ВАЛЕРИЙ ФОКИН
ФОКИН Валерий Геннадьевич родился 1 января 1949 года в вятском селе Пищалье. Закончил семинар Ю. П. Кузнецова на ВЛК. Автор одиннадцати поэтических сборников, книги прозы “Всего-навсего” и документального издания “Вятская гармоника”. Член Союза писателей России. Лауреат Всероссийской литературной премии имени Николая Заболоцкого. В 2014 году после речной аварии стал инвалидом, перенлс несколько операций. Живлт в г. Кирове (Вятке).
ЖИТЬ ВМЕСТЕ СО СВОИМ НАРОДОМ
ЗАПОВЕДЬ
Закат сменяется восходом,
а солнце светит и во мгле.
Жить вместе со своим народом
одной судьбою на земле
в трудах вершить свои дела
и знать:
добро сильнее зла.
БОЯН
И молитва,
и стих боевой,
как оружие в битве с врагами.
Вновь с хоругвями над головой
собрались мы под русское знамя.
С нами Бог,
и победа за нами.
Но усвоила русская рать
из суровых отцовых заветов:
даже в битве негоже терять
самых лучших певцов и поэтов.
Нас прикроют в смертельном бою
словно князя — щитом или телом,
чтоб мы веру и правду свою
подтвердили и словом, и делом.
Кровью братьев своих подтвердим,
как, спасая нас, воины пали,
чтобы мы передали другим
то, что сами в бою испытали.
Мы пример подадим молодым
не в речах — в задушевной беседе,
и для правнуков станет своим
наше слово о нашей победе.
“РУССКИЙ С КИТАЙЦЕМ БРАТЬЯ НАВЕК...”
Закат сменяется восходом,
а солнце светит и во мгле.
Жить вместе со своим народом
одной судьбою на земле
в трудах вершить свои дела
и знать:
добро сильнее зла.
БОЯН
И молитва,
и стих боевой,
как оружие в битве с врагами.
Вновь с хоругвями над головой
собрались мы под русское знамя.
С нами Бог,
и победа за нами.
Но усвоила русская рать
из суровых отцовых заветов:
даже в битве негоже терять
самых лучших певцов и поэтов.
Нас прикроют в смертельном бою
словно князя — щитом или телом,
чтоб мы веру и правду свою
подтвердили и словом, и делом.
Кровью братьев своих подтвердим,
как, спасая нас, воины пали,
чтобы мы передали другим
то, что сами в бою испытали.
Мы пример подадим молодым
не в речах — в задушевной беседе,
и для правнуков станет своим
наше слово о нашей победе.
“РУССКИЙ С КИТАЙЦЕМ БРАТЬЯ НАВЕК...”
Солнце Китая восходит над миром...
Мао Цзэдун
Видят китайцы сиянье Кремля.
Мы не боимся военной грозы...
Из песни “Москва — Пекин” (1949)
Мао Цзэдун
Видят китайцы сиянье Кремля.
Мы не боимся военной грозы...
Из песни “Москва — Пекин” (1949)
“Солнце правды восходит с Востока”...
Хоть звучит, как китайский пароль,
правда памяти слишком жестока
про Даманский и Жаланашколь.
Не тревожь меня, память немая,
дай забыть, как с границы в тоске
друг в коляске вернулся, сжимая
орден Красной Звезды в кулаке.
Он то плакал,
то пил,
то ругался
средь других госпитальных калек:
“Штык-ножом припорол я китайца,
позабыв, что мы “братья навек”.
Мы ведь так нашу дружбу ценили:
кто бы мне бы сумел объяснить,
почему они это забыли
и заставили нас позабыть.
Разве дружба — ненужная малость? —
за неё, если надо, умри!
Наша братская кровь запекалась,
не смешавшись,
на льду Уссури.
Полегло погранцов нас немало,
чтобы остров на время спасти.
До Байкала,
а там — до Урала
тихой сапой надёжней дойти...”
И дойдут,
улыбаясь по-братски,
как друзья,
не таясь по ночам:
мы ведь любим красивые сказки,
мы ведь верим красивым речам.
Друг, подвыпив, твердил виновато:
“Я жалею убитого брата.
Ни к чему были наши бои,
если сдали всё позже свои...”
И в бреду,
умирая до срока,
всё твердил друг израненный мой:
“Солнце правды восходит с Востока,
но зайдёт за кремлёвской стеной...”
“ЯБЛОЧКО”
Даже самые умные книжки
не озвучат живые слова:
“Хорошо заштормило, братишки!” —
и чуть позже: “Полундра, братва!!!”
За сто лет не закончились споры:
те — не эти,
а эти — не те.
Корабельный прожектор с “Авроры”
не нащупает цель в темноте.
Ту народную страшную ярость
расплескать мы не можем до дна,
и вопрос:
“А за что мы сражались?!” —
как пароль нам на все времена.
Не шарахнет “Аврора” по цели:
Туробъект —
только рябь по реке...
Просадили мы всё,
просвистели,
как матрос-анархист в кабаке.
Неохота за маузер браться,
лучше “Яблочко” — смерть каблукам!
А Свобода
без Равенства-Братства
проституткой пошла по рукам.
Сняли даму за баксы мажоры,
чтоб, натешившись,
скинуть с утра,
как похмельное селфи с “Авроры”:
“Хорошо погуляли вчера!”
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
радуйся жизни, новый буржуй:
день твой последний пока не придёт —
верен присяге российский Балтфлот.
БЕЗДОННОСТЬ
Как будто ждёшь сигнала для атаки,
чтоб не оставить Родину в беде...
Здесь предки наши
крестоносцев всяких
топить умели в ледяной воде.
Задумайтесь: а что бы было с нами
без этой глубины и высоты?
Упало небо чёрными крестами
на наши православные кресты.
И, солнце заслонив неумолимо,
армады в небе нагоняли страх.
Выпускники Осоавиахима
навстречу поднялись на “ястребках”.
Они врагов загнали в поднебесье
и сбросили с заоблачных высот.
А с фюзеляжей все кресты,
как плесень,
сдирал наждачной шкуркой русский лёд.
Врагам России вместо эпитафий —
лишь ледяная чёрная вода:
псы-рыцари
и асы из люфтваффе
в ней растворились напрочь без следа.
И прежде, чем тревогу вновь сыграют,
пускай усвоят новые враги:
в России ледяной воды хватает,
чтобы посмертно остудить мозги.
А что до наших соколов-пилотов,
до тех, что приземлиться не смогли,
то души их, уже без самолётов,
остались там — в заоблачной дали.
Они в раю так щурились лучисто,
ведь Божий Свет — не свет походных ламп,
и по сто грамм за сбитого фашиста
им отмерял небесный интендант.
И пусть в их кружках не вода живая,
и в небесах — гроза, а не салют
они,
нас от беды оберегая,
поныне в нашей памяти живут.
Они свой край благословляют снова,
тот отчий край,
в котором мы живём,
где вся бездонность озера земного
и неба, отразившегося в нём.
ТАК БЛОК ПИСАЛ
Страдание дано на испытанье.
Всегда, когда нелёгкая пора,
то кое-кто твердит, как заклинанье:
“Давно отсюда сваливать пора!”
Но напрягая гаснущие силы
над огненною бездной — на краю:
“Я никогда не бросил бы Россию...”
— так Блок писал,
предвидя смерть свою.
Пусть говорят: “Его не отпустили!
Его могли б на Западе спасти...”
А он себя не мыслил вне России
и не искал к спасению пути.
Во времена глобального трансферта
ещё не поздно,
позабыв покой,
что значит искупительная жертва,
суметь понять над блоковской строкой.
СВАЛИВАЮ!
Хоть звучит, как китайский пароль,
правда памяти слишком жестока
про Даманский и Жаланашколь.
Не тревожь меня, память немая,
дай забыть, как с границы в тоске
друг в коляске вернулся, сжимая
орден Красной Звезды в кулаке.
Он то плакал,
то пил,
то ругался
средь других госпитальных калек:
“Штык-ножом припорол я китайца,
позабыв, что мы “братья навек”.
Мы ведь так нашу дружбу ценили:
кто бы мне бы сумел объяснить,
почему они это забыли
и заставили нас позабыть.
Разве дружба — ненужная малость? —
за неё, если надо, умри!
Наша братская кровь запекалась,
не смешавшись,
на льду Уссури.
Полегло погранцов нас немало,
чтобы остров на время спасти.
До Байкала,
а там — до Урала
тихой сапой надёжней дойти...”
И дойдут,
улыбаясь по-братски,
как друзья,
не таясь по ночам:
мы ведь любим красивые сказки,
мы ведь верим красивым речам.
Друг, подвыпив, твердил виновато:
“Я жалею убитого брата.
Ни к чему были наши бои,
если сдали всё позже свои...”
И в бреду,
умирая до срока,
всё твердил друг израненный мой:
“Солнце правды восходит с Востока,
но зайдёт за кремлёвской стеной...”
“ЯБЛОЧКО”
Даже самые умные книжки
не озвучат живые слова:
“Хорошо заштормило, братишки!” —
и чуть позже: “Полундра, братва!!!”
За сто лет не закончились споры:
те — не эти,
а эти — не те.
Корабельный прожектор с “Авроры”
не нащупает цель в темноте.
Ту народную страшную ярость
расплескать мы не можем до дна,
и вопрос:
“А за что мы сражались?!” —
как пароль нам на все времена.
Не шарахнет “Аврора” по цели:
Туробъект —
только рябь по реке...
Просадили мы всё,
просвистели,
как матрос-анархист в кабаке.
Неохота за маузер браться,
лучше “Яблочко” — смерть каблукам!
А Свобода
без Равенства-Братства
проституткой пошла по рукам.
Сняли даму за баксы мажоры,
чтоб, натешившись,
скинуть с утра,
как похмельное селфи с “Авроры”:
“Хорошо погуляли вчера!”
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
радуйся жизни, новый буржуй:
день твой последний пока не придёт —
верен присяге российский Балтфлот.
БЕЗДОННОСТЬ
Как будто ждёшь сигнала для атаки,
чтоб не оставить Родину в беде...
Здесь предки наши
крестоносцев всяких
топить умели в ледяной воде.
Задумайтесь: а что бы было с нами
без этой глубины и высоты?
Упало небо чёрными крестами
на наши православные кресты.
И, солнце заслонив неумолимо,
армады в небе нагоняли страх.
Выпускники Осоавиахима
навстречу поднялись на “ястребках”.
Они врагов загнали в поднебесье
и сбросили с заоблачных высот.
А с фюзеляжей все кресты,
как плесень,
сдирал наждачной шкуркой русский лёд.
Врагам России вместо эпитафий —
лишь ледяная чёрная вода:
псы-рыцари
и асы из люфтваффе
в ней растворились напрочь без следа.
И прежде, чем тревогу вновь сыграют,
пускай усвоят новые враги:
в России ледяной воды хватает,
чтобы посмертно остудить мозги.
А что до наших соколов-пилотов,
до тех, что приземлиться не смогли,
то души их, уже без самолётов,
остались там — в заоблачной дали.
Они в раю так щурились лучисто,
ведь Божий Свет — не свет походных ламп,
и по сто грамм за сбитого фашиста
им отмерял небесный интендант.
И пусть в их кружках не вода живая,
и в небесах — гроза, а не салют
они,
нас от беды оберегая,
поныне в нашей памяти живут.
Они свой край благословляют снова,
тот отчий край,
в котором мы живём,
где вся бездонность озера земного
и неба, отразившегося в нём.
ТАК БЛОК ПИСАЛ
Страдание дано на испытанье.
Всегда, когда нелёгкая пора,
то кое-кто твердит, как заклинанье:
“Давно отсюда сваливать пора!”
Но напрягая гаснущие силы
над огненною бездной — на краю:
“Я никогда не бросил бы Россию...”
— так Блок писал,
предвидя смерть свою.
Пусть говорят: “Его не отпустили!
Его могли б на Западе спасти...”
А он себя не мыслил вне России
и не искал к спасению пути.
Во времена глобального трансферта
ещё не поздно,
позабыв покой,
что значит искупительная жертва,
суметь понять над блоковской строкой.
СВАЛИВАЮ!
В конце апреля уезжаю в свою вятскую глубинку, чтобы жить там до начала октября
“Всем надо сваливать из Рашки!
Нельзя же жить в такой стране!!!”
А вы вернулись,
божьи пташки,
уже в который раз ко мне.
Вы одолели все преграды,
инстинкту родины верны.
Кто вам и родине не рады,
пусть те и валят из страны.
Не стану сердце рвать на части —
читать “свободную печать”:
красу страны
и мерзость власти
я научился различать...
Уже теплее ночи стали,
и я уже считаю дни,
чтобы свалить в родные дали,
к вам, птахи верные мои.
И там, под чистым небосводом,
забыв ненужный интернет,
останусь со своим народом —
ведь у меня другого нет.
НАД ПОСМЕРТНОЮ КНИГОЙ ПОЭТА МИХАИЛА АНИЩЕНКО
Я беру его книгу
и снова
открываю стихи наугад:
в них гармония каждого слова
выше всяких посмертных наград.
Пусть они не утешат печали,
вновь твержу их, почти не дыша,
заглядевшись в небесные дали,
где его затерялась душа.
В запредельные выси подняться,
опускаясь на самое дно,
чтоб вот так вот уйти и остаться —
это право немногим дано.
До надрыва,
до смертного стона
он сумел отодвинуть предел,
от него я услышал и понял
то, что высказать сам не сумел.
И, предав все грехи самосуду,
отодвинув похмельную грусть,
жизни,
словно смертельному чуду,
вместе с ним, как впервые, дивлюсь,
Где душа, не нашедши покоя,
снова всё раздаёт, не тая...
Диво дивное,
вот ты какое:
горе горькое — радость моя.
В КУЛАКЕ
До конца размотался клубок.
Жизнь почти уже вся пролетела.
И за то, что его не берёг,
начинает мне мстить моё тело.
Не поднять ни ружья,
ни весла.
Дальний берег, как будто в тумане...
Просто сила куда-то ушла,
словно спирт испарился в стакане.
Добираю остатние дни у костра
вместе с другом на Вятке. —
Вася, хоть самогону плесни,
как ты сам говоришь, по лампадке.
Пусть не спирт, но красиво горит,
словно душу мне сжечь норовит
за грехи,
за былое враньё,
за уставшее тело моё.
А душа не желает гореть,
не желает меня погубить,
а желает меня пожалеть,
потому что не петь мне,
не пить
и уже вместе с ней не грешить...
Не поднять ни весло,
ни ружьё —
бесполезно сжимать кулаки.
Мстит за прошлое тело моё.
Тянет холодом смертным с реки.
Сам тяну я ладони сквозь тьму:
а куда,
и зачем,
и к чему?..
Будто щупаю,
что там и как?..
И сжимаются пальцы в кулак
лишь затем, чтоб сберечь в кулаке
этот день
у костра
на реке.
Ведь не будет таких больше дней.
Будет только больней и больней —
на полслове прервётся строка...
Вася-друг, помяни и попей:
я покинул реку и друзей,
но ушёл,
не разжав кулака.
Нельзя же жить в такой стране!!!”
А вы вернулись,
божьи пташки,
уже в который раз ко мне.
Вы одолели все преграды,
инстинкту родины верны.
Кто вам и родине не рады,
пусть те и валят из страны.
Не стану сердце рвать на части —
читать “свободную печать”:
красу страны
и мерзость власти
я научился различать...
Уже теплее ночи стали,
и я уже считаю дни,
чтобы свалить в родные дали,
к вам, птахи верные мои.
И там, под чистым небосводом,
забыв ненужный интернет,
останусь со своим народом —
ведь у меня другого нет.
НАД ПОСМЕРТНОЮ КНИГОЙ ПОЭТА МИХАИЛА АНИЩЕНКО
Я беру его книгу
и снова
открываю стихи наугад:
в них гармония каждого слова
выше всяких посмертных наград.
Пусть они не утешат печали,
вновь твержу их, почти не дыша,
заглядевшись в небесные дали,
где его затерялась душа.
В запредельные выси подняться,
опускаясь на самое дно,
чтоб вот так вот уйти и остаться —
это право немногим дано.
До надрыва,
до смертного стона
он сумел отодвинуть предел,
от него я услышал и понял
то, что высказать сам не сумел.
И, предав все грехи самосуду,
отодвинув похмельную грусть,
жизни,
словно смертельному чуду,
вместе с ним, как впервые, дивлюсь,
Где душа, не нашедши покоя,
снова всё раздаёт, не тая...
Диво дивное,
вот ты какое:
горе горькое — радость моя.
В КУЛАКЕ
До конца размотался клубок.
Жизнь почти уже вся пролетела.
И за то, что его не берёг,
начинает мне мстить моё тело.
Не поднять ни ружья,
ни весла.
Дальний берег, как будто в тумане...
Просто сила куда-то ушла,
словно спирт испарился в стакане.
Добираю остатние дни у костра
вместе с другом на Вятке. —
Вася, хоть самогону плесни,
как ты сам говоришь, по лампадке.
Пусть не спирт, но красиво горит,
словно душу мне сжечь норовит
за грехи,
за былое враньё,
за уставшее тело моё.
А душа не желает гореть,
не желает меня погубить,
а желает меня пожалеть,
потому что не петь мне,
не пить
и уже вместе с ней не грешить...
Не поднять ни весло,
ни ружьё —
бесполезно сжимать кулаки.
Мстит за прошлое тело моё.
Тянет холодом смертным с реки.
Сам тяну я ладони сквозь тьму:
а куда,
и зачем,
и к чему?..
Будто щупаю,
что там и как?..
И сжимаются пальцы в кулак
лишь затем, чтоб сберечь в кулаке
этот день
у костра
на реке.
Ведь не будет таких больше дней.
Будет только больней и больней —
на полслове прервётся строка...
Вася-друг, помяни и попей:
я покинул реку и друзей,
но ушёл,
не разжав кулака.
Дорогой наш друг! От души поздравляем с юбилеем.
Годы идут, а душа твоя не стареет, и сила поэтическая прибавляется. Ждём новых стихотворений. Крепко жмём твою руку!
Редакция журнала
Годы идут, а душа твоя не стареет, и сила поэтическая прибавляется. Ждём новых стихотворений. Крепко жмём твою руку!
Редакция журнала