Предисловие

На определенной стадии жизни каждый человек начинает поиски некогда потерянных лиц, когда их отсутствие становится невыносимым. Подобные поиски имеют много общего с убеждением, что окружающие являются частью нас самих, нашей судьбы. Вместе с тем это попытка через воспоминания осмыслить себя самого. В историях, которые я рассказываю, искомые лица так и не были найдены, а их имена по понятным причинам не соответствуют действительным.

Марина

Марину выдали замуж в тринадцать лет за мелкого вора из Керкиры — Абмана. Она только что окончила седьмой класс, но уже успела забеременеть и, несмотря на то что считалась прилежной ученицей, была вынуждена оставить школу. Так требовала мораль того времени — во избежание скандала.
Абман, работавший строителем в местных трущобах, наплел ей кучу историй, что он студент, учится на врача и потому вечно сидит без денег. В конце концов его обман раскрылся, и все его россказни оказались выдумкой. Некоторые до сих пор гадают насчет места его рождения.
Марину я знал хорошо. Она была сестрой моего лучшего друга Стефана — примерного ученика, образца благонравия, заядлого футболиста и к тому же первенца в семье, которому, по обычаю тех лет, полагалось выдать замуж сестер — Марину и еще двух, помладше.
Это была бедная семья островитян, перебравшаяся в столицу в поисках лучшей доли. Их отец день и ночь работал у домны, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. От такой жизни он сгорбился, почернел и иссох, но разве кому-то было до этого дело?
Его жена, тетя Магдала (так мы ее звали), и бровью не вела по поводу своей беспорядочной интимной жизни, хотя занималась ею исключительно в пределах собственного дома. Но, честное слово, госпожа Магдала никому не давала поводов для сплетен.
Пока отец Стефана пропадал на работе, я перезнакомился в его доме с половиной блатного Пирея. И разве это случайность, что они и жили на улице Драмы?
Стефан, будучи еще подростком, не был в курсе всех этих дел, но и он не одобрял слишком раннего и тайного замужества Марины. В его голове, похоже, не мелькнуло и мысли о роде деятельности суженого сестры, а тот, между прочим, ограбил почти все киоски Омонии и был не раз арестован за непристойные действия на здешнем мосту в то время, когда там проходил поезд в Св. Дионисий. Если, конечно, Стефан не знал, но не закрывал на все это глаза.
В четырнадцать лет Марина развелась, оставшись с маленькой дочкой на руках — с Эфи. Ее бывший муж сидел в тюрьме за то, что ограбил почту, где три месяца работал по договору. С горя отец Марины бросил домну и уехал на заработки в Саудовскую Аравию, в Джидду, а тетя Магдала продолжала жить по-старому, и вскоре их дом превратился в проходной двор. Переводы отца вечно запаздывали, а ведь и в бедности хочется жить не горюя. Спустя недолгое время, разочаровавшись и бросив учебу, Стефан нанялся шкипером на судно и ушел в плавание.

* * *

Как-то ночью меня разбудил друг семьи — Такис. Он был незаконнорожденным. Его подобрали какие-то люди. Такис вырос и стал полицейским под прикрытием, годным лишь для того, чтобы принимать наркотики, точно подопытное животное, и после сдавать наркоторговцев полиции. Его правый глаз опух, под левым красовался приличный шрам. В общем — ходячий мертвец.
— Тебя ищет Магдала, — сказал он с трудом, — только ты можешь помочь ей сейчас.
Мне не хотелось с ней встречаться, и я колебался. К тому же я был всего лишь студентом.
— Ради "тонущего" в море Стефана, — настаивал Такис.
Так я попал в дом Марины.
Там уже были человек пятнадцать, по виду бандитов.
— Когда едешь в Салоники? — спросила тетя Магдала, отводя меня в сторону.
— Завтра в девять. С вокзала в Лариссе.
— Возьми с собой Марину. А Эфи останется здесь... Я буду твоей должницей...

* * *

Тем дождливым февральским вечером по дороге в Салоники Марина открыла мне все свои тайны. Ей почти исполнилось шестнадцать, а у нее уже был настолько богатый опыт общения с противоположным полом, какой бывает у сотни женщин за сотню лет.
Приехав, у нас не возникло желания спать — такой интерес вызвала главная тема. Я сварил кофе себе и ей, и мы еще долго болтали, пока не проснулся мой друг Теодор, живший со мной. Познакомясь с Мариной, он без лишних слов понял ее положение и пообещал помочь настолько, насколько сможет, ведь и сам он был всего лишь студентом.
Хороший малый! Вечером он угостил нас кофе в "Кедровом холме", а через три дня нашел Марине работу в какой-то кустарной мастерской.
За два месяца ее жизнь кардинально изменилась: утро она проводила в своей мастерской, вечером хозяйничала дома, ночью мы гуляли втроем, а в конце дня — крепкий сон после приятных и безмятежных разговоров.
Она не требовала многого — спала на небольшом диванчике в моей комнате у окна. Спустя недолгое время у нее вошли в привычку вечерние прогулки с Теодором по магазинам (я, конечно, следил за их покупками), ведь ей было всего шестнадцать. Девчонкам в ее возрасте нужны красивые вещи и украшения, а у Теодора имелись и деньги, и сердце. Молодой был еще! И главное, он влюбился в нее.
Но вот этого Марина не стерпела. Ее материнский инстинкт оказался сильнее чувства мнимого счастья, и она совершила судьбоносную ошибку. Марина позвонила в Пирей, чтобы хотя бы услышать плач своего ребенка, — она ведь была матерью.
Вот так на следующий день я случайно встретил ее на одной из улиц Салоник в обществе того самого Такиса. Так продолжалось несколько дней, пока однажды утром Марина не исчезла, хотя поначалу мы думали, что она просто ушла на работу. Полагаю, она сделала так специально, чтобы не создавать нам проблем. Между тем приближался праздник Пасхи.

* * *

— Я больше не выдержу! — сказал однажды утром Теодор.
Он вылетел первым рейсом в Пирей на поиски Марины. Вернулся поздней ночью и, не говоря ни слова, завалился спать. Так было и на следующий день. Мы даже не перекинулись обычным "приветом". Он был мне точно враг.
Спустя три дня он вновь улетел, неделю отсутствовал, а по приезде так и не заговорил. Единственная фраза, которую я все же услышал: "Не знаю, жива ли она... Нигде не нашел... Никто ничего не знает!.."
Через два месяца, летом, он женился на другой девушке, и вскоре наш дом в Эвгелистрии превратился в руины.

* * *

Марину я встретил через год в клубе "Гнилой виноград" в городке под названием Пасалимани. Она изменилась. Марина уже не была той замкнутой, молчаливой девчонкой. Сейчас это была семнадцатилетняя девушка, почти совершеннолетняя. Ночная работа, казалось, нисколько ее не тяготила. Конечно, она была мне рада, но все же держалась на расстоянии.
— Ты здесь счастлива? — спросил я ее.
В тот же миг на мое плечо легла чья-то рука.
— Приятель, ты к нам впервые? — услышал я сзади странный голос.
Я взглянул на говорившего. Мне не удалось с первого раза определить пол этого человека, но я догадался, что он (или, быть может, она?) был(а) владелицей или владельцем клуба. Крашеные волосы, чересчур пышные губы и взгляд, полный презрения и угрозы одновременно.
— Заходи еще, тебе ведь здесь понравилось? — спросила "она" учтиво.
— Не особо, если честно, — ответил я.
"Ее" лицо тут же сделалось недовольным, но "она" все же осталась на месте.
Тем временем Марина куда-то исчезла. Как мне было с первого раза понять, что это притон?
Через несколько дней я снова заехал сюда. Мне сказали, что ее сотрудничество с учреждением прекратилось. Не видать мне Марины.

* * *

Прошло три года.
Как-то вечером я шел знакомым кварталом. Заглянул и к дому Стефана. Темно. В киоске напротив спросил, что стало с моим другом, есть ли новости и куда подевалась семья.
— Они далеко, дружище, — сказал продавец. — Всех девчонок отправили на трассу, большего не знаю, да и знать не хочу... Не наше это дело.
— А Марина? Ее не видел?
— Как-то ночью открылось окно. Босиком выскочила наружу. Мимо проезжало такси, она села в него и с тех пор не появлялась... Больше не видел. Давно это было... Что тут скажешь — жаль! Девчонку жаль, понимаешь?
— А Стефан? Его не встречал?
— Ни разу! Путешествует где-то... Жалко парня!
— А остальная семья?
— Магдала сказала соседям, что они переехали в Амфиаль...
Я зашел в знакомое кафе. Янис был в настроении, угощал всех подряд.
— Одно пиво, Янис, — попросил я.
— Все, что скажешь, друг! Как дела?
— Хорошо... хорошо... А у тебя?
— Потихоньку, как видишь.
Мы помолчали.
— Не встречал Стефана? — спросил я. — Шкипера?
— Нет... А ты? Такое чувство, будто он вечно в разъездах. Не может остановиться.
Мы вновь помолчали.
— Они уехали в Амфиаль? Я имею в виду семья?
— Это Магдала сказала? Возможно... А может, в Перистери или в Амфиуполь. Или в Хайдари... Хотя, если бы мне сказали, что они подались в Новую Смирну, я бы все равно не поверил... Ты ведь умный, все понимаешь... Давай-ка выпьем еще по одной.

Агнес

В начале декабря мы отпраздновали окончание института. Я получил диплом бакалавра и вместе с Райнером (в первый раз я видел, чтобы мужчина в знак уважения дарил цветы другому мужчине) отправился в одно из кафе в квартале, где он жил, — в "Сорок церквей".
— И что дальше? — спросил он меня.
— А дальше... будет армия... в середине января, — смущенно ответил я.

* * *

Время, проведенное в прекрасных Салониках, осталось позади. Ушли в прошлое четыре года усердных занятий, учебы и вечной нервотрепки. Как быстро летит время, особенно прекрасное время! Мне предстояло собрать вещи и уехать, захватив с собой полученные знания и оставив все то, что не помещалось в багаж: память о землетрясении, случившемся в этих местах; о красивом городе с хорошими людьми; об однокурсниках, со многими из которых я подружился; о прогулках по пляжам и Центральному холму и о ночах, проведенных в тавернах Гентикула. И первую любовь, разумеется!
— Идея! — прервал мои размышления Райнер. — Почему бы тебе перед службой не отметить Рождество в Германии? Поедем на машине! Когда еще у тебя будет такой шанс? И главное, бесплатно. Соглашайся, мы чудесно проведем время!
Я отправил вещи (главным образом книги) в Пирей и взял обратный билет на поезд из Кёльна до Салоник. Двадцатого декабря мы втроем — я, Райнер и наша подруга Махия, едущая повидать родителей, давнишних эмигрантов, — сели в "опель стейшн" и отправились в Германию. Наши с Райнером девушки (им исполнилось по двадцать, и обе родились в один и тот же день) помахали нам на прощание и пожелали удачного пути.
Мы проехали Югославию за ночь, без остановок. Следующую — незабываемую! — провели в австрийском Филлахе, а утром, измученные полночным разгулом и поглощением пива, отправились в Маркренинген, деревушку неподалеку от Штутгарта, где жили родители Махии. Ночлег здесь был чисто греческим, а затем, оставив Махию, поехали дальше — в Эссен.
Семья Руди отнеслась ко мне прекрасно. И все же вечерами я немного скучал. Каждый день мы гостили у одной из его бабушек, а их у этого проходимца оказалось слишком много. Была жива даже бабушка его отца! Вместо того чтобы таскаться из одного набитого златовласыми немками паба в другой, мы торчали у его родственников! О чем вообще думал этот немец?
Он думал о невесте — об Агнес. Очаровательная, пышнотелая красавица из Салоник, второкурсница юридического факультета. Он говорил о ней постоянно. Из-за нее все праздничные дни мы мотались из одного магазина в другой в поисках подарка, который был бы ее достоин. А ночами поднимались на заснеженный холм у его дома, и он кричал во все горло, убежденный, что его голос с невероятной быстротой рассекает воздух и Агнес в тот же миг улавливает его послания:
— Агне-е-е-е-е-ес!!! Я тебя-а-а-а-а-а-а-а люблю!!!

* * *

Обратный поезд из Кёльна шел тридцать шесть часов. Я отправился в путь, груженный опытом, впечатлениями и подарками Райнера для Агнес. Он должен был вернуться позже, когда я уже буду в армии. Но ведь кто-то же должен передать ей подарки. Разумеется, я.
Проезжая Югославию, ни я, ни другие пассажиры не сомкнули глаз. Нам сказали, что на остановках поезд часто грабят бандиты. Несмотря на опасность, мы довольно приятно провели время за картишками с другими обитателями купе. В эти минуты мы были словно одной дружной семьей. Когда поезд наконец прибыл в Салоники, я взял такси, сказал водителю "Ротонда" и вскоре был дома у Махии, уже вернувшейся из Германии. Едва войдя, в изнеможении упал на ковер. Там и заснул.

* * *

Проснулся я на следующий день, к полудню. Выпил чашку кофе и сразу позвонил Агнес, чтобы встретиться и передать ей подарки. Ошалевшая от счастья, она благодарила за звонок и приглашала на ужин. Я положил подарки в три огромных пакета и вечером отправился к ней домой.
Атмосфера в нем была восхитительной! Музыка, которая мне нравилась, разговоры, которые мне нравились, и еда, которая мне тоже очень нравилась, — фрикадельки и жареная картошка.
Мать Агнес, Катерина, все время входила с новыми блюдами, очень аппетитными, и вскоре я почувствовал, что мой живот вот-вот лопнет. Тогда Агнес поставила на проигрыватель "Love’s Theme!" Berry White’а, взяла меня за руку и повела танцевать.
Я галантно обнял ее за талию, и мы точно воспарили в воздухе, ловко двигаясь в ритме музыки. Радости девушки не было предела. Катерина с восторгом смотрела на нас, приветствуя все, что я делал. Увидев множество дисков с музыкой, которая мне тоже очень нравилась, я предложил Агнес поставить один из них на проигрыватель.
Вместо этого она внезапно прервала наш прекрасный танец.
— Знаешь что? — спросила она.
— Что?
— Я его больше не люблю.
— Кого?
— Ты знаешь...
— А что ты хочешь услышать от меня?
— Ничего. Просто чтобы ты знал.
— Зачем?
— Чтобы знал...
— Что я должен знать, Агнес?
— Что мы не подходим друг другу...
— Но...
— Согласись, мы совершенно разные люди. И я его больше не люблю!
— Серьезно?!
— Конечно.
Мы помолчали. Я вернулся за стол, мучаясь вопросом, было ли это правдой или шуткой, к которой не стоит относиться всерьез.
— Ну что? — прервала мои размышления Агнес.
— Что я могу сказать? Если это правда, ты сама должна ему в этом признаться. — я был не в силах поверить тому, что услышал.
Тогда она подошла и поцеловала меня в щеку.
— Знаешь что?
— Что еще я должен знать? Я и так в растерянности.
— Ты мне нравишься... Понимаешь?
Я посмотрел в ее опущенные глаза. Взглянул на картины, украшавшие стены, на всю, полную книг, гостиную ее дома. И внезапно перенесся мыслями в Германию, где в неведении томился бесконечно любящий ее человек. Подумал и о матери Агнес, которая сейчас, возможно, готовит очередное сногсшибательное блюдо.
— Ну что? — спросила Агнес, наклоняясь, чтобы еще раз поцеловать. — О чем думаешь? Вернее, зачем?
— Что значит "ну что"?
— Обещаешь?
— Что?
— Ты понял, что я тебе сказала?
— Как не понять? — вспылил я. — Ты считаешь меня идиотом — вот что я понял.
— Почему?
— Ты предала человека, с которым обручена три года. Меня бы тоже предала?
Она резко отстранилась, подошла к гардеробу. Надела пальто. Застегнулась. Внезапно расплакалась и, еще раз взглянув на меня, открыла дверь и исчезла в ночи.
Ее мать, взволнованная таким поворотом, строго спросила:
— Надеюсь, ты не говорил с ней о Райнере?
Я не ответил. Откуда мне было знать, что она его недолюбливает?
Катерина между тем быстро оделась, вышла из дома и побежала в сторону городского пляжа. Вернулась она через час. Агнес с ней не было.

* * *

Утром я отправился в институтскую библиотеку. Окинул ностальгическим взглядом учебники, которыми пользовался еще недавно, и двинулся к кофейному автомату у входа. Бросил монету, нажал на кнопку, взял стакан и поднял глаза.
Передо мной стояла Агнес.
— Надо поговорить. Не здесь, снаружи, — сказала она, хватая меня за рукав и увлекая за собой.
— Куда ты так внезапно исчезла? — спросил я, глотая обжигающий кофе.
— Узнаешь...
Мы вышли наружу — в холод и дождь.
— Я настаиваю, — начала она.
— На чем?
— На том, что сказала вчера. Ты мне нравишься, понимаешь?
— Не верю. Невозможно.
— Возможно! Так что же?
— Что именно?
— Я хочу, чтобы мы были вместе.
— Исключено! — сказал я, отпивая кофе. — Определенно исключено.
— Почему?
— Я сказал об этом вчера. Ты что, не поняла?
— Нет.
— Агнес, давай останемся друзьями. Разве плохо?
— Нет... я хочу тебя.
— Неужели? — Я вновь глотнул из стаканчика, который, к счастью, все еще грел руку. — Послушай, давай-ка вернемся, а то, не дай бог, простудишься, а громкие слова оставь на потом.
— Я никуда не пойду, пока не ответишь, — настаивала Агнес.
— Ты уже получила ответ. Не делай вид, что не понимаешь. Если хочешь сделать что-то стоящее, оставь эти глупости и загляни к Махии. Там письмо. Пришло сегодня утром.
— Я никуда не пойду. Мне оно не интересно.
— И не ходи, — огрызнулся я. — Мне это тоже не интересно.
— Я не хочу видеть Махию. Только тебя.
— Хватит меня бесить! — разозлился я. — У меня полно дел. Повторяю, иди и возьми письмо.
— А ты? Ты там будешь? В два?
— Не знаю, — сухо сказал я, отправляя стаканчик в урну. — Пока!

* * *

В два в квартире Махии раздался звонок. Я лежал на пушистом шерстяном покрывале и смотрел телевизор. Открыла Махия. Это была Агнес. Она поздравила хозяйку с днем рождения, та убежала в комнату за письмом, Агнес села на диван и попросила кофе. Махия вновь убежала — теперь в кухню.
— Видишь его? — Агнес держала передо мной письмо. — А теперь... — и она резким движением разорвала письмо на мелкие куски. — Ты понял, кто мне действительно нужен?
Вошла с кофе Махия, девушки принялись болтать, а я продолжил смотреть телевизор.
В половине третьего на наш восьмой этаж поднялся лифт. Два-три шага за дверью. Звонок. Пока мы гадали, кто это может быть, звонок повторился, теперь сильнее.
— Что за гость? — удивилась Махия, идя открывать. — И в такое время?
За дверью стоял Райнер. Это было невозможно! Мы так долго говорили о нем, по крайней мере Агнес и Махия, — и он материализовался! Через десять дней он все равно бы приехал, но Райнер не выдержал!
— Агнес, любовь моя! — вырвался из его груди крик, и, словно ястреб, он ринулся к той, что заставляла его сердце трепетать.
— Любимый! Любимый!.. Любимый... — повторяла Агнес, крепко обнимая его.
Я стоял точно оглушенный, думая о том, что произошло всего несколько минут назад, о порванном письме, о словах и упреках Агнес. Конечно, я встал, чтобы поздороваться, но бешенство было столь велико, что я чуть было не пнул по пути телевизор.
"Черт бы тебя побрал! — думал я, глядя на Агнес. — Разве такое возможно?"
Я попрощался, вышел на улицу и побрел на площадь Аристотеля. Находиться рядом и видеть их объятия... Это было выше моих сил.
По пути я повторял любимую фразу одного из друзей — Теодора: "Идиотская жизнь! Идиотская..."

* * *

От площади Аристотеля я дошел до Харилы, спустился по Мартии и навестил соседей по старой квартире. Мы выпили кофе, и за нашими разговорами я немного забылся.
Спустя много часов, когда уже стемнело, я сел в автобус до Камары и вернулся к Махии. В доме было тихо. Махия и ее подруга Георгия, жившая с ней, готовили на кухне закуски, Янис и Пит, их парни, выглядели озабоченными, а Райнер рыдал на кровати в комнате Георгии.
— Что случилось, ребята?
— Она его бросила, эта стерва, — негромко сказал Пит.
— Правда? И когда? Ведь еще недавно они были вместе?
— Были... А потом она ушла. Сказала, что вернется, и исчезла. Даже телефон не отвечает.
Начался бесконечный спор о том, что могло произойти. Агнес проговорилась, что ее мать не желает видеть Райнера. Но с ней самой-то что не так? И что это за театр? И почему она не сказала ему об этом раньше? Логичные вопросы, ведь после отъезда Райнера не прошло и двадцати дней, и казалось, все шло как надо. Конечно, я знал больше других, но какой смысл говорить об этом влюбленному человеку?
Где-нибудь прячется, решили мы все вместе. Надо искать.

* * *

Той же ночью мы выехали в Палури, поселок на границе Халкиды. Мы не знали, когда вернемся, и так волновались, что даже не выпили перед дорогой кофе. Стоял туман. Райнер молча вел машину, слушая "Led Zeppelin". Я не видел его лица, но уверен, что он проплакал всю дорогу. Два часа за рулем, пока мы не выехали на какой-то проселок неподалеку от Палури. Сплошные ухабы. Час ночи, и ни единого огонька. Куда мы заехали?
— Выходим, — сказал Райнер, нажимая на тормоз.
Снаружи был холод. Рядом, казалось, лежала какая-то поляна. Мы оставили машину и в кромешной тьме отправились на поиски. Грязь тут же облепила ботинки, но мы упорно шли дальше. Пройдя с десяток метров, Райнер вернулся к машине за фонариком, но все бесполезно.

* * *

Мы выкурили полпачки сигарет, выдыхая дым на ладони, чтобы хоть немного согреть их. Я видел, что Райнер дрожит и жалобно смотрит на луну, которая все выше поднималась над горизонтом. В тишине мы прошли несколько километров — километров, полных печали. Скорбная ночь, когда единственным звуком был звон собачьих цепей, когда мы на них натыкались. И ни единого лучика света!
— Постой-ка! — воскликнул Райнер. — Это, должно быть, там!.. Вот это тишина!
Я удивленно смотрел, как он продирается сквозь витки какой-то проволоки.
— Что собираешься делать?
— Смотрю, откуда лучше спрыгнуть.
— Куда спрыгнуть?
— Разве не видишь — вон там свет? Это дом ее родственников. Уверен, она там.
Я глянул, куда он указывал. Ничего. Ни единого проблеска. Тем более дома. Я промолчал. В том состоянии, в каком он сейчас находился, можно было увидеть самого Кеннеди. Но как бы то ни было, он все же умудрился спрыгнуть.
— Будь осторожен, — пожелал я ему.
— Не волнуйся. Жди здесь. Да, и принеси еще сигарет! — сказал он, исчезая во тьме.
Чтобы не замерзнуть, я проходил без остановки почти два часа.
"Вот что делает с ним эта тварь!" — злился я и вдруг подумал, что стоило бы ему все объяснить. Но что объяснить? Разве я мог рассказать о том, что было между мной и Агнес?
Райнер между тем не появлялся. Может, с ним что-то случилось? Я нервничал и уже собрался было идти искать того, кто сам находился в поисках своей любви. А вдруг я уйду, а он вернется и не сможет меня отыскать? Можно ведь запросто разминуться, особенно сейчас, когда луна скрылась за облаками и в трех шагах ничего не видно. Да и машину найти нелегко. И я продолжал мотаться туда и сюда, замерзая на диком холоде.

* * *

Теперь я понял, через что прошел, когда ждал Марину на нашем первом свидании. Нетерпение и страх, не видел ли нас кто-нибудь из ее родных, кто мог бы нам помешать, и терпеливое ожидание, даже если она опаздывала на полчаса. Вспомнил и ее переживания, что нас могли заметить, где нам лучше укрыться и когда расстаться, чтобы ей вовремя быть дома, иначе ей влетело бы от отца. Примерно так же было и с другими девушками, которых я знал.
— Да пошла она к черту! — внезапно заорал я. — Что за странные существа эти женщины! Они будто рождены, чтобы нас мучить!
В тот же миг я провалился в грязь. Чертовщина! И в чем мы виноваты, что оказались в этой дикой местности в столь поздний час?

* * *

Райнер возник неожиданно:
— Дружище, я так продрог! Дай-ка сигарету.
— Что случилось?
— А что, по-твоему, могло случиться? Ничего. Идем к машине.
— Нашел что-нибудь?
— Нет.
— А как же свет?
— Какой свет?
— Ну, тот, о котором ты говорил.
— Свет?
— Да.
— Я видел его постоянно. Прямо перед собой. Шел, но, похоже, там ничего не было.
Райнер зажег сигарету — слабый лучик его надежды, и мы начали наш путь домой. Лишь однажды он оглянулся, чтобы вновь увидеть свет, который помогал ему жить.

Люба

Сырые ночи той зимы каждый раз приводили меня в Коридаль, на площади Элефтерии, Меммы, Венизелоса, либо немного дальше — на Кринис. Здешние заведения я штудировал до самого утра, прихватив с собой свои записки — мысли о знакомых, любимых и просто подругах.
Но все это было после работы, сначала была сама работа, и только она. Было время, когда я трудился день и ночь, и при этом у меня никогда не было лишней драхмы. Как будто кто-то поставил под сомнение мою способность тратить деньги. Тогда я решил доказать обратное.
Я начинал прогулку со знакомого заведения, в котором не было ничего греческого. Обычно там звучал негритянский блюз, и был он декорирован старыми мотоциклами на высоких платформах и одним подержанным "джук-боксом". Удивительная атмосфера! К тому же его владельцы Такис, Сотирис и диджей Макис — были чрезвычайно дружелюбны ко мне. Такова была отправная точка. Затем я снова куда-нибудь шел, в следующее заведение. Помню бесконечные гулянки до утра, неповторимые, полные общения, споров и с глубокой задумчивостью в конце. В одном из таких заведений я и встретил Любу.

* * *

Люба, красивая, высокая, светловолосая, в свои тридцать два работала в "Экстриме" — баре, притаившемся за площадью Венизелоса, волоча за собой всю тяжесть постсоветского краха и горечь изгнания. Учительница, которая бросила школу. Мать, которая оставила двух дочерей, одиннадцати и тринадцати лет, чтобы здесь обеспечить им будущее. Москвичка, лишенная всяких иллюзий. Гордая, суровая, непримиримая — никто не мог заставить ее плясать под свою дудку, даже за сотню бутылок шампанского.
Каждый раз, когда я заходил в бар, ее лицо точно освещалось изнутри — так она радовалась моему приходу. Не успевал я сесть за стойку, как она уже подавала мой любимый виски. Она всегда приветствовала меня на свободном греческом: "Здравствуй, разумный человек!" — и пожимала мне руку. Ее лицо сияло и тогда, когда она наполняла свой стакан. Мы резво чокались, я сразу платил и, перед тем как докурить сигарету, в свою очередь жал ей руку и без пожелания доброй ночи исчезал во тьме.
Я часто ловил себя на мысли, что ее образ не выходит из моей головы даже днем. Хотя я видел немало женщин, она все равно выделялась среди них. Особенно если перед тем я осушал бутылку. А иногда, когда я шел под дождем, мне казалось, что я обнимаю ее за плечи. Я никогда не ощущал ее эротически, просто я думал, что могу прикоснуться к ней и будет достаточно одного ее взгляда, чтобы я крепко прижал ее к себе, и тогда она вся окажется в моих объятиях. Только так, думалось мне, я мог бы заглушить ее боль. Пять минут, проводимые с ней каждую ночь, захватывали мои мысли на следующий день. Те пять минут были для меня глотком свежего воздуха. Для нее, наверное, тоже.

* * *

Вечер Страстного понедельника. Люба казалась скованной. Неожиданно суховатый "привет". Странное выражение лица. Ушла в глубь стойки, вернулась обратно. Резко звякнула своим стаканом о мой:
— Нужно поговорить...
— Пожалуйста, я весь твой.
— Мы можем встретиться в пятницу после Эпитафия[1]?
— После Эпитафия?
— Да, просто попьем кофе и обсудим пару важных дел.
Я всмотрелся ей в глаза. Я был уверен, что она хочет сказать что-то действительно важное. К тому же до этого мы только и делали, что обсуждали важные темы. Но почему она не хочет говорить здесь, в баре?
— Хорошо, — согласился я, и ее лицо вновь засияло.
Потом мы немного поболтали о школе и об учебе. Позже, уже дома, я просмотрел сегодняшнюю газету, а также газеты за месяц, которые еще не успел прочитать, и заодно, по той же причине, за год. Я ополовинил бутылку виски, выкурил штук пятнадцать сигарет, обошел раз семьдесят комнату, но так и не понял, зачем понадобился Любе. Я предположил (мне всегда нравятся предположения), что она хочет признаться мне в любви. Но не в Страстную же пятницу? И почему после Великого Эпитафия, а не завтра или в Страстной четверг? И наконец, почему за кофе, хотя она знает, что я люблю виски, или в этом тоже есть свой смысл? Кофе и вправду является эротическим эликсиром, но только если врачи запретили вам алкоголь.
Но что бы ей ни было нужно, какое бы дело, Люба знала: я приду. Рандеву обязательно состоится. Иначе она бы не просила. В конце концов, эта женщина мне доверяла.

* * *

Вечер Страстной пятницы. Когда я вошел в кафетерий на Амфиалии, она сидела на стуле возле барной стойки, красивая, улыбающаяся своей всем известной улыбкой. Без особых раздумий мы заказали кофе, она помолчала, глубоко вздохнула и перешла к делу:
— Я тебе доверяю, ты знаешь...
— Спасибо за доверие.
— Ты для меня свой, понимаешь?
Как же давно я это не слышал. Если вообще слышал. Причем на превосходном греческом.
— Мне нужно знать твое мнение, — прервала мои размышления Люба.
— По поводу чего?
— Ну... — Она замялась.
— Говори!
— Я достаточно прожила в Греции. И даже смогла заработать на квартиру для одной из дочерей...
— Ты умница.
— ...теперь нужно позаботиться о другой.
— И это похвально.
— Ты понял?
— Понял... А в чем проблема? Ведь все пока хорошо.
Она взглянула на меня так, как смотрят на небо отчаявшиеся грешники. Одним глотком допила кофе, глянула на потолок, вздохнула и вновь посмотрела мне в глаза. Затем взяла мою пачку, вытряхнула сигарету, закурила. Я видел, она почти решилась говорить, но почему-то молчит.
— Можно? — с отвагой спросила она. — Можно сказать тебе страшную правду: я не курила восемь лет, но сейчас... сейчас разрешается!
— Говори! Говори все как есть.
— Мне надо уехать...
— Но мы только приехали...
— Не в этом смысле.
— Тогда куда? И... когда?
— В начале мая мне надо съездить на родину.
— Что ж, неплохая идея! Увидишь детей... Если это необходимо. Ты из-за этого переживаешь?
— В том числе.
— А еще?
— Из-за визы.
— В чем же проблема? Думаешь, не дадут?
— Дадут...
— Тогда в чем?
На ее лицо легла тень.
— Боюсь, чтобы ее получить, мне придется отдать все сбережения агенту. — она неожиданно расплакалась.
Я попытался сменить тему, но ее взгляд, полный отчаяния, не отпуская, молил о помощи.
— А чем могу помочь я? Неужели ты думаешь, что я могу что-то сделать?
— Есть выход... Только один...
— И какой?
— Мне нужен фиктивный брак.
— Какой-какой?
— Фиктивный брак.
— То есть?
Она вновь помолчала.
— То есть я должна найти кого-нибудь без обязательств.
— Что ты имеешь в виду?
— ...И тот, кто женится на мне, должен...
— Что должен?
— Если надо, я заплачу...
Я внимательно посмотрел на нее. Она плакала, нагнувшись и обхватив колени руками.
— Если понадобится, я буду платить ему двести тысяч в месяц.
— Двести тысяч?
— Ты верно расслышал. Сейчас в месяц я зарабатываю восемьсот.
Я закурил и заказал два виски. Все казалось таким понятным и в то же время нереальным. Передо мной был человек, который просил меня о помощи.
— Я не хочу никому создавать проблем, — сказала она.
— То есть?
— Он останется свободным.
Она впилась в меня глазами, и я тут же почувствовал, как все мое тело сотрясает дрожь.
— Я подумаю, — сказал я, как только пришел в себя.

* * *

Домой я отправился в полночь. В задумчивости прошел несколько кварталов от Амфиалии до Кокины и всю дорогу непрерывно боролся сам с собой.
"Хорошая девочка, — говорил я себе. — Мне определенно с ней повезло. Она искренняя — это прежде всего".
"Ну уж нет! — вырвался из моей груди крик, а нога дала пинка уличной урне для мусора. — Что скажут друзья, родные? Барменшу себе завел? Что за глупость! А если я когда-нибудь захочу устроиться в институт, это ведь будет играть какую-то роль? Конечно, будет! Все играет роль! Иначе никак!" — так рассуждал я в своем монологе.
Подойдя к дому, я сел на бордюр, выкурил последнюю оставшуюся сигарету и еще раз подумал обо всем этом.
"Разве за такие идиотские идеи ты боролся всю свою жизнь?" — спрашивал я себя самого.
Все кончилось тем, что я жутко возненавидел себя.

* * *

Я не дал ей ответа. В таких ситуациях не существует моральных обязательств, только желание помочь. А я не хотел быть средством для достижения чьей-либо цели, какой бы она ни была. Эта роль не по мне. Я продолжал жить как раньше. Просто поменял привычные маршруты. В "Экстриме" я больше не появлялся. Зато исправно ходил на работу. Все вернулось на круги своя. А ночью — каждую ночь! — я танцевал под один и тот же мотив.

* * *

Как-то вечером, спустя много лет, я зашел в одну из таверн Коридаля — в "Кляксу". Я был там один, но не в одиночестве — с собой у меня были мои записки. Я заказал сыр, селедку, вино и занялся работой, выкуривая сигарету за сигаретой и оставаясь безучастным к тому, что происходило вокруг. Звучала разнообразная и в то же время довольно скучная музыка. Вероятно, было далеко за полночь, когда я заметил, что скатерть сползла со стола, а бумаги полетели вниз. Я поднял глаза. Передо мной стоял хорошенький малыш, лет трех, не больше. Я улыбнулся и стал собирать бумаги, разлетевшиеся по гравию, которым был засыпан внутренний дворик таверны.
— Извините! — прозвучал где-то рядом женский голос.
— Ничего страшного, — машинально ответил я, поворачивая голову к соседнему столику слева.
За ним сидела женщина, держащая в руках еще одного ребенка, помладше, и мужчина — напротив нее.
Я вернулся к своему вину.
"Как же здорово иметь семью! И какая вежливая женщина! Хотелось бы и мне иметь такую же вежливую жену. Родить одного-двух детей. А то ведь можно навсегда остаться одиноким горемыкой", — думал я, поднимая стакан и поворачиваясь, чтобы еще раз полюбоваться ими. И тогда, точно в тумане, я понял, кем могла быть та, что сидела за соседним столом, — это была Люба, единственная женщина, которую я мечтал обнять, но которую обнимал только глазами. Так нежно! Она не только добилась всего, чего хотела, но и казалась такой счастливой. Спустя столько лет было естественным, что она родила еще двоих.

* * *

Следующей ночью я, полный решимости, отправился штудировать знакомые бары и в три часа утра добрался до "Экстрима". Новый декор, новые лица, но хозяин все тот же и так же, как раньше, исполняет должность диджея.
— Друг, ты пропал, — сказал он, сердечно приветствуя меня.
— Извини, живу далеко... Зашел проведать, — оправдывался я.
— Как бы то ни было, а я должен угостить тебя выпивкой, — решительно заявил он, снимая наушники и водружая на стойку две бутылки.
— За нас!
Мы чокнулись.
— Хотелось бы кое-что выяснить... — сказал я. — Кажется, я видел Любу. В одной таверне... Вчера ночью.
— Ты о какой Любе, дружище? О москвичке? Наверное, ты плохо ее разглядел.
— Думаешь?
— Дружище, она ушла из бара сразу после той Пасхи и больше не появлялась. Она так и не получила визу...
— Даже так?
— И больше не вернется...
— Переехала?
— Нет, старина. Жаль, что говорю тебе об этом. Ее зарезал бывший муж — так мне сказали. Он был алкоголиком...

* * *

На улице лил дождь. Проезжающее такси обдало меня с ног до головы лужей воды. Я нежно прижал ладони к лицу. Точно так же, как прижал бы их к ее ангельскому лику, чтобы смыть с него кровь.

Дорин

Наша рабочая группа приехала в Амстердам поздней ночью. В гостинице я разобрал чемоданы, соблюдая известный обычай: развесил на плечиках одежду, разложил бумаги — и вдруг застал себя за поиском телефонов голландских друзей. Один нашел. Это был номер Дорин, одной из самых красивых женщин, которых мне довелось видеть на своем веку. Я подошел к широкому окну, за которым на темном горизонте мерцали огни далекого аэродрома, вытряхнул из пачки сигарету и закурил.

* * *

Дорин вошла в гостиную тети Ники. Глянула на разноцветные бусы, украшавшие стены. Выпила кофе. У тети Ники было уютно, и она просидела с ней до ночи. Здесь мы и познакомились. Наблюдая за Дорин, я понял, что значит красота жизни, красота женщины. Дорин, несомненно, привлекала внимание. Яркая, эффектная, она к тому же на все имела свои собственные, неповторимые взгляды и суждения. Вдобавок у нее были короткие волнистые волосы цвета вороньего крыла, зеленые глаза и идеальные пропорции женского тела в возрасте двадцати лет с небольшим.

* * *

Выкурив у окна с десяток сигарет, я понял, что должен что-то предпринять, чтобы снова увидеть Дорин. Но в Эйндховен, где она жила, наша группа, насколько я помню, не собиралась. В любом случае стоило хотя бы позвонить и узнать, живет ли она там до сих пор.
И тут на меня навалились сомнения. Что я скажу человеку, которого не видел столько лет? С чего начать? Трудное решение. В общем, все это глупость, если уж называть вещи своими именами.
Но утром я ушел совершенно спокойным. В перерыве позвонил ей. Никого. (Подумалось — к счастью: я уже начал жалеть, что ввязался в эту историю.) Позже позвонил еще раз, уверенный, что она не ответит. Не ответила.
Наверное, нет дома, решил я. В следующий раз набрал ее номер поздним вечером. Опять никого.
Стоя у окна, я вновь смотрел на огни аэродрома, горящие у самого горизонта.
Черт побери, прошло целых шестнадцать лет! Стоит ли эта затея, даже просто попытка дозвониться подобных волнений? Если стоит, проблем нет. Кроме тех, что я создаю себе сам. А с чего я взял, что она захочет меня видеть? Предположим, что случившееся тогда было к лучшему. Сейчас Дорин должно быть около тридцати восьми. Возможно, она замужем, у нее ребенок лет пятнадцати, а может, и двое. Тогда какое имею я право нарушать ее семейную идиллию? Для чего?
Утром я пролистал телефонную книгу Амстердама. Ничего похожего. Когда я познакомился с Дорин, она была студенткой в Эйндховене, но сейчас-то учеба давно закончена. С чего бы ей навсегда там остаться? Может, она давным-давно уехала? Скорее всего, в Амстердам, в мегаполис.
Я заглянул в справочную. Во всем городе нашлась всего одна Дорин с такой фамилией. Маленький сигнал, дающий надежду. В конце концов, что за странный вопрос: "Какое имею я право?" Как я мог забыть, что она самая красивая женщина на свете и нас связывает та воскресная ночь в "Радости" на Крите? Я вновь подошел к окну. В этот раз, кроме сигарет, прихватив с собой бутылку виски.

* * *

Уже смеркалось, когда мы с Дорин зашли в единственную в этой деревушке открытую таверну. Заняли место в глубине зала, сделали заказ. Компания была одна — приятели самого владельца. Кто-то стоял, другие сидели, всего человек двести. Пока не подали вино, я заметил лишь это, ибо потом не сводил глаз с Дорин. Неожиданно нам принесли целый литр выпивки от одного усача, который только что вошел и трижды прокричал: "Сегодня я угощаю всех!" Я не знал этого человека. Поднял бокал за его здоровье, а он в ответ лишь отшатнулся и так же громко воскликнул: "За здоровье красивых ребят!" Волшебная ночь.
А за полночь началась суматоха.
"Нет же, не делай этого!" — услышал я крик. Оглянувшись, увидел перепалку между хозяином и усачом. И не только ее. Хозяин размахивал огромным кухонным ножом, в то время как остальные удерживали его силой. Испуганная Дорин прижалась ко мне.
— Не бойся, — поспешил я ее успокоить. — Наверное, снимают какой-нибудь фильм, а это их репетиция, — но на всякий случай попросил счет.
— Один евро и... простите за весь этот шум, — сказал взволнованный хозяин, оставив нож на скамье.
Усач между тем исчез. Захватывающая ночь.
Я нежно взял Дорин за руку, и мы направились к выходу, пожелав всем доброй ночи. И тут открылась входная дверь, и в проеме показалась... канистра. Усач вернулся и теперь медленно приближался, целясь ею в хозяина.
Испуганный до полусмерти, я остановился и, затаив дыхание, прикрыл Дорин. Оружие между тем медленно и уверенно двигалось на уровне моей груди.
— Отличный получается фильм, — прошептал я. — Как думаешь?
Мы поспешили уйти, не слыша ничего, кроме криков, которые понемногу стихали. Романтичная ночь.

* * *

Эту женщину я должен был найти во что бы то ни стало. Я думал об этом по пути в Музей современного искусства. Шел под моросящим дождем, но он беспокоил меня в последнюю очередь. Самое то. Я представлял, что и она идет сейчас с зонтиком в руке, в свободном шерстяном свитере и синих джинсах. Но ее легкие волосы развевались где-то на других улицах Амстердама. Стоя в задумчивости перед картинами Салле, я видел ее пристальный взгляд, устремленный на меня. Спускаясь по проспекту, думал о том, что, несмотря на сильный ветер и дождь, вымочивший меня целиком, она все равно бы узнала меня и захотела обнять.
Уже за полдень.
Я укрылся от дождя в каком-то пабе. Вокруг было много лиц, улыбающихся и в то же время нездоровых. Ничего общего с Дорин. Попытался сосредоточиться на бумагах. Бесполезно. Почему-то вспомнил стихотворение, которое когда-то ей посвятил, и сочинения, тоже для нее. Где она прячется?
Выпив полкружки пива, я собрал бумаги и вновь вышел под дождь, надеясь хотя бы на мгновение увидеть ее.

* * *

Ночью наша группа плыла в лодке по амстердамским каналам. Коллеги веселились, поглощая вино и сладости и восхищаясь архитектурой подсвеченных зданий. Кто-то сравнивал их с не столь роскошными домами Афин, другие обсуждали велосипеды, а я думал о том, что завтра, в наш последний день в Амстердаме, я должен обязательно ее найти. Именно это. Витрины и ночные магазины меня уже не интересовали.
Дождь лил непрерывно. Я сошел с двадцатого автобуса, чтобы пересесть на седьмой. Достал сигареты, закурил. Напротив, в парке, какая-то женщина энергично качала коляску.
"Может, Дорин, так же как я, идет сейчас где-нибудь под дождем, а листья кружат над ней? — спрашивал я себя. — Какую же глупость я сделал тогда, что расстался с ней".
Я сел в автобус, направлявшийся в сторону ее дома. Оглянулся, надеясь увидеть ее в толпе. Никого похожего. Спускаясь по Явастрат, разглядывал номера домов. Это здесь! На дверном звонке действительно было написано ее имя. На том самом доме, что был указан в справочнике. И что теперь делать?
Я осмотрелся. Напротив была кафешка, одна из тех странных, которых полно в Амстердаме. Сойдет. Посижу, пока не кончится ливень и я не решу, что делать дальше.
Зашел в кафе, встал у окна. Напротив был дом, возле которого стояли три велосипеда. Я смотрел на третий этаж, пытаясь через затемненное стекло разглядеть хотя бы отблеск света или колыхание занавески. Ничего! Сел за стол. Молодой официант спросил, что я буду заказывать.
— Просто кофе, — сказал я.
Подошла девушка лет двадцати и тихо спросила, нет ли у меня гашиша. Я не ответил, взял кофе и прильнул к окну, продолжая наблюдать. Двое под кайфом сзади меня, дурачась, пытались киями разодрать покрытие бильярдного стола. На улице бегали и гоняли на велосипедах дети. Черная кошка шмыгнула под машину, стараясь спрятаться от наседавших велосипедистов. Рядом со мной худощавый парень с остервенением пинал игровой автомат, пытаясь достать застрявшую монетку. А для меня время остановилось.
Я вышел из кафе подышать свежим воздухом. Свернул налево, закурил и перешел на правую сторону улицы, надеясь увидеть окна третьего этажа. Рядом был еще один паб. Зашел, чтобы не мокнуть под дождем. Внутри было пусто, только блондинка за барной стойкой смотрела по телевизору футбол.
— Одно пиво, пожалуйста.
— Что-нибудь еще?
— Спасибо, нет.
Я вернулся к выходу, наблюдая за окнами третьего этажа. С этого места что-либо разглядеть было трудно. Я отхлебнул пива, поставил кружку, расплатился и вернулся в кафетерий, в котором был десять минут назад. Снова заказал кофе, заглянул в уборную, вернулся, закурил и вновь подошел к окну.
Велосипедов на тротуаре стало уже четыре, и музыка играла другая — хип-хоп. Я вынул блокнот, собираясь кое-что записать. Позвонить или нет? Неужели это конец всем надеждам?
Две мусульманки, придерживая рукой платки на головах и улыбаясь друг другу, прошли мимо меня.
Семь вечера. По улице шли девушки с пакетами в руках. Теперь, даже если бы я захотел уехать, я не знал, какой трамвай мне нужен и откуда он отъезжает, но я приехал сюда не за этим. Я пришел, чтобы остаться. Внезапно подумалось, что сегодня, в пятницу, она может быть еще на работе. Да, сегодня пятница, рабочий день. И вдруг на третьем этаже зажегся свет! Может быть, этот четвертый велосипед был ее? Горшок с цветами на балконе озарился светом.
Зажглись вывески оптики и фотостудии на цокольном этаже. Явастрат дышала жизнью. У меня же все было сложно.
Без четверти восемь. Солнце, слабое и тусклое из-за пасмурной погоды, потихоньку пробивалось сквозь облака.
Карапуз свалился с велосипеда, на котором катался. К счастью, скорость была небольшой и ушибся он не сильно. Малыш взобрался на велосипед и покатил дальше, и только дырка на штанах возле колена виднелась издалека. Блондинка за рулем просторной машины пыталась припарковаться между велосипедов, а я в этот миг обдумывал слова, которые скажу Дорин после шестнадцатилетней разлуки.
"Девушка, не хотите тест на память?" — что-нибудь в этом роде.
Теперь в кафе было полно темнокожих, тихо сидевших в углу и куривших. Музыка стала громче, а Дорин все не видно.
Ветки цветущих деревьев заслоняли окна, незаметные до первого света, который постепенно зажигался в этих темных домах, полных тайн и загадок. Коллеги, должно быть, скоро вернутся с экскурсии по музеям. Не скажу, что и я не хотел бы в них побывать, но любовь важнее. Разве не так?
Начало смеркаться.
Зажглись первые фонари.
И как бы сильно мне ни хотелось увидеть Дорин, надежда на это все больше тонула во мраке вечереющего города.
Глядя сквозь сигаретный дым и полузакрытые веки, я прошептал:
— Как бы я хотел увидеть ее хотя бы краешком глаза!
Я закурил последнюю оставшуюся сигарету и побрел обратно в гостиницу.

Перевод Илии Тенигиной.