ИГОРЬ СИД

ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ. ПЕРВЫЙ ИЗ НОВЫХ ТЁМНЫХ?[1]

Ещё вне твёрдой уверенности, что наступивший достаточно давно (но как будто совсем недавно заранее вдохновлявший!) XXI век открывает собой, возможно, долгую череду Новых тёмных веков, - стоило бы признать за ним как минимум некую отчётливую неясность. Неясность с субъектом исторического процесса.
Если важнейшим словом XX века была Революция: буржуазная, национал- и просто социалистическая, научно-техническая, молодёжная, сексуальная, мистериальная, информационная etc., - то главным keyword как минимум текущей первой четверти столетия XXI-го является, конечно, Антропология. Причём антропология скорее с обратным знаком: фундаментальное и всё более детализированное незнание о Человеке.
Революция, прогресс, развитие возможны как управляющий концепт, лишь когда решён главный антропологический вопрос, о сущности Homo sapiens. В прошлом столетии с мотивацией не было проблем: «человек - это звучало гордо» (с каковым девизом на устах, собственно, оно и родилось), уже просто потому, что провозглашал это сам человек. Теперь всё сложнее: прогрессистские теории рассыпались, наткнувшись на исчерпывающую ничтожность своих практических результатов. Неприятно напоминающий об ответственности эпитет «мыслящий» благополучно сдуло ветром Истории. Неопределённый голый Homo стоит, бессмысленно озираясь, на постепенно оголяющейся Земле.
Не зная, с чем имеешь дело (а особенно, когда речь о тебе самом), невозможно понять, куда нужно двигаться, и нужно ли двигаться. А если стихийное движение с тобой уже происходит, невозможно дать ему оценку: шкал никаких тоже уже не существует.
Однако наша задача сегодня гораздо уже и скромнее.
Чтобы выбрать существенные вокабулы собственно XXI столетия, сперва нужно понять, когда именно оно началось. По Эрику Хобсбауму, текущий век оказывается заранее «длинным», поскольку стартовал ещё с крушением СССР, в 1991 году. Андрей Битов (в интервью 1996 года) отодвигал условную отметку ещё дальше, в 1989 год, к падению Берлинской стены. Слабость мыслителей к катаклизмам, к руинированию незыблемого очевидна: fin de si cle, неизбежно дрейфующий к китчу, обязан потрясать воображение. Многие, начиная с Сергея Аверинцева (выступление на форуме «Rethinking Modernity / Переосмысляя современность» в 2002 году), привязывали искомый рубеж к террористической атаке на Башни-близнецы в 2001. (См. Постапокалипсис)
Всё это - тотально голливудский подход к Истории (см. Entertainment), манипулирующий суггестивными образами и упрощёнными смыслами. Нам же представляется, что водоразделом двух столетий должно быть - вне всяческих ярких катастроф - событие совершенно иного, глубинного плана, отражающее качественный цивилизационный сдвиг, новую веху в самопознании человечества. Нельзя сбрасывать со счетов, например, гипотезу, что таковым поворотным моментом является завершение в 2000 году в США производства анимационного сериала «Котопёс» (англ. CatDog), наглядно раскрывшего человеку непостижимую и отталкивающую бездну его кентаврической природы (см. Кентавризм, кентавристика).
Однако мы предпочитаем вести речь о состоявшейся в Санкт-Петербурге в 2000 году (точное совпадение с Милленниумом также, разумеется, чистая случайность) теоретико-биологической школе «Междисциплинарно-культурологический и теоретико-географический аспект путешествий». Эта конференция положила начало, ни много ни мало, созданию Общей теории путешествий (см.
Теория путешествий) - дисциплине, претендующей на новый фундамент для полисистемы наук о человеке.
Ключевые слова любой эпохи, как правило, рекрутируются из «больших» языков - завоевательских, имперских, постимперских: тех, что семантически собирают Ойкумену воедино. В предлагаемой ниже подборке присутствуют слова из русского, английского и немецкого. Между тем, мы помним, что «универсальное - это локальное со снесёнными стенами» (Мигел Торга). Вероятно, поэтому второе по значимости слово XX века, почти антоним к Революции - Табу - пришло из языков периферии, из допоздна изолированного словаря. Второе же после Антропологии (а со временем, возможно, окажущееся первым) слово XXI столетия - Тотем - тоже, в широком смысле, примерно оттуда. (См. Неототемизм, тотемократия)
Косвенно это возвращает нас к теме антиципации Тёмных времён. Мимоходом отметим, что классические Тёмные века европейской истории - пролог Средневековья, с VI по X столетия - отмечены невероятной для других эпох частотой использования образов Змея (см. Драконология). Жития всевозможных святых пестрят победами над гигантскими гадами; в качестве прозрачного сопоставления напомним здесь о беспрецедентном (и необъяснимом с любых других точек зрения) взрывном росте популярности, начиная с конца XX столетия, образа динозавров в массовой культуре (см. Зоософия) - как наших новейших визави и антагонистов. Бодрые ожившие ископаемые становятся даже космическими пришельцами: палеонтология как футурология (см. Рептилоиды).
Всё это, конечно, необязательные ассоциации. Гораздо более серьёзный повод к ожиданию возможной предстоящей эры дают, в том числе, такие относительно новые феномены, как «эффект остановки прогресса» (см.), фиаско конфликтологии (см.), «интеллектуальные идиоты» (см.), кризис понимания (см.) и другие.
Так или иначе, исторический процесс в XXI веке как бы забуксовал на месте и временами спонтанно, как бы в противовес остаточному (инерционному?) техническому прогрессу втягивает в себя активные элементы архаики, причём преимущественно из Средневековья и, страшно сказать, палеолита (см. Драконология, Магическое мышление, Мистериальная традиция, Неототемизм, Новая кастовость, Новое Средневековье и др.), - в отличие например от эпохи Возрождения, работавшей с эстетическим и естественнонаучным наследием Античности, причём избирательно и предельно осознанно. Процесс этот в целом можно охарактеризовать как многоуровневую квази-равновесную систему противотечений, в моментальных срезах создающую правдоподобное впечатление стагнации или, если выражаться оптимистически, гомеостаза.
Работа над Словарём культуры XXI века под редакторством Вадима Руднева продолжается. Некоторые словарные статьи связаны с общепризнанными новыми феноменами, научными или общепринятыми терминами и интернет- мемами (см.), другие представляют не устоявшиеся, пока только обкатываемые в употреблении лексические единицы. Мы выбрали из них небольшую, преднамеренно контрастную мозаику, чтобы дать читателю представление о будущей книге. Тексты даны в сокращённом виде.

1. FACEPALM


Facepalm (англ.), фейспалм, лицо-рука, тж. мордолапа (груб.), ликодлань (высок.) и т.д. - наиболее типическое, возможно даже, «кенотипическое» (см. Кенотипы) выражение, возникшее в социальных сетях и концентрирующее в себе семантические трансформации XXI века. Впервые отмечено в 2001 году, в 2006 зафиксировано в Macmillan English Dictionary, в августе 2011 добавлено в Oxford English Dictionary.
В интернет-коммуникации это понятие применяется как предельно сжатое сообщение о безнадежности дальнейшего диалога, а также как краткий исчерпывающий ответ на откровенную глупость, ложь или конфуз. Подразумевается известный практически во всех этнических культурах физический жест «рука, закрывающая лицо», с рядом сюжетных вариантов (участие обеих рук; неполное сокрытие лица и др.) и с широким веером значений отрицательных эмоций: от плавных, импрессивных - разочарования, стыда, смущения, утомления, до резких и экспрессивных - отвращения, отчаяния, ужаса, шока и т.д.
Сущность этого жеста - драматизированное рассоединение Микрокосма и Макрокосма, Субъективного и Объективного (см. Расслоение реальностей), создание физической и символической преграды между лицом, как интерфейсом внутреннего мира человека, и миром внешним: «пытаюсь скрыть от всех свои чувства», либо наоборот: «защищаюсь от [надоедливой, пугающей, травмирующей и т.д.] действительности».

Такое обилие потенциальных смыслов резко контрастирует с однозначностью прочих, используемых в интернет-общении достаточно давно, условных обозначений «языка тела» - эмотиконов (см.). Эмотиконы косвенным образом исчерпали когнитивный (коммуникативный) ресурс человеческой мимики: применяемые всё чаще неточно, необязательно, вне психофизиологического эмоционального контекста, они постепенно приобрели чисто формальную функцию, близкую к театральной маске: не изображая эмоцию, а лишь символизируя, т.е. симулируя. Аналитический язык эмотиконов, и вообще аналитический подход к человеческому, в XXI веке дискредитирует себя, людям всё явственнее заново необходим синтез, целостная многозначность, синкретизм
(см.). Facepalm - одна из первых ласточек грядущей феноменальной стаи.
С мифопоэтической точки зрения, зацикливание человеческого тела в фейспалме - это первая очевидная антропоморфизация Уробороса. Помимо неявного мотива самопожирания («закрыть себя = себя уничтожить»), здесь имплицитно содержится мотив сна, неудержимого засыпания (поднесение ладони ко рту обычно артикулирует сдерживаемую зевоту), т.е. смерти временной. В животном мире так спят, изогнувшись, двоякодышащие рыбы в анабиозе и многие хищные млекопитающие - создавая микроклимат для дыхания путём экранирования рта и ноздрей хвостом. Собственно, фейспалм отчасти и подразумевает создание конечностью уютного, защищённого «информационного микроклимата».
Следует отметить, что ладони, в разных конфигурациях приведённые к голове, в мировой культуре традиционно ассоциируются с императивом сдержанности и/или скрытности, символизируемым «Тремя Обезьянами»: «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу». Привлечение квази-антропоморфного образа приматов обычно объясняют игрой слов в японском языке: глаголы «мидзару,
кикадзару, ивадзару» (не вижу, не слышу, не говорю) созвучны существительному «дзару» (обезьяна). Тем не менее, «обезьяний нарратив» обнажает катастрофический смысл фейспалма: сигнал об отказе от сигналов. Фейспалм, отключающий зрение, разрывающий связь между мирами - это подлинное порождение новых Тёмных веков.



2. KIDULT. НЕОТЕНИЯ У ЧЕЛОВЕКА


Кидалты, или взрослые дети (kidult: контаминация англ. kid «ребёнок» и adult «взрослый») - один из важнейших антропологических феноменов новой эпохи, спорадически встречавшийся и в предыдущие исторические периоды, но в XXI веке выходящий в социальном аспекте на первый план и приобретающий воистину планетарный масштаб. Кидалтами называют взрослых людей, сохраняющих психологические свойства ребёнка или подростка: хобби, фобии (см.), ценностные иерархии и иные социальные установки. В психологии для обозначения подобного склада личности используется юнгианский архетип Puer aeternus (Вечный мальчик), в психопатологии, при его гипертрофии - «синдром Питера Пэна»: ребёнок, не желающий взрослеть. В художественной литературе феномен возникает издавна («Питер Пен», «Маленький Принц» и др.); в последние десятилетия эта тема фантасмагорически преобразуется, зато уже маркируется и в названиях: см. напр. роман Владимира Шарова «Старая девочка» (1998); поэтический сборник Рафаэля Левчина «Старые эфебы» (2012).
Неологизм впервые зафиксирован ещё в 1985 году в газете «New York Times», как определение для мужчин от 30 лет, увлекающихся компьютерными играми, мультфильмами, фэнтези и бесполезными, но эффектными и зачастую дорогими гаджетами, и изначально имел некоторый пейоративный или сатирический оттенок. В новом столетии лексема теряет оценочную функцию и применяется в нейтральных контекстах, вплоть до коммерции: «kidult» это уже, не в последнюю очередь, линии товаров, ориентированных на данный, всё более массовый тип потребителя.
В любом случае кидалт - не «неадекват» и не «инфантил»; впрочем, последнее может рассматриваться как патологическое развитие kidult, отклонение (задержка возрастной социализации, психофизическая незрелость, несоответствие возрастным требованиям, дискомфортные для окружающих формы эскапизма). Феномен kidult всё чаще расценивается как естественное состояние современного человека; и наоборот, личность, лишённая признаков кидалта, отчасти может уже выглядеть архаичной.
Феномен кидалтов представляет собой, в сущности, дальнейшее развитие имеющей место уже сотни тысяч лет человеческой неотении, её психосоциальное (поведенческое) продолжение. Под неотенией (др.-греч. vsoş «юный, ранний, новый» + T8VV81V «растягиваю»), или ювенилизацией (лат. juvenilis «юношеский»), понимают специфический режим индивидуального развития, характерный для отдельных таксонов растений и животных - от червей и членистоногих до земноводных и человека, - и заключающийся в сохранении у взрослых особей ряда эмбриональных или детских черт. Суть неотении не в «застревании на детской (личиночной) стадии онтогенеза», а, прежде всего, избавление индивида от генетически навязанной жёсткой специализации, характерной для взрослых стадий.
В случае Homo sapiens это означает открытость к любой деятельностной специализации, возможность отождествления себя с абсолютно разными праксисами, [осознанного] выбора жизненного пути. У человека неотения затрагивает черты анатомические (недоразвитие волосяного покрова, позднее окостенение, в том числе черепа, относительно крупная голова - что например у обезьян имеет место лишь в младенческой фазе) и психологические - прежде всего, пожизненное сохранение восприимчивости к новой информации, т.е. способность обучаться и переобучаться. Последнее свойство подразумевает обучающий механизм - игру; об этой ключевой видовой особенности Homo писал ещё Хёйзинга. Писатели-футурологи братья Стругацкие преобразовали предложенный учёным латинский термин в неологизм «людены», обозначающий новую расу или даже вид Homo, «играющий в Космосе»: это, конечно, далеко от понятия kidult, но некоторый семантический мостик уже просматривается.



3. «PUTIN-VERSTEHER»


«Putin-Versteher» (от нем. verstehen «понимать»: «понимающий Путина», букв. «понижатель Путина», «специалист по его пониманию»). Неологизм, возникший в немецкоязычной публицистике и распространившийся широко в западной прессе, имеет сатирический подтекст: так саркастически называют зарубежных сторонников политики Владимира Путина. Словарь культуры XXI века не предназначен для политически акцентированных лексем - у нас совершенно другая задача, но в данном случае нам интересно не само слово, а тот социокультурный феномен, в силу которого оно применяется заведомо в переносном, ироническом значении.*
Речь идёт о кризисе понимания (см.), почти тотально охватившем современное общество, независимо от политических режимов и господствующих идеологий. Здесь ближайшим аналогом можно назвать эпоху Холодной войны, когда обе стороны противостояния долгое время не были заинтересованы в поиске общего языка. Взаимопонимание и просто понимание Другого вновь перестало быть безусловной ценностью.
Если говорить о тенденциях в журналистике, то можно определить это явление как некую моду на взаимную глухоту. «Putin-Versteher», для применяющего данный термин - это не тот, кто старается анализировать мотивы действий российского лидера (и тем самым имеет возможность прийти к критической их оценке), а почти наоборот: приверженец, причём безоговорочный; ближе всего был бы синоним «симпатизант». Применение данного слова всегда в его иронически- переносном значении практически означает высмеивание, отрицание самого по себе стремления понять другого.
Кроме того, в его устоявшемся значении этот термин отменяет самоё возможность осознанного несогласия с путинской политикой: ведь отвергать нужно, даже не разобравшись в вопросе. Более того, он идеализирует, если не сакрализирует Путина, конституируя непреодолимость его обаяния, или даже магии: ведь тот, кто его «понял», автоматически и неизбежно становится его сторонником.
Можно предположить, однако, что современный мыслящий человек обязан, напротив, стремиться быть и «Putin-Versteher», и «Merkel-Versteher», и «Ma- cron-Versteher», и «Tramp-Versteher», и т.д.: как минимум ради того, чтобы различать глубинные мотивы действий мировых лидеров, видеть детали тонкого механизма Истории и, в конечном счёте, собственное место в панораме его движения.

4. АЛГОСОФИЯ («ФИЛОСОФИЯ БОЛИ»)


Алгософия - один из нескольких неологизмов, ещё не приобретших на сегодняшний день популярности или статуса общепризнанного термина, но намеренно включённых нами в Словарь культуры XXI века «на вырост», как перспективное понятие, долженствующее стать в новом столетии одной из фундаментальных опор новой антропологии (см.). Особую ценность алгософия может приобрести при развитии современной мировой истории в сторону апокалиптического сценария (см. Постапокалипсис; Новые тёмные века).
Термин «алгософия» (др.-греч. аХуос, «боль» + аофла «мудрость»; русская калька - «болемудрие») предложен в 2007 году российским философом Михаилом Бойко для обозначения особой формы познания, разновидности альтернативной философии (см.), а также ряда прикладных аспектов. Основное различие создатель подхода видит в том, что классический субъект философствования - это анестезированная абстракция, целиком вымышленная фикция, тогда как субъект алгософствования - это реальный страдающий субъект. Проблемное поле алгософии значительно шире, чем у традиционной «философии боли» и философии экзистенциализма. Современное общество характеризуется резким неприятием боли; алгософия же противопоставляет привычному представлению о боли, как о неизбежном зле, взгляд на боль как на высшую ценность и осознанное переживание остроты человеческого бытия, переживание опыта.
Стараясь не сужать потенциальную базу алгософии, разработчик нового подхода предлагает в качестве основоположений несколько общих тезисов:
1) боль есть фундаментальный экзистенциал (см.); 2) боль образует наиболее бесспорные границы человеческой реальности; 3) почти всё наполнение человеческой психики - это либо боль, либо разнообразные «дериваты» (модификации) боли; 4) положительной или отрицательной ценностью боль наделяет сам человек.
Автор доказывает существование присущего человеческому роду глубинного влечения к боли, которое олицетворяет концептуально-метафизический персонаж - Алгос; эту сущность он считает более могучей и важной для человеческого самопознания, нежели Эрос и Танатос. Разрабатывается также широкий спектр прикладных аспектов алгософии: алгокритика (литературная и художественная критика, оценивающая художественные произведения по присутствующим в них элементам, символам, образам боли); алгоэстетика; алгосемиотика; алгоэтика; алготерапия; алготренинг и т.д.



5. ВЕРТИКАЛЬНАЯ И ГОРИЗОНТАЛЬНАЯ СТРУКТУРЫ ИДЕНТИЧНОСТИ


Очевидный крах современной антропологии в качестве потенциального инструмента разрешения и предотвращения международных и внутриполитических столкновений (см. Фиаско конфликтологии), количество и длительность которых только растут в последние годы, вызвал к жизни различные новые концепции, раскрывающие природу «естественного» агрессивного поведения Homo sapiens и позволяющие конструировать возможные механизмы его преодоления. Одна из них - концепция «пространственных» (вертикальной и горизонтальной) структур идентичности, предложенная в сборнике исследовательских статей под предварительным названием Sirenen des Krieges (Сирены войны), готовящемся к изданию осенью 2018 года в Германии.
Понятие «вертикальная структура идентичности» выражает формат архаичного сознания, базирующегося на «естественной ксенофобии» (и зачастую мотивированного ею) и на тесно связанной с ней иерархической ценностной картине человеческого континуума, называемой также супремасизмом.
Психологическим фундаментом для формирования такого типа сознания является «потребность в низших»: когда для внутреннего комфорта человеку необходимо знать о существовании человеческих групп (культурно-этнических, социальных, конфессиональных или иных), являющихся в сравнении с ним и его группой, в его представлении, менее развитыми - морально, интеллектуально, цивилизационно, - или как вариант, бывших некогда равными, но теперь деградировавшими. Эти «низшие» по определению не являются людьми в полной мере. Поэтому с ними можно обходиться менее гуманно, нежели с членами своей группы - или даже совсем негуманно, если разрыв в развитии видится существенным.
Такая потребность в дегуманизации и объективации части человечества делает возможным, в том числе, массовое и устойчивое существование расизма, нацизма и пр. Огромную роль она играет в сегодняшнем анахроническом расцвете различных расово-этнически и социально-политически окрашенных ресентиментов (см.) и национализмов.
В историческом плане вертикально структурированная идентичность, апологизирующая, окультуривающая и даже сакрализирующая примитивную бытовую ксенофобию, является, возможно, наиболее «естественной» формой идентичности. В архаичных обществах градус агрессии прямо зависит от степени идентификации с другим, и «чужой», «не такой как ты» очень часто представляет собой реальную опасность - недаром понятия «гость» и «враг» могли обозначаться одним словом (как напр. hostis в латыни).
В обществах же модернизированных, где роль культуры вырастает, ксенофобия и связанная с ней агрессия стратегически ущербны и могут быть эффективны только тактически, на короткий промежуток времени, покуда не включатся культурные, в том числе этические и правовые механизмы.
Вертикальная структура идентичности не только не исключает возможности альтернативной «горизонтальной» установки в отношении отдельных человеческих групп - наоборот, она необходимо включает её, в отношении как минимум к «своей» группе. Ценностное равенство с другими людьми внутри «своей» группы - прообраз современной эгалитарной, основанной на безусловной равноценности всех людей без исключения, идентичности. Суть просто в том, чтобы позволить себе распространить априорно-уважительное «отношение к своим» на всех представителей вида Homo sapiens.
Подобное отношение ко всем людям, которое принято связывать с гражданскими или - термин условен, конечно - европейскими установками, можно соответственно определить как «горизонтально структурированная идентичность». «Другие» не могут быть заведомо лучше тебя или хуже, и никто не является ни для кого «низшим» или «высшим». Так, именно горизонтальную структуру идентичности описывает Иосиф Бродский, отмечая в прозе Сергея Довлатова «узнаваемую любым членом демократического общества тональность - отдельного человека, не позволяющего навязать себе статус жертвы, свободного от комплекса исключительности. Этот человек говорит как равный с равными о равных: он смотрит на людей не снизу вверх, не сверху вниз, но как бы со стороны».



6. ГЕОПОЭТИКА


Геопоэтика (англ. geopoetics, фр. la géopoétique, нем. die Geopoetik; от др.-греч. γῆ «земля» + ποιητικός «производительный, творящий, творческий») - возникшее в последней четверти XX века и набирающее популярность международное понятие, отражающее тенденции расширения идентичности Homo sapiens на окружающее его географическое пространство, а также формы [творческого] взаимодействия с ним. Неосознанно или осознанно, человек воспринимает доступные ему физически или мысленно ландшафты и территории, как свою отдалённую и отчуждённую оболочку, т.е. в определённом смысле - часть самого себя. Интегральное научное определение геопоэтики: «работа с ландшафтно­территориальными образами или мифами», во всём диапазоне от исследовательских экспедиций и создания топографических карт до лэнд-арта и геопоэзиса - формирования современных региональных мифологем в результате проектной деятельности, в том числе сознательного (то, что теперь больше известно как ребрендинг территорий, см. Бренд).
Уход от антропоцентризма, как ни парадоксально, зачастую приводит к антропоморфизации ландшафта и его рельефных элементов (вплоть до их эротизации) - поскольку диалектически означает неизбежную «ландшафтизацию» человеческого мышления. С этим связаны, в частности, феномены сакральной географии (см.), магического мышления (см.) или, например, всплеск интереса в начале XXI столетия к даосской практике освоения пространства фэн-шуй (см.). С точки же зрения классических наук, геопоэтика связана с понятием «пространственный поворот» (spaţial turn), применяемым для описания тенденции в современной социологии и гуманитарных дисциплинах, заключающейся в смещения исследовательского внимания с историко-хронологических параметров и обстоятельств изучаемых явлений на параметры и обстоятельства пространственные.
У лексемы «геопоэтика» множественное авторство и зигзагообразная история.
Важным мотивом в формировании геопоэтического дискурса (и, собственно, в словообразовательном акте) стало решительное отталкивание от классической геополитики (см.), существующей с начала XX века как теоретическая платформа для сохранения и перераспределения контроля над территориями, и опирающейся на военно-политическую мощь государства. Если традиционная геополитика - это жёсткая доктрина о способах овладения и удержания земель силой, то геопоэтика - это гибкое и многообразное ментальное освоение ландшафтов и территорий с целью построения новых, зачастую ещё более тонких с ними взаимоотношений.
Термин «геопоэт» (т.е. субъект геопоэтической деятельности) впервые был применён не позднее 1956 года - в работах советского геолога, академика Владимира Обручева, в отношении австрийского классика геологической науки Эдуарда Зюсса.
В мае 2018 в Институте философии РАН прошла 3-я Международная научная конференция по геопоэтике с участием авторов из России, Австралии, стран Европы и Африки, США. В центре внимания саммита оказался, в том числе, предложенный лозаннско-сорбоннской исследовательской группой славистов концепт негативной геопоэтики, строящийся на основе «синтеза всех лишенных памяти и социальной означенности локальных детерриториализаций - будь то “не-место” урбанизма, индустриальная “заброшка”, места природно-техногенных катастроф, природные аномалии или места “чёрного ” туризма вроде заброшенных лагерей, тюрем и мест массовой гибели людей». (См. Детерриториализации, «Не-место».)



7. «ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ ИДИОТЫ»


Публицистический термин «интеллектуальные идиоты» описывает феномен, присутствовавший во все века существования института «государственных советников» или просто «знатоков», но приобретающий особую актуальность именно в последние два десятилетия.
Этот оксюморон впервые стал широко известен в 2004 году с выходом в американском издательстве Random House книги публициста и обозревателя Дэниэла Флинна «Интеллектуальные идиоты: как идеология заставляет умных людей поддаваться глупым идеям» (Daniel J. Flynn «Intellectual Mo- rons: How Ideology Makes Smart People Fall for Stupid Ideas»), посвящённой «лжепророкам, которым удалось стать властителями дум широких кругов на первый взгляд мыслящих людей». Флинн связывает интеллектуальный идиотизм с приматом идеологии над анализом: «Когда идеология становится религией, истина переходит в разряд относительных ценностей, а носитель идеологии превращается в “интеллектуального идиота”». «Нелепые теории, верования и мнения этих интеллектуальных гуру достигли уровня мифов, невзирая на то, что они не выдерживают самой элементарной проверки объективными и рациональными методами», - пишет автор, рассматривая в книге яркие случаи такого идиотизма, связанные с фигурами известных экономистов, социологов, сексологов и т.д. в последние полвека.
Американский математик и трейдер, исследователь влияния случайных и непредсказуемых событий на мировую экономику Нассим Никола Талеб, разоблачая это социально и политически опасное явление, подразумевает под «интеллектуалами, но идиотами» (intellectual yet idiot) любых экспертов, аналитиков, «лидеров мнений», под гипнозом своего высокого статуса - зачастую обусловленного образовательными, профессиональными или иными обстоятельствами кастовой природы - потерявших способность рефлектировать и критически «фильтровать» собственные сентенции. Этому антропологическому типу свойственны безапелляционность суждений, широкое применение ложных обобщений, готовность к активному употреблению языка вражды (см.).
Именно неготовность отказаться от потерпевшей фиаско эффектной идеи или идеологии, зачастую, и делает интеллектуала «идиотом». Так, Фрэнсис Фукуяма, в своей книге «Конец истории и последний человек» (1992) провозгласивший близкую победу во всём мире либеральных демократий, как высшей и завершающей стадии эволюции форм управления, по сей день настаивает на своей концепции «конца истории» (см.), хотя за прошедшие после выхода бестселлера более чем четверть века многие исторические события и всё новые проявляющиеся феномены раз за разом опровергают выдвинутую им идею.



8. НЕОФИЛИЯ


Неофилия, или новолюбие (др.-греч. νέος «новый» + φιλία «любовь»), стремление или интерес к новизне - одна из фундаментальных социально­психологических потребностей Homo sapiens. Неофилия вышла на первый план в ряду мотиваций человеческой деятельности во второй половине XX века, с приходом «третьей волны», по Элвину Тоффлеру, в истории мировой цивилизации - т.е., собственно, с наступлением информационной эры (см.), - и охватывает всё новые области человеческого праксиса в веке XXI-м.
Неофилия, явно имеющая под собой психофизическую и даже биохимическую основу - довольно позднее изобретение эволюции. Огромное число видов живых существ действует по законам выработанных естественным отбором безусловных рефлексов и [почти] неспособно научаться чему-либо новому, да и вообще воспринимать новое как таковое.
Выраженная неофилия досталась нам в наследство от высших приматов; любопытство обезьян и склонность их к «обезьянничанию», копированию новых для них элементов поведения - примитивные, но несомненные формы неофилии. Она же, собственно, и стала одним из главных движителей исторического развития человека как вида. Общества, где поощрялась неофилия - как на индивидуальном, так и на социальном уровне, - как правило, развивались с опережением, а те, где она была в той или иной степени репрессирована, где торжествовала неофобия, отставали. Недаром во всех культурах самым страшным наказанием, кроме пыток и смертной казни, является фрустрация неофилии путём ограничения свободы: принудительное однообразие жизни доставляет страдания практически любому заключённому.
Одно из первых (и почти научное по своей точности) описаний социального механизма неофилии содержится уже в Библии: «Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чём охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое» (Деян. 17:21). Очевидно, что технический прогресс, а с ним и длительная мировая гегемония европейской цивилизации в Новое время были обусловлены во многом именно этой, всячески артикулируемой и конституируемой греками неофилией.
Несмотря на очевидно первостепенную роль неофилии в развитии человечества, её как о феномен планетарного масштаба достаточно длительное время, до второй половины XX века, никто всерьёз публично не обсуждал. Неофилия оставалась как бы между строк, словно табуированная к упоминанию (см. Табу) движущая сила любой человеческой деятельности. Говорить о неофилии и неофилах впервые открыто - и решительно в позитивном ключе - начали с 1960-х годов. Это были молодые писатели, харизматики и нонконформисты Кристофер Букер, выпустивший в 1969 книгу «Neophiliacs» (Неофилы), и Роберт Антон Уилсон. В «подлёдной», закрытой для широкой публики полемике с ними явно находился Джером Д. Сэлинджер, в последнем своём прижизненно опубликованном произведении - повести «16-е Хэпворта 1924 года» («Hapworth 16, 1924», 1965) - применивший термин «неофил» в отношении крайне отрицательного, даже отвратительного персонажа.
Последнее, возможно, связано с тем, что специализированные словари XX века неизменно внушали читателю, что неофилия - это «навязчивое влечение к новому, непривычному», т.е. нечто негативное, - подменяя аутентичный термин «неомания» (др.-греч. цада «страсть, безумие»). Распространённой формой неомании, как патологически-чрезмерного развития неофилии, является например страсть к просматриванию или прослушиванию новостей в масс- медиа (к чему, собственно, редуцировал Сэлинджер неофилию), неудержимый «сёрфинг» по социальным сетям и тому подобные явления. В психологии экономики термин «неомания» применяется как расширительный синоним к «потреблятству» (см.) - покупательскому зуду, подстёгивающему человека к постоянному бессмысленному шопингу и регулярной смене автомобилей, гаджетов и всевозможных иных постоянно усовершенствуемых устройств; это так называемый «эффект беговой дорожки», описанный израильско-американским психологом Даниэлем Канеманом и его коллегами, исследовавшими механизмы гедонических состояний (см.).
После долгой паузы в теоретическом осмыслении неофилии, в первом десятилетии XXI века московский психолог Александр Сосланд начинает разрабатывать концепцию кайнэрастии (др.-греч. Kaivoş «новый» + spaarqş «любящий, почитатель»), которая является, по сути, точным синонимом неофилии.



9. ПЕРЕВОДЧИКОВЕДЕНИЕ (МЕТАФРАСТОЛОГИЯ)


Переводчиковедение, или метафрастология (др.-греч. μεταφραστολογία: μεταφραστής «переводчик» + λόγος, «учение, наука») - гипотетическое новое направление в антропологии (см. Новая антропология), исследующее переводчиков как особенный психотип и творческое амплуа: представителей единственной профессии на Земле, базирующейся на радикальной ксенофилии (см.) её представителей. Под ксенофилией понимается позитивное отношение, любовь, интерес к чужим культурам.
Во времена этнических и политических конфронтаций переводчики «вражеской» художественной литературы подвергаются повышенной опасности. Подобный риск, однако, может присутствовать и в мирное время: так, 11 июля 1991 года в Японии был убит Хитоси Игараси, переводчик на японский язык романа Салмана Рушди «Сатанинские стихи».
Термин «переводчиковедение» (в его русской версии) впервые прозвучал на IV Международном конгрессе переводчиков художественной литературы в Москве в сентябре 2016 года. Новая дисциплина должна послужить раскрытию уникальной миссии переводчика в деле поиска взаимопонимания между народами. Ксенофилия переводчика работает на выживание человечества в целом как вида. Освещение и обсуждение этой миссии, лучших образцов переводческой работы, любой семинар или мастер-класс по литературному переводу - это, практически, настоящая школа ксенофилии.
Переводчик, в более возвышенном греческом звучании Метафраст - подлинный герой возможных Новых тёмных веков, единственный, кто действительно способен склеить своей кровью их распадающиеся позвонки.



10. ТЕОРИЯ ПУТЕШЕСТВИЙ


Теория путешествий - разрабатываемая с начала XXI века трансдисциплинарная система представлений о путешествии, как многоуровневом, полисемантическом, синкретическом феномене человеческой жизни. Специальная теория путешествий, исследующая феномен путешествия как движения человека в контексте территории и ландшафта, т.е. в физическом пространстве - ответвление классической географической науки. Общая теория путешествий - это новый и, возможно, наиболее фундаментальный раздел антропологии (см. Новая антропология), поскольку рассматривает путешествие как движение одновременно во многих разных, в том числе фазовых пространствах (см.), включая пространство человеческой личности. И главное движение путешественника происходит, соответственно, внутри себя самого.
Первый радикальный шаг в понимании феномена путешествий, как особого сложного типа движения, сделан российским географом Владимиром Каганским на проведённой в 2000 году в Санкт-Петербурге теоретико-биологической школе «Междисциплинарно-культурологический и теоретико-географический аспект путешествий». Фундаментальная идея Каганского заключается в констатации множественности [частично сопрягающихся между собой] континуумов, внутри которых одновременно проходит путешествие: «Путешествие - активное включённое постижение разнообразия ландшафта путем движения в трёх сопряжённых пространствах: ландшафта, личностном и когнитивном, имеющих общие узловые точки». Уже на старте диалога было заложено максимально широкое представление о многообразии форм путешествия; так, под понятие путешествия подпадают и кочевничество, и экспедиции, и компьютерный квест, и наркотический трип. Дальнейшее осмысление феномена несколько тормозилось ввиду «сопротивления материала» - именно из-за чрезмерно раскрытого веера возможностей, избыточности и зачастую взаимоисключаемости вариантов для анализа.
Важный прорыв в создании теории путешествий был сделан на проведённой в конце 2012 года в Москве обобщающей конференции «Власть маршрута: путешествие как предмет историко-культурного и философского анализа», а также на междисциплинарной конференции «Человек в ландшафте» в Усолье (Пермский край) в мае 2015 года. Путешествие раскрывается как ментальная матрица, которая присутствует, зачастую в латентном или имплицитном виде, во множестве других социально-психологических явлений и может рассматриваться как один из наиболее фундаментальных феноменов человеческого бытия.
Общая теория путешествий изучает феномен так называемого подлинного путешествия - такого, которое тем или иным образом меняет личность самого путешественника. Такое путешествие всегда в итоге раскрывается как инициация. Здесь уместно вспомнить древнюю максиму «via est vita» и революционную теорию Джорджа Лакоффа о метафорическом механизме человеческого мышления (см. Метафоризм). В свете лакоффовской концепции, путешествие может быть взаимной проекцией не только человеческой судьбы («жизненного маршрута» как последовательности закономерных и случайных событий), но и любого повествовательного текста, нарратива. Прохождение (проживание, написание/прочтение) любым человеком своего жизненного пути метафорически равно проживанию (прохождению, написанию/ прочтению) любым путешественником своего путешествия, и любым читателем - создаваемого/читаемого им текста. Путешествие, таким образом, имеет прямое отношение к антропофании (см.) (др.-греч. otvBpronoş «человек» + фашв «светить(ся), являть, показывать, обнаруживать»: термин, введённый Жаком Видалем) - самореализации человека, наиболее полному раскрытию человеческой сущности.
Символическое равенство между путешествием и судьбой выражается формулой «N+1». В своей жизни любой человек проживает N+1 путешествий, где N - число подлинных путешествий и 1 - это собственно его жизнь, его судьба, которая также является настоящим путешествием. Поэтому даже если человек, по Лао Цзы, «до конца своей жизни не уходил далеко [от своих мест]», одно подлинное большое путешествие он в течение этой жизни пережил, - или, в другой проекции, написал/прочитал большую книгу.
Соответственно, человек, который на протяжении своей жизни хотя бы раз отправился в подлинное путешествие, имеет в итоговом экзистенциальном опыте не одну эту жизнь, а N+1 жизней, где 1 - это собственно его жизнь, а N - число пережитых им подлинных путешествий. Каковые являются, пусть и в метафорическом плане, его дополнительными, «сверхсхемными» жизнями. Таким образом, тяга человека к путешествиям обнаруживает у этого человека стремление (и способность) прожить в своей жизни более чем одну жизнь, или, точнее, как можно больше жизней.
Фазы любого путешествия, от старта до финиша («возвращения домой»), соответственно, являются проекциями рождения, взросления, старения, умирания. Отсюда вытекает, что между путешествиями их автор/читатель/ проживатель находится в состоянии символической смерти (она же пренатальное состояние).
Общая теория путешествий, выстраивая параллели или равенства между феноменом путешествия, литературным текстом и человеческой жизнью, придаёт последней самодостаточный смысл («жизнь даётся человеку для того, чтобы [достойно] её пройти»), - что косвенно роднит её не столько с другими научными дисциплинами, сколько с различными религиозными и философскими системами.