, а ты знаешь точку зрения, что это соревнование было бессмысленным. Нильс Бор, абсолютный авторитет в научном мире, сказал как-то, что "пилотируемая космонавтика — это несомненное торжество интеллекта, но печальная ошибка здравого смысла". Она не нужна! Нет такой задачи в космосе, которую бы не смогли выполнить автоматы.
Да, конечно, академик Мишин, например, считал, что нельзя строить "Бураны", ибо крылатые космические аппараты создают большое сопротивление при старте, плюс эту громадину ни к чему нельзя приспособить. Конечно, с технической, инженерной точки зрения "Буран" был, безусловно, шедевром. Однако с экономической...
— Все, Алесь, разговор этот беспредметен. Ты признал, что "Буран" шедевр, это и есть итог соревнования. Здесь все как в матче советских хоккеистов любителей с профессионалами.
— А что это был за матч?
— Вот видишь, ты по молодости лет этого не знаешь. А было это в начале семидесятых. Родоначальники хоккея с шайбой канадские профессионалы согласились на серию матчей с советскими любителями. А поскольку уровень их подготовки был чрезвычайно высок, вся спортивная и околоспортивная общественность на Западе не сомневалась в проигрыше любителей. Но получилось иначе. Любители выиграли первый матч, а потом и большинство матчей в Канаде, причем в одном из эпизодов, когда наша сборная была в меньшинстве, Харламов забил им гол. Однако после этого канадцы собрались, приехали в Москву и выиграли свою серию. Ну, казалось бы, 1:1. Ан нет, быстро подсчитали все матчи и объявили, что перевес по выигранным матчам в двух сериях все же на их стороне.
— А это ты к чему?
— Да все к тому же. Запад весьма ревниво относится ко всяким иерархиям, итогам, болезненно переживает проигрыши. По отношению к Востоку он мальчишка, который хочет быть всегда первым.
— А Восток?
— Восток — умудренный жизнью мужик, ему важно поиграть, а не победить...
— А ты себя к кому относишь?
— Только не к Западу.

ТРОГЛЫ

Окончив осмотр, Юнаков попросил понятых подписать протокол и отпустил их.
— А допросить в качестве свидетелей? — спросил его криминалист. — Вдруг участковый никого не найдет?
— Это будет перебор, — ответил ему Юнаков, — я думаю, опросим соседей по площадке, и хватит... для начала.
— Сразу в допрос? — произнес криминалист.
— Сразу в допрос нельзя, дело еще не возбуждено.
— Все время удивляюсь вашим юридическим тонкостям. А особенно заморочкам с "возбуждено", "не возбуждено".
— Ну да, ты насмотрелся сериалов, где дела "открываются" и "закрываются", на самом деле полное название этой процедуры такое: дела "возбуждаются производством" и "прекращаются производством".
— Конечно, конечно, а ещё существуют квалифицированные и неквалифицированные изнасилования.
— Ну, с этим вообще проблем нет. На языке юристов это преступления с отягчающими обстоятельствами и без них.
Вернулся участковый.
— Привел двоих, — сказал он, — соседи по площадке.
— Тоже пенсионеры? — спросил криминалист.
— Разумеется, — ответил участковый, — все на работе. У нас тунеядцев нет. Да и пенсионеры надежнее. Они знают о соседях гораздо больше, чем все остальные.
— Ну, хорошо, — сказал следователь, — давай сюда первого или первую.
— А я поехал в отдел, — сказал криминалист, — мне тут больше делать нечего.
— А снять отпечатки пальцев? — спросил его Юнаков.
— Где, по всей квартире?
— Убийство было совершено вечером, возможно, убийца выключал свет, чтобы труп обнаружили как можно позже. Логично? Поэтому посмотри на выключателях и возле. Он хотел, чтобы труп обнаружили как можно позже, — еще раз повторил Юнаков.
— Ну да, — как бы себе сказал криминалист, — и оставил открытой дверь, чтобы труп обнаружили как можно раньше, тоже логично?
— В чем-то ты прав, и все же.
— Знаешь, старшие коллеги когда-то говорили мне: увидишь след, затопчи его.
— Почему? — вмешался в разговор участковый. — Всегда удивлялся этому изречению.
— Ну, я пошел, — сказал криминалист, — вы тут подискутируйте без меня.
Криминалист ушел. А Юнаков хотел было заняться свидетелями, но участковый оказался парнем упертым.
— Так почему его надо затоптать? — повторил он вопрос следователю.
— Потому что логику появления каждого следа нужно объяснить и мотивировать его занесение в протокол.
— А-а.
— Б-э. Давай свидетелей.
Первым свидетелем была пенсионерка Проскурина. Она была в выцветшем ситцевом платье и таком же платочке на голове. И к ней как нельзя лучше подходила поговорка о возможности опростоволоситься.
— Давно знаете вашего соседа?
— Давно, он как пять лет переехал сюда с Антониной, так и знаю его.
— А где сейчас Антонина?
— Так развелись они три года назад.
— Причины?
— Так пил он и гулял.
— Соседей не беспокоил?
— Чего не было, того не было.
— А друзья у него были?
— Нет, друзей у него точно не было, а вот его ученики одно время постоянно у него в квартире находились и даже жили, причем подолгу. Он комнату им отдавал, а иногда и кухню. У него сразу четыре раскладушки были, а какой жене это понравится?
— Что понравится, обилие раскладушек?
— Нет, девицы в доме.
— А что, он и девушек тренировал?
— Не знаю, кого он тренировал, но девицы у них жили тоже. И жене это не нравилось.
— А где сейчас эти раскладушки?
— Так продал он их, наверное, деньги на выпивку понадобились.
— А ссор с соседями не было, ему никто не угрожал?
— Да нет же, говорю я, с соседями у него были хорошие отношения. Он у нас вроде авторитета первое время был, при нем никто не хулиганил...
— Почему?
— Тогда от него какая-то уверенность исходила...
— А сейчас?
— А сейчас нет, он сдулся как воздушный шарик...
— Что было этому причиной?
— Наверное, водка...
— А с кем он водку пил из соседей?
— А вот и ни с кем, он пил один.
— А может, с друзьями тренерами?
— Может, и с ними. Но точно не с нашими мужиками.

НОБЕЛИАТ

Утром следующего дня после прогулки Крамора привели в кабинет следователя. Так, во всяком случае, гласила табличка на его дверях. Но на месте хозяина кабинета был Замятин. И Крамор, честно говоря, обрадовался этому.
— Здравствуйте, Виталий Сергеевич, — произнес Замятин.
— Здравствуйте, — без всякой иронии ответил Крамор.
— Як отчуваете себя? — произнес издатель по-белорусски.
— Как в тюрьме, — ответил Крамор.
— Да вы сохранили чувство юмора?
— Нет, просто я ответил так, как когда-то ответил генерал Карбышев на вопрос: как вы себя чувствуете? Он сказал: как в концлагере.
— Есть какие-то неудобства?
— Да, хотелось бы иметь зубную щетку и пасту...
— Я думаю, что для вас это уже не актуально, — сказал Замятин.
— Вы полагаете, ведь я не дал вам окончательного ответа.
— Я думаю, что вы созрели, чтобы его дать.
— А если он будет отрицательный? — спросил Крамор.
— Это ничего не изменит.
— Что значит, не изменит?
— Ничего не изменит для меня, я пойду искать нового кандидата на звание нобелевского лауреата...
— Круто, вы так уверены в непогрешимости своей идеи, что не сомневаетесь, я у вас в кармане?
— Виталий Сергеевич, хватит пикироваться и обижаться, я просто сообщил вам, что никогда не откажусь от своей идеи. И вы это должны понять, если мы решили сотрудничать. Вы почему морщитесь?
— Слово "сотрудничать" мне не нравится.
— Да бог с ним со словом. Давайте вернемся к моему предложению.
— Давайте.
— Итак, все это не было шуткой и больше эту тему мы не затрагиваем. Лады?
— Лады.
— Поскольку мы с вами договорились, я излагаю свое предложение более детально. Идея эта пришла мне в голову после знакомства с Выглазовым. Вы знакомы с ним?
— Я знаком с ним.
— Ну, тогда вы должны знать, что несколько лет назад он пришел в Президиум Академии наук в качестве завхоза. Вы застали его, когда работали в Институте физики?
— Нет, но я наслышан о нем.
— Правильно, о нем многие наслышаны. Так вот, он как в старом анекдоте, присмотрелся к голосованию на уровне членкоров и стал предлагать кандидатам свои услуги.
— Не может быть!
— Не только может, но и есть. Однако в среде ученых его никто не принимал всерьез. Все, кто претендовал на это звание, были устоявшимися докторами наук, знали, что для этого нужно...
— Виталий Сергеевич, можно короче...
— Можно, но не нужно...
— Почему?
— Потому что все, что я буду делать и говорить, а также все, что вам придется делать, вам очень нужно.
— Для чего?
— Для того, чтобы быстрее войти в роль того, кем вы должны стать.
— Хорошо, я вас слушаю...
— Так вот, Выглазов нашел все-таки одного кандидата... Тот сам понимал, что безнадежен. Но Выглазов стал с ним работать. Первое, что он сделал, это вселил в кандидата уверенность в победе. Потом он взял огромный лист ватмана...
— А нельзя было использовать компьютер?
— Выглазов был из докомпьютерной эпохи. Так вот, взял он огромный лист ватмана и нарисовал таблицу, обозначив ее как "Экран победы".
— Я уже догадываюсь, зачем он это сделал.
— Да, догадаться нетрудно. В каждой клеточке данной таблицы был один из тех, кто должен был голосовать за или против кандидата на выборах в Академию наук.
— Все так просто?
— Нет, каждый кандидат был изучен на предмет его интересов и предпочтений. Он даже установил места рождения их самих и их жен.
— А это зачем?
— Это очень важный факт, наше научное сообщество имеет местечковый душок. Если соискатель из Могилева, то все остальные будут торпедировать его. И наоборот. Там были указаны слабости каждого...
— Я знаю многих, во всяком случае, физиков и технарей, там есть ребята, которых не купить так задешево.
— Правильно, задешево не купить, потому что они сами назначили себе цену, довольно-таки дорогую...
— Я не то имел в виду... там есть ребята в полном смысле неподкупные.
— Неподкупных не бывает, но там действительно были и такие, — сказал Замятин.
— И как был решен вопрос с ними?
— По-разному. Одним было сказано, что это происки его врагов и кандидата нужно поддержать. Другим был сделал намек, что кандидат ни за что не выиграет, он не проходная фигура, но, чтобы он не выглядел глупо и не проиграл выборы в сухую, нужен хотя бы один голос "за".
— Да, но это возможно при...
— Разумеется, такое предложение должно было сделать авторитетное для данного участника лицо...
— Но и это не дает стопроцентного результата.
— Правильно, но нам и не нужен стопроцентный результат. Нам нужно пятьдесят процентов плюс один.
— Нам?
— Нам, нам, то есть тогда с Выглазовым, конечно, им, а теперь нам.
— Да понял я. И чем закончилась эта щемящая душу история у них?
— Победой, как ни странно, почти стопроцентной.
— Да. И вы полагаете, что у нас может получиться?
— Безусловно.
— Основания?
— Не все сразу, но кое-что я вам могу сказать прямо сейчас.
— Мы сделаем экран победы? — иронично заметил Крамор.
— Не только...
— А, понятно, мы пойдем другим путем, не таким путем надо идти...
— Крамор, — сказал Замятин, — не надо иронии, очень хорошо, что вы помните слова основоположника ленинизма... Но, заметьте, я отношусь к этому чрезвычайно серьезно. И как вы думаете, почему?
— Не знаю... — снизил градус разговора Крамор.
— Потому, что я вкладываю сюда свои деньги... И можно много лить воды по поводу вариантов, но это самый весомый аргумент...
— Позвольте спросить, а откуда у вас столько денег?
— Я взял кредит, — не то всерьез, не то в шутку ответил Замятин. — И уж если вы начали разговор о путях, то мы пойдем не другим путем, а сразу двумя путями. С одной стороны, поработаем с каждый участником этого действа, а с другой — обработаем общественное мнение.
— У вас такие возможности?
— Да, и вы это поймете прямо сейчас.
— В чем это будет выражаться?
— В том, что вы прямо сейчас выйдете отсюда...
— Но мой срок заканчивается...
— Повторяю для тугодоумов: вы выйдете отсюда и поедете домой, отмоетесь, отдохнете, а послезавтра ко мне в издательство, и мы начнем всё, что запланировали, реализовывать.
— А если я не приеду?
— Вот мой телефон, позвоните только один раз, и вы для меня больше не существуете... И помните, мне все равно, с кем работать, а вот лично вам...
— Прекрасно, только...
— Что — только?
— Только мой сокамерник подумает, что я стукач, когда я не вернусь в камеру.
— Стоит ли обращать внимание на такие мелочи?
— Ни хрена себе мелочи. Это пятно на мое имя.
— Чем больше пятен, тем заметнее человек, — философски заметил издатель.

Продолжение читайте в pdf-версии

*Лечний снег (диалект.) — прошлогодний снег
**ИМЛИ — Институт мировой литературы
***Письма счастья (шутл.) — сообщения ГАИ о нарушении правил дорожного движения.
****Кубинка — музей танковой техники.
*****На силка (сленг) — насильственная смерть.